Гы.
Полный текст Тельца.

«Тельцы очень жадные. То есть жадные в плане познаний. Получать новую и полезную информацию их любимое занятие. Наверное, благодаря именно этому качеству, нет темы и жанра, в которой он не был бы замечен. Конечно, этому способствует его непреодолимое желание опробовать свои знания на практике. При этом назвать его дилетантом, который сует нос во все подряд совершенно невозможно, потому как знают они абсолютно все. Ну, даже если и не все, то отовсюду понемножку. Как говорится, «с миру по нитке» или «с каждого жанра по главе».»
Несколько лет назад я бы поржала.
Потом я искала информацию о том, как лучше устроить суицид, а как наверняка проколоться. Дальше были медикаменты для медчасти ролки, потом еще всякая чухня. И даже то, что на хер мне не впало по жизни, я ищу, если пишу или играю. Дотошность, мать ее. Самой иногда занудно от себя любимой.
А что касается жанров - вот воистину, я уже перепробовала писать не все, но достаточно.

«Тельцы очень импульсивны, из-за чего часто идеи для их работ приходят моментально. Может и не так часто, как хотелось бы.»
Где укусило, там и пишу. Главное, не по дороге, а то потом одни расстройства, когда из головы надо переработать.

«Немного собственники, поэтому редко пишут по заявкам. Властный характер делает из него грозного бету. Из-за его критики постепенно может появиться желание повеситься. Конечно, ни одно замечание небезосновательно. А терпеть дотошность Тельцов способны лишь девы, потому как сами не без греха.»
Я давно уже ничего никому не бечу, так что тут сказать нечего. Но реально по заявкам не могу писать. Еще однострочники по ЗВ шли, а так не могу, хоть ты тресни. Как только от меня что-то нужно, я перестаю понимать, что писать. И ни одной живой идеи, только трупы.
А вытерпеть мою дотошность может вообще только один человек. Дотошность в обоснуе в смысле. Сама такая же.

Остальные знаки Зодиака

@темы: Фанфики

---

Убирала в рабочем компе, нашла это. Там же нашла и что-то о Старках.
Я долго ждала, когда это без моего участия превратится в нечто большее, с началом, серединой и концом, но оно так и осталось огрызком из мыслей и прочего. Так что вычитала и решила положить.

Название: Last Goodbye
Фандом: ПЛиО
Пейринг: Эддард Старк/Эшара Дейн
Рейтинг: безобидный
Саммари: Нед привозит бывшей возлюбленной меч ее брата.
От автора: я владею матчастью и в курсе, что дочь Эшары родилась уже мертвой. Но это же фик.
Хотела сделать коллаж, но ноут нещадно греется(((

- Леди Эшара, к вам гость.
Служанка топчется на пороге комнаты, теребит платье, раздражая этим Эшару. Сегодня у нее не самый лучший день, чем ближе время родов, тем хуже у нее с настроением. Жара изнуряет, а тело сейчас такое несовершенное, что только и остается, мучится и молиться. Хорошо еще, что стены замка удерживают прохладу, а ткани такие легкие, что можно дышать. Эшара обмахивается веером и мечтает о дожде.
- Гости?
Последним гостем в Звездопаде был Оберин Мартелл, привез лично известие о смерти Элии. Он рвал и метал, метался по чертогам Звездопада, клялся и божился, что поднимет Дорн против Ланнистеров, Баратеона, Аррена и Старка, в отместку за смерть сестры. И снова смотрел на нее, как и все недели раньше. Но Эшара молала. Ничего не изменилось, сердце все еще болезненно бьется при упоминании Неда Старка, и облегчение при мысли о том, что он жив, омывало ее волной, от чего противно дрожали ноги.

Служанка взволнована. Эшара хмурится, та смущенно молчит.
В голову дорнийки закрадывается неприятное подозрение. Нет, это не может быть он. А что, если все-таки может? Зачем он здесь? Приехал за ней или…
Она останавливается у входа в главный зал. Замирает, вспоминая о маленькой такой вещи, как выпирающий под платьем живот. В последнюю их встречу она тщательно куталась в плащ, но сейчас даже он не скроет ее беременность. Легкие складки платья аккуратно скрадывают округлости фигуры, но никак не хотят полностью ее маскировать. Эшара вздыхает. Она не знает, что сказать, как смотреть в глаза Неду. Пусть ему пришлось выбрать не ее, а Кейтилин Талли, но Эшара никогда не считала себя правой. Ее собственная ложь отравляла все чудо ожидания рождения ребенка. Она пыталась поначалу найти в себе ненависть к Неду, к его ребенку, хотела после его рождения отдать на воспитание. Но чем ближе приближался этот момент, тем больше Эшара понимала – не сможет. И даже не собиралась с этим бороться.
Она могла бы стоять под дверьми вечность. Храбрости встретиться с лордом Старком не находилось. Эшара погладила живот, потом прислушалась к звукам в зале. Но дверь была слишком высока, слишком толста, ничего не расслышать. Так что все, что оставалось, толкнуть дверь и войти, оказываясь сразу под пристальными взглядами двух мужчин.
- Лорд Эддард, - ее голос звучит церемонно. Эшара чуть наклоняет голову и замирает на входе, ожидая реакции мужчины.
Он изменился. Взгляд теперь холоднее, а линия губ жестче, разворот плеч шире. Эшара нервно сглатывает, когда взгляд Неда проходится по ее лицу, спускается ниже, замирает на ее животе. Она инстинктивно прикрывает его руками, чувствуя, как противно начинает сосать под ложечкой, стоит сине-серым глазам северянина заледенеть.
- Леди Эшара, - его поклон не менее церемонен, - позвольте представить вам Холланда Рида.
Эшара только сейчас сосредотачивается на невысоком мужчине, маячившем за плечом Неда. Он любезен и даже приветлив:
- Мы с вами встречались в Харенхолле, - напоминает он.
Эшара всматривается в Рида.
- Да, я помню.
Нет, она практически не помнит его. Тот турнир после ночи с Недом память сохраняет избирательно. А, может, и ничего другого и не было. Лишь их тела, их поцелуи, их руки…
Жаль, им обоим не забыть, что в тот раз началась история, завершившаяся… сейчас? А завершилась ли?
Что Нед делает тут? Он стоит напротив, рассматривает Эшару, раз за разом возвращается взглядом к ее животу, от чего ей становится неловко. Пока она не замечает складку у губ. И складку на лбу. И вдруг понимает такую истину – ему больно. Возможно, даже больнее, чем ей – он считает, что дитя под сердцем она нагуляла от другого. Голова начинает предательски кружиться, Эшаре хочется схватиться за что-нибудь, но ближайшее кресло далеко. Она медленно пересекает зал.
- Что привело вас сюда, лорд Старк? Сомневаюсь, что это визит вежливости. Далековато от вашего дома, где вас ждет жена.

Она могла бы промолчать…
Нет, не могла. Раненая женская гордость – страшная вещь. Раненое женское сердце – и того хуже. И Нед это понимает. Если бы не Рид позади, то он бы уже упал перед ней на колени, прижимаясь к ее животу. К ее ребенку. К их ребенку. А ему ведь еще новости сообщать. Он никогда не умел говорить красиво, как Бран, как отец. И сейчас тоже ничего не выходит.
- Я принес вам вести, леди Эшара.
Уж точно не радостные. В этом дорнийка даже не сомневается.
- Башня Радости пала.
Эшара, наконец, достигает кресла, но так в него и не садится. Останавливается позади него, опираясь на спинку. Теперь Нед не видит ее фигуры, и, кажется, что обоим становится немного проще. По крайней мере, пока. И никто не помнит о Риде.
- Надеюсь, ваша сестра в добром здравии?
Лицо Неда мрачнеет. И Эшара уже знает ответ. Она бы хотела забрать свой вопрос обратно, попросить не отвечать, подойти и коснуться его лба, чтобы отогнать набежавшую тучу. Но Нед отвечает:
- Нет. Она умерла.
Она истекла кровью, родив сына, о котором никто не должен знать. Ни Таргариены, ни Ланнистеры, ни Баратеоны, ни Старки. Нед уже принял все решения, обо всем подумал. И имя Лианны не пострадает.
Как и имя Эшары Дейн, об этом он тоже позаботится, если больше ничего другого сделать не смог.
- Мне жаль.
Эшара не спрашивает, что стало тому причиной. Да она почти и не помнит Лианну Старк. Видела ее лишь однажды, и с тех пор где-то далеко в памяти сохранился образ, пусть и весьма смутный, красивой северянки, с глазами, которые так похожи на глаза Неда.
- Значит, война окончена?
Нед качает головой:
- Нет, леди Эшара. Почти, но все еще нет. Боюсь, что эта война никогда не будет окончена.
Он знает, что она его понимает. Видит это по глазам. Король был плохим, но свержение короля тянет за собой долгие последствия, которые им всем еще аукнутся. Которые аукнутся Вестеросу.
Эта война закончится лишь тогда, когда не останется в живых ни одного Таргариена.
- Я благодарю вас за помощь в поисках моей сестры, леди Эшара.
Эшара морщится. Она видит, как Рид вскидывает голову, услышав это. Да что он тут вообще делает? Надсмотрщиком, что ли, работает? Но она не может выгнать гостя, так что пусть Нед сам с ним разбирается. А помощь… узнав от брата, где Рейегар прячет свое сокровище, Эшара не преминула отправить Неду ворона. Она просто хотела, чтобы эта проклятая война, начатая из-за того, что Баратеон не смог влюбить в себя малолетнюю северянку и позволил Рейегару завладеть ею, закончилась. И она бы перестала видеть едва ли не каждую ночь, как кто-нибудь – чего доброго, сам Эртур – убивает ее Неда! Или наоборот. Невозможно спать, невозможно дышать, невозможно жить.
- Я не подписывала записку. Откуда вы узнали?
Слабая улыбка касается губ Неда, и он качает головой. Отвечает совсем тихо, в надежде, что его услышит лишь одна Эшара:
- Просто знал.

Эшара молчит, ждет продолжения. Ну не приехал же Нед в Звездопад только за тем, чтобы лично сообщить о сестре или поблагодарить. Значит, должны быть другие причины.
- Но это еще не все…
О, боги! Эшара вздрагивает. У нее нещадно ломит спину, так, что она скоро не сможет стоять. Она не в силах больше смотреть на Неда, готовая расплакаться, снова думая о том, что могло быть, но чего никогда не будет. Ночи напролет ее лучшая подруга - тоска по Неду. По его рукам, прикосновениям, губам.
Нед оборачивается к столу, и Эшара только сейчас замечает сверток. Все ее внимание было настолько поглощено Старком, что она не замечала ничего вокруг. Сердце неприятно колет в предчувствии беды, холодной и липкой, сворачивающейся змеей в желудке. Эшара вцепляется пальцами, на которые уже несколько недель не налезают кольца, – и кто сказал, что беременность красит леди? – за спинку стула. Но все еще стоит.
Чтобы развернуть сверток, Неду требуется несколько движений. И на ткани в его руках лежит Рассвет. Эшара везде узнает этот меч. И Нед уже может ничего не говорить, единственная причина, по которой фамильный меч Дейнов мог попасть в руки Старка, смерть его хозяина. Но он все равно говорит. Только Эшара почти не различает слов.
- …пал смертью храбрых… выполнил… присягу…
Подойти и взять меч – так нужно. Отдать прислуге распоряжение касательно комнат для гостей, касательно ужина, горячей воды - Дорн гостеприимен. И попросить мужчин уехать утром без прощания потому, что ей, сейчас единственной хозяйке Звездопада, не очень хочется смотреть на тех, кто привез вести о смерти брата.
Кажется, теперь говорит Рид. Что-то о долге, снова, о смерти…
Эшара не хочет слушать этого человека.
А Нед старается поймать ее взгляд. Ее кожа, обычно смуглая и блестящая, которая так красиво оттенялась его собственной кожей, когда они лежали на сене, обнявшись, сейчас кажется серой. А фиалковые глаза, такие необычные – потускневшими. И движения – подозрительно замедленными.
Эшара падает на пол без звука. Но по залу разносится пронзительный звон, когда Рассвет, брошенный Недом, падает на каменный пол…

***

Эшара так и не берет дочь на руки. Лишь следит взглядом за Недом, который ходит по комнате с маленьким свертком. Дочь не плачет, даже не пищит, лишь дышит. Эшаре кажется, что она слышит сопение девочки. Ее груди болят от молока, но она даже не думает о том, что малышку нужно покормить. Мейстер только качает головой и говорит о том, что девочке не много осталось. Недоношенная и слабая, она не готова к этому миру. И Эшара боится, что если возьмет своего ребенка на руки, то больше никогда не отпустит, сойдет в могилу вместе с ним.
Почему так вышло? Почему боги отбирают у нее последнее, что мог дать ей Нед? Только ли потому, что он отдал себя другой по требованию долга? Или потому, что по ночам она кричала от боли в сердце и тоски по нему, пыталась заставить себя ненавидеть его, но так и не смогла. Ее ненависти хватало от силы на десять минут. Но стоило вспомнить, с какой любовью, с каким восхищением на нее смотрел ее волк, и уже не оставалось ничего, кроме разрывающей любви.
За что боги забирают у них то, что принадлежало им?
Эшара не спрашивает об этом вслух, лишь сидит на своей кровати и смотрит на Неда. Роды были долгими, изнуряющими, но не больше. Ее здоровье не было подорвано, и нечему было удержать ее в постели. Поэтому она уже несколько часов сидела в той же комнате, где Нед баюкал новорожденную. Он, в противоположность молодой матери, не выпускал свою дочь из рук. И Эшара видела, какой у него взгляд. Чем-то напоминающий тот, которым он всегда смотрит на нее, лишь с отголосками боли.

- Нам нужно ее назвать, - голос дрожит, но женщина не плачет. Она не смогла найти в себе слез, такое ощущение, что воды в ней не осталось.
Нед впервые смотрит на нее, кивает и снова баюкает малышку.
- Но никаких Лианн, никаких Элий, - голос дорнийки звучит жестче, чем бы хотела. Иногда она винит в случившемся Лианну, иногда и Элию. Подруга не смогла быть Рейегару той женой, о которой он мечтал, а сестра Неда не смогла устоять перед искушением стать возлюбленной принца. Все, конечно, не так упрощено, но в такие минуты Эшара просто не в состоянии мыслить иными категориями.
Нед снова кивает.
И они снова молчат.

Служанка тихо прокрадывается в комнату, о ее появление свидетельствует аромат горячей еды. Эшара смотрит в окно, какое-то время продумывает имя дочери. Это глупо. Зачем она это делает? Зачем дается имя той, которой не жить? Неведомый примет ее и так. Но она почему-то очень хочет, чтобы Нед увез память не о безымянной дочери, а о той, у кого было имя.
- Эшара, тебе нужно поесть.
Он аккуратен, не приближается к ней, не касается ее. А ей иногда так и хочется упасть на колени и молить о подобной милости. Может, она смогла бы украсть у него еще одного ребенка… но нет. Это унизительно, для обоих. И если Эшаре не было сейчас дела ни до собственной чести, ни до чего другого, то она не могла принуждать к этому Неда. Он бы самого себя презирал, а этого она не могла позволить. Слишком хорошо знала, каким честным был молодой волк, понимала, что он и без того чувствует стыд и свою вину перед женщиной, которую обманул. Добавлять ему еще один бесчестный поступок было бы нечестно. А объяснять, что сама Эшара готова на это и не видит ничего плохого в том, чтобы родить от него бастарда, она просто не в состоянии.
- Я не хочу, - она оборачивается. Нед впервые за последние часы отпускает дочь из рук, и выглядит даже как-то странно и неловко, будто не знает, куда себя деть.
Он изменился. Стал… нет, не взрослее, ведь и в Харренхолле он не был уже похож на мальчика. Но ничего так не меняет мужчину, как легшая на его плечи ответственность. Теперь он принц Севера, теперь он отвечает за своих лордов, теперь он… не принадлежит ей. И ее место заняла другая – с той лишь разницей, что сама Эшара никогда не стремилась быть леди Винтерфелла, она хотела быть женой Неду. Другая будет рожать ему детей – а она и одного не смогла.
И лишь где-то мстительной ноткой проскакивает жестокая мысль: но именно моего ребенка Нед взял на руки первым. Он никогда не забудет веса хрупкого маленького тельца на своих руках, его не перекроют никакие другие последующие дети. Кажется, это единственное, что она может получить от богов.
- Фианна. Ее зовут Фианна.
Это имя прекрасно бы сочеталось с именем дома ее отца.

Они оба так и не притрагиваются к еде. Лишь в какой-то момент тело предает Эшару, и она засыпает на оттоманке у окна. Последнее, что она видит, как Нед снова ходит по небольшой комнате, качая Фианну на руках. Кажется, он даже что-то напевает. Наверное, северную колыбельную. Если закрыть глаза, то можно представить себя в другом месте, например, за стенами Винтерфелла. И все так правильно: она отдыхает после родов, а Нед возится с их первенцем. Он поет ей песню, и Эшара тоже начинает дремать. В том месте ничего, кроме них и их счастья. Ведь им, в самом деле, было нужно не так много.

Когда она снова открывает глаза, то понимает – все кончено. Нед сидит в рассветных сумерках, сгорбившийся, опустивший голову над колыбелью, в миг постаревший. Разве может постареть тот, кому всего каких-то двадцать лет? Его плечи чуть подрагивают. Эшаре кажется, что на них вот-вот обрушится небо. Но проходит минута, другая, и ничего не происходит. Ей хочется плакать, ей хочется биться в истерике, ей хочется испытывать хоть что-нибудь, но все, что она может – жалеть, что так и не подержала дочь на руках.
Ей хочется обнять Неда, унять его боль, унять свою – заставить их обоих забыться. Но даже на это у нее нет прав, и она так и остается безмолвной тенью за его спиной, с рукой на полпути к его плечу, с желанием ощутить его тепло. Это не поможет. Фианну не вернуть, прошлое не изменить, и Эшара с усталостью понимает, что даже ненавидеть ей уже некого. Могла бы, наверное, Роберта за то, что был не способен стать единственным для своей женщины, Ланнистеров за жестокую смерть Элии и ее детей, но сейчас она не в состоянии даже на это. А мертвых ненавидеть глупо.

- Где…
Закопать?
Сжечь?
Эшара знает, что в каждом уголке Вестероса свои традиции. И Нед спрашивает, как поступают в Дорне.
- У реки. Там есть ямы, нужно сложить помост. Развей пепел над водой.
Слова давались, практически не застревая в горле. То ли потому, что ничего невозможно изменить, то ли потому, что смирение взяло вверх. Но с последним были проблемы, и Эшара это уже понимала. Она и до этого не была особой богобоязненной, хотя и молилась, когда не оставалось ничего. И с интересом расспрашивала Неда о его старых богах, богорощах и чар-древах. Ей казалось, что она легко примет их, а церемония среди деревьев в волшебном месте, определенно, выглядела красивее и интимнее, чем под высокими сводами септы. Но этого она уже никогда не ощутит.
Боги, Семеро или старые, отобрали у нее Неда и Фианну. Так зачем верить в них, если они все равно жестоки, неуступчивы и немилосердны?

Весь день Нед вместе с Холландом Ридом – кажется, так зовут маленького лягушатника, которого Эшара помнит еще со времен турнира – мастерят маленький помост для Фианны. Она наблюдает за ними из окна, не притрагиваясь к еде, не позволяя никому притронуться к себе, хотя мейстер уже несколько раз напоминает, что леди после родов до сих пор не дала себя осмотреть.
Зачем? Она и так знает, что здорова.
Нед возвращается под вечер. Мокрые волосы, прилипшая к телу свежая рубашка. Он только что искупался. Пальцы застегивают куртку, брошенную еще утром у нее в комнате. Эшара молча наблюдает за такими знакомыми движениями, а потом произносит:
- Уезжай после костра, - просит она.
Последнее их расставание было грубым, но так нужно было. Теперь Эшара не хочет кричать и обвинять Неда во всех грехах, как и не жаждет слышать извинения в том, что он ее обесчестил. На это можно многое сказать: сама не дура, понимала, что делает, и он раб своего долга, и список бесконечен. Но от этих разговоров она начинает задыхаться. А ему еще жить с той, кому давал клятвы, рожать детей, воспитывать и править Севером. С той, которая на самом деле может быть глубоко несчастная: ее возлюбленный так же стал жертвой этой богами проклятой войны.
- Эшара…
Нед делает к ней несколько шагов, от чего женщина вскидывается. На минуту им обоим кажется, что сейчас рухнут все условности. И Эшара этого хочет. Но… Нед не делает того, что неправильно, не дает обещания, которые не в состоянии выполнить. Она бы и правда хотела услышать, что он к ней вернется, только решить все вопросы со своим браком. Она ищет подтверждения этому в его глазах, но…
- Прости…
- Не надо, - если он продолжит, у нее будет истерика. А этого Эшара Дейн не может себе позволить. – Мы уже все сказали друг другу. Ты будешь хорошим лордом Винтерфелла. – Она слабо улыбается. – В тебя верил Бран. И верю я.
В этот раз она не кричит оскорбления. Не прогоняет прочь. Не говорит гадости.

Эшара смотрит, как догорает костер, в котором растворяется ее дочь. Ее плоть и кровь. Смотрит, как постепенно удаляются от Звездопада две фигуры верхом, выезжая на объезженный тракт. Нед не оглядывается. Наверное, он уже научился не смотреть в прошлое. Значит, пора научиться и ей. Ветер разносит пепел, бывший несколько часов ее дочерью, по всей прибрежной полосе. И Эшара вздыхает. Она совершенно не видит своего будущего.

***
Эшара сбивается со счета в днях с момента приезда Неда с Рассветом в руках. Тогда он едва успевает сказать пару хороших слов об Артуре, которые женщина не запоминает, а следующее, что смутно всплывает в голове – руки лорда Старка, ловящие ее у самого пола.
Роды длятся долгие часы.
Так же долго умирает Фианна.
Такими же долгими кажутся дни после отъезда Неда. Лишь какое-то противное чувство подсказывается, что проходит лишь день, когда Эшара впервые взбирается на карниз, опоясывающий башню. Она выбирает место, где воды реки вплотную подходят к замку.
Это даже не мысль. И не решение. Эшара просто не в состоянии терпеть эту боль. Потому, что ей хочется выть, но не выходит. Внутри что-то цепенеет, не давая выпустить горе из себя, чтобы хоть немного отпустило.
Она так и не прыгает, стоит лишь до первых рассветных лучей, потом возвращается обратно в комнату, дивясь тому, что не упала. Тело после родов непослушное, неподатливое, она испытывает к нему отвращение.
Во вторую ночь она уже делает это более сознательно, предварительно приняв ванную, расчесав и сколов темные пряди волос в хвост, перекинутый через плечо, надев на себя изящные украшения – ожерелье, то самое, на которое когда-то так глазел тихий волк – и платье. Ветер играет его полами, когда Эшара выбирается на карниз. Если не хватит смелости спрыгнуть самой, то хотя бы ткань поможет. В таком наряде она точно не сможет вернуться в комнату.
Это могло бы стать правдой. Как и то, что Эшара упорно не видела своего будущего. Вот только по ту сторону реки, по осыпающейся земле, пробирается ослик с всадником, силуэт различим даже ночью – в Звездопаде звезды всегда светили по особенному, делая ночь светлее и безопаснее. И Эшара останавливается на подоконнике. Чего только измученное тоской сознание не предлагает своей хозяйке в объяснение появлению гостя, но самое желанное, конечно, что за ней приехал Нед. Жаль, но даже в таком состоянии леди Дейн не лишается своей практичности: времени с его отъезда прошло слишком мало, чтобы он вернулся – разве что по пути передумал, да и Нед не ездит на ослике. И почему тогда пробирается огородами, а не трактом, ведущим к самым воротам замкам?

Но главное – этого просто быть не может по тем причинам, озвучивание которых набило Эшаре оскомину, и от которых сейчас противно ноют зубы.
Она могла бы продолжить заниматься тем, чем собиралась, если бы ослик пошел дальше по берегу. Мало ли ночных обитателей Дорна, куда-то едущих. Но ослик сворачивает на мост, ведущий к хозяйственным воротам, и Эшара возвращается в комнату.
Она добегает до дверей на мост тогда, когда ослик с всадником достигают их. В бликах факела у дверей дорнийка с удивлением узнает Вариса. О нем не было из Гавани новостей, но ее и не интересовал евнух. Только вот что он делает тут, у черного входа в Звездопад, верхом на осле, закутанный в черный плащ, с каким-то свертком в руках.
- Леди Дейн, рад видеть вас в добром здравии, несмотря на прогулку по карнизу, которую вы предприняли.
Варис говорил так, будто они снова в Красной Гавани, в Красном замке, и ведут милые светские беседы. Будто ничего не произошло. Хотя вопросы у Эшары к евнуху были: как он избежал смерти, неужели поклонился Ланнистерам и Баратеону? Не то чтобы в ней это вызывало отторжение, помнится, она сама кричала Оберину, что кто-то должен убить короля. Но тогда речь шла о том, что трон займет законный наследник, если не Рейегар, то хотя бы Визерис, а не о государственном перевороте.
- Что вы тут делаете, Варис? Я считала, что в Красном замке погибли все его обитатели. Вы же должны были там оставаться до последнего.
Варис молчит, будто прикидывает, с чего начинать отвечать Эшаре. И, в конце концов, отвечает:
- Я пришел за выполнением нашей договоренности. – Эшара поджимает губы, а гость продолжает, напоминая: - Той самой, когда вы мне пообещали оказание услуги взамен возможности поговорить с плененным Брандоном Старком.
Ей это было нужно. Та встреча в темном каземате башни Мейегора. И варис дал ей такую возможность.
Что ж, она понимала, что расплатиться по счетам придется, рано или поздно. Сделка отменялась лишь в случае смерти евнуха, но, очевидно, не в этот раз.
- Чего вы хотите от меня?

Он все так же сидит на ослике, все так же держит сверток, но на мгновение Эшаре кажется, что сверток шевелится.
Да нет, показалось. Она толком не ест и не спит, ничего нет странного в том, что у нее уже начинаются галлюцинации.
- Помощи, леди Эшара, всего лишь помощи, которую может оказать умная, сознательная женщина.
Она едва сдерживает горький смех. Варис издевается? Эшара точно никому не может помочь, кто бы ей помог. Но она не успевает открыть рот, как евнух вдруг протягивает ей сверток.
- Взгляните, миледи.
Эшара делает шаг, под свет факеля, упавшего на сверток, в котором теряется детское сонное личико. Она поднимает глаза на Вариса. Нет, евнух точно издевается. Но…
- Кто это? – в горле разом пересыхает, а в голове уже формируются мысли. Еще до того, как Варис заговаривает. Она знает, что ребенок в его руках – Эйегон. Сын Элии и Рейегара, наследник престола. – Как вам это удалось?
- Не важно, леди Эшара. Важно то, что ему нужна та, кто о нем позаботится, и это точно не я. Мне придется остаться здесь, принести присягу новому королю и продолжать дальше служить Вестеросу.
- Но…
- А вам придется отправиться в путь, в Вольные города. Там вас перехватит лорд Коннингтон, любезно согласившийся стать наставником юного принца в мужских делах. На вас же ляжет забота о мальчике, как женщины.
- Вы говорите так, будто я не могу отказаться.
Эшара делает шаг от Вариса, бросает взгляд на Эйегона.
- А вы можете? Леди Эшара, это все, что осталось после Элии, - мягко замечает евнух.
Дорнийка качает головой, борясь с волной чувств, накативших разом. Она слишком многое потеряла из-за этой войны, и больше не хочет снова лезть в нее. Варис, словно, читает ее мысли:
- Вам не придется принимать участие в игре престолов, леди Эшара. Когда настанет время идти вперед, вы будете свободны от всех обещаний. Но кто лучше вас, самой близкой подруги его матери, сможет позаботиться о ребенке? Поверьте, Коннингтон понятия не имеет, что делать с детьми такого возраста. Что вообще делать с детьми. А нанимать женщину со стороны нам бы не хотелось. Окажите последнюю любезностью Элии Мартелл, собственной жизнью защитившей своего ребенка.
- Она знала, - шепчет Эшара, - она заранее…
- Была готова, да.
Эшара не задает вопросы о Рейенис, почему не смогли спасти маленькую принцессу. Если совершали подлог – а дело было именно так – то с девочкой было сложнее. Как же, наверное, жутко были Элии обрекать на смерть своего ребенка. И чужого, ведь кому-то пришлось умереть, как Эйегон Таргариен.

Варис не хочет торопить Эшару, но у них не так много времени. Он снова протягивает дорнийке сверток, и в этот раз женщина берет ребенка. Только внутри ничего не шевелится. Не возникает желания быть матерью этому малышу, лишенному родителей. Казалось бы, стоит направить все свои не раскрытые из-за смерти Фианны материнские чувства на Эйегона, но Эшара не может. То, что предназначалось ее ребенку, умерло вместе с ним. Она будет хорошо заботиться о мальчике, но не станет ему матерью. Губы вздрагивают, Эшара поднимает глаза на Вариса, хочет это сказать вслух. Но зачем? Заранее ему покаяться? А что изменится? Почему бы и правда не выполнить заключенную сделку, ведь тогда он не отказал Эшаре. А мог бы.
- Что мне делать дальше? Я же не могу принести ребенка в башню, прятать его тут.
- Ни в коем случае, миледи.
Варис, наконец-то слезает с ослика, выуживает из седельной сумки еще один сверток. Но теперь Эшара видит, что это одежда.
- Боюсь, вам придется стать другой женщиной…
- …а чтобы ею стать, должна умереть Эшара Дейн, - завершает речь за евнуха Эшара. – И как вы себе это представляете?

На то, чтобы «умереть» Эшаре нужно не много времени. Она выбрасывает из своей комнаты свои сандалии в воду, стараясь не придираться к тому, что тела так и не найдут. Возможно, спишут на бурную реку, вот только река не такая уж и бурная. Но Варис уверен, что факты никому не будут нужны, если правильно использовать сплетни.
- У вас была тоска после смерти дочери…
Эшара вздрагивает, и в ее фиалковых глазах полыхает злость:
- Варис, не смейте приплетать к этому Эддарда Старка!
- Да, но…
- Не смейте, слышите?! Я умираю ради вашей высшей цели, ради вашего проклятого богами Вестероса, так вот не смейте вываливать в грязи имя человека, которого я люблю, отца моего ребенка.
Варис колеблется, но все-таки произносит:
- Слухи все равно будут. Вы не смогли скрыть свои отношения с лордом Старком так, чтобы они остались тайной.
Эшара подступает к Варису вплотную и яростно шепчет:
- Так вот оставьте это на уровне слухов, Варис, но не марайте его имя. Если вам очень надо, то назовите отцом моего ребенка кого-нибудь другого, на худой конец Брандона Старка. Ему уже все равно.
Варис кивает, соглашаясь и отдавая должное идее леди Дейн.

Они в молчании покидают Звездопад. Женщина в одеждах септы на ослике с ребенком в руках и мужчина в темном плаще, ведущий ослика под уздцы. Не сказать, что вполне обыденная картина для Дорна, но на рассвете и утром она не привлекает особого внимания.

И лишь в порту Эшара снова обращается к Варису. Эйегон уже устроен в каюте, команда совершает последние приготовления, с любопытством рассматривая септу. Впереди их ждет не близкий путь, но женщина и плечом не ведет, не чувствуя нервозности. Под белыми одеждами спрятан кинжал, которым она способна защититься.
Эшара протягивает Варису шелковый мешочек.
- Что это?
- Прощальный подарок.
Варис вздыхает.
- Он должен считать вас мертвой.
Эшара сглатывает, не позволяя слезам навернуться на глаза.
- Настанет момент, когда вы ему все расскажете. Он обязательно настанет. Вот тогда и отдайте ему.
Написанное на скорую руку письмо с извинениями за все ее грехи перед ним – Эшара никогда не забудет его лицо, когда кричала ему, что он всего лишь щенок и ничего не способен дать взрослой женщине, а юбки уже скрывали округлившийся живот – и то самое ожерелье, которое было на ней в день их встречи.
Варис берет мешочек и склоняет голову:
- Удачного пути, септа Лемора.
Больше ему нечего сказать. А Эшаре… нет, септе Леморе нечего ответить.

@темы: Фанфики, Игра престолов

---

Мой волк. Моя звезда.

Да-да-да! Я сделала это.
Даже вычитала.
Хотела сделать обойку еще, но настроение свалило, так что будет так.

Название: Мой волк. Моя звезда.
Фандом: ПЛиО.
Жанр: гет, романс, hurt/comfort, АУ
Пейринг и персонажи: Эддард Старк/Эшара Дейн, Джон Аррен/Лиза Талли, Джейме Ланнистер, Брандон Старк, Роберт Баратеон, Кейтилин Талли, Эйерис Таргариен и даже Варис.
Рейтинг: М
От автора:
1. Это АУ, но я постаралась как можно точнее сохранить хронологию, прогнув лишь часть под свой сюжет;
2. Некоторые персонажи ушли в ООС. Какие именно, решайте сами для себя;
3. Эшара старше Неда на 1-1,5 года.
4. Слабый намек на односторонний Брандон/Лианна.

Эшара запоздало замечает, что у нее не было лунной крови. И не в первый раз. Начинает мучительно подсчитывать дни, которые плавно перетекают в недели. Сидит на коленях в септе, куда пришла молиться, прижимает руку к животу под платьем. Корсет уже некоторое время затягивается с трудом. И тошнота по утрам приходит периодически. И все время хочется спать. Но со всем происходящим вокруг Эшара просто не обращала на это внимания.
Теперь не выходит. Она поднимает глаза в поисках того, кому молится. Потому, что теперь ей кажется, что молитв Воину за Неда и Деве за свою любовь недостаточно. Где-то на грани сознания маячит перспектива выпить лунный чай, а оправданий этому поступку достаточно – грядущая война, о которой говорят и Оберин, и Ливен. Если Эйерис все-таки казнит пленников, Джон Аррен, Роберт Баратеон и Нед поднимут людей. И Эшара этого боится до паники. Боится оказаться по другую сторону от Неда, оказаться заложницей обстоятельств, боится гибели Неда. Потому и молится каждое утро в септе, пока Красный замок спит.
Она не принимает лунный чай, лишь приказывает служанке не затягивать корсет.
Эшаре хочется сообщить об этом Неду. Только ему. Но чего бы ни хотела Эшара, она не доверяет самую сокровенную тайну ворону. Слухи говорят, что Нед в Орлином Гнезде, так что она знает, куда отправлять весточку. Но он должен узнать об этом не так. Не так узнают о своем ребенке, о том, что станешь отцом. Нед должен видеть ее улыбку, счастливую улыбку, должен обнять ее и поцеловать. А не узнать о ребенке посланием из рук мейстера, который прочтет его первым.
Спустя еще несколько дней Эшара понимает, кому могла бы об этом рассказать. И находит Вариса. Евнух с некоторым удивлением смотрит на фрейлину принцессы, не веря услышанному. Но по выражению лица понимает, что леди Дейн не шутит.
- Леди Эшара, - слова медом текут из его уст, - я всегда считал вас не по годам умной женщиной.
- Я вас разочаровала? – Эшара ерзает на мраморной скамейке в саду, единственное место, которое она сочла безопасным для разговора.
Варис качает головой:
- Лорд Старк предатель. Оба Старка. И если так все пойдет, то предателем станет и второй сын.
Эшара вспыхивает, как спичка. Она совсем не в состоянии держать эмоции, так легко переходя от одной крайности в другую. Но сейчас сжимает пальцами край лавки, силой воли удерживаясь от потока, то ли слез, то ли дорнийской отборной брани.
- Лорд Варис, мы не будем обсуждать это. Просто дайте мне возможность поговорить с Брандоном.
Эшаре кажется, что Варис знает ее тайну. Он опускается в поклоне, скрывая свою улыбку, и ей хочется его ударить. Но, естественно, она так не поступит. Ей нужна эта услуга.
- В обмен на любую услугу, которая вам потребуется от меня, - в конце концов, произносит женщина. И Варис поднимает голову. Кажется, он получил свое. Эшара не чувствует ни вины, ни угрызений совести, ни страха. Ей это нужно. Нужно поговорить с Брандоном. Она не верит в хороший исход для него, но ищет хоть что-нибудь, за что можно будет зацепиться. Что сейчас будет утешать ее в ожидании момента, когда на пороге ее покоев появится Нед, и она снова окажется в его крепких волчьих объятиях.
- Считаю своим долгом вам напомнить, леди Эшара, что вы рискуете, - она молчит, и Варис продолжает: - Но если вы все решили, тогда приготовьте на вечер темный плащ.
Эшара надевает не только темный плащ, но и темное платье, мягкие дорнийские шлепанцы, стирает всю краску с лица, от чего самой себе кажется бледнее и изможденнее, прячет лицо под капюшоном. И за первым же поворотом к месту встречи испытывает противный приступ дурноты. Сил катастрофически не хватает ни на что. Эшара останавливается, прислоняется спиной к стене, пережидая гадостное состояние. Еще чуть-чуть, и она сползет на пол. Нужно собраться, нужно идти, Варис ее ждет. Эшара вспоминает, что толком сегодня ничего не ела, и прошлая ночь у нее была бессонной.
О, Матерь, помоги…
Помогают ей сильные мужские руки. Они не дают упасть, зато дают такие драгоценные минуты, чтобы придти в себя.
- Леди Эшара, вы в порядке?
На считанные секунды ей кажется, что это руки Неда. Но голос развевает марево, Эшара поднимает глаза и видит перед собой Джейме Ланнистера. Единственного из гвардейцев короля, кроме ее собственного брата, который не вызывает у Эшары отвращения сейчас. Но Эртур далеко, служит Рейегару, и при мысли об этом у нее каждый раз брызжут из глаз слезы. Слезы страха, вдруг ее самые дорогие мужчины встретятся в бою, и за кого ей тогда молиться? Кого выбирать? Но сейчас слезы не текут, лишь в который раз за последние дни в голове вспыхивает злая мысль: неужели они не понимают, что Эйерис безумен! Неужели никто не поддержит Старков?!
Джейме Ланнистер кажется ей самым разумным мужчиной во всем Красном замке. Но Эшара знает, что это ничего не изменит. И лишь дарит рыцарю слабую улыбку, позволяя себе на короткий миг опереться на его руку. И почти сразу отстраниться, когда чувствует, что он хочет приобнять ее за талию.
- Вас проводить в вашу комнату?
- Нет, - голос неожиданно ломается и звучит шепотом. Эшара выпрямляется, плотнее запахивает плащ. Она боится, что случайным прикосновением Джейме узнает то, что знать не должен. – Мне нужно идти.
Эшара делает несколько шагов, собираясь уйти. Но тут же возвращается, благо сам Ланнистер не успевает покинуть коридор. Она ловит его за ладонь обеими своими, заглядывает в зеленые глаза:
- Вы ведь меня не видели, да? Сир Джейме?
Он может ей отказать.
А она может вспомнить, как видела молодого рыцаря во дворе Харенхолла поздней ночью. Тогда многие гуляли по ночам, что с того? Но будущий рыцарь короля, будущий гвардеец не должен ходить по ночам, ни по комнатам девиц, ни по комнатам других рыцарей.
Джейме не отказывает, в ответ он подносит подрагивающие тонкие пальцы к своим губам и произносит:
- Вы прекрасный призрак, леди Эшара.
И Эшара не вспоминает о той ночной встречи.
Варис ждет ее в условленном месте. И даже немного удивлен, он практически решил, что леди не придет. Она зябко кутается в плащ, когда они вступают под своды темницы. Пахнет сыростью, воздух затхл и пропитан страхом и смертью. И чем-то еще, от чего даже пустой желудок Эшары сводит. Она не справляется с ним, бросаясь в угол, где ее и вырывает желчью. Вытирает рот краем тыльной стороны плаща, но снова идет за Варисом, проходя камеру за камерой. А в глазах евнуха сквозит уважение, смешанное с непониманием такого упрямства.
Они останавливаются у последней двери в ряду, и Варис отпирает ее. Эшара даже не замечает, откуда он достает ключ. Ее взгляд прикован к тому, кого она видит через прутья другой двери: Рикарда Старка. Он молится, стоя на коленях, боком к двери, и у женщины сердце болезненно сжимается. Что-то видится в нем знакомое, в линии плеч, в гордом наклоне головы. Он не побежден, он не сдается, и молится уже о возмездии. Эшара не слышит слов, но знает об этом. Так бы вел себя Нед.
- Леди, у нас немного времени. Если нас здесь застанут, то мы взойдем на костер вместе с лордами.
Эшара оборачивается, скептически рассматривает Вариса. Вот в чем она сомневается, так в том, что евнух окажется на костре вместе с ней. Он выкрутится, в этом дорнийка уверена. Но это не предмет для обсуждения. И Эшара переступает порог камеры. Светильники у входа дают слабый свет, но даже его достаточно, чтобы рассмотреть Брандона, сидящего на полу у противоположной стены, с руками, прикованными к стене над головой. Длинные волосы рассыпались и закрывают лицо, со своего места Эшара не видит ни выражения, ни ссадин, ни синяков, ни грязи. Она старается не делать глубокие вдохи, боясь, что болезненный спазм желудка снова закончится плохо.
- Леди Дейн, - Брандон подслеповато щурится, - что привело вас в мою скромную обитель?
Варис тихо прикрывает за ней дверь. Эшара затравленно оглядывается, неожиданно ощущая себя в ловушке.
- Проходите, что ли. Жаль, мне нечего вам предложить, ни вина, ни стул, ни хорошей компании.
Первый вдох. Второй. Третий.
Эшара преодолевает расстояние между дверью и Брандоном.
- Вы как всегда галантны, лорд Брандон. Жаль, что в этот раз мы с вами не потанцуем, - она даже улыбается, когда опускается на колени на грязную солому перед Старком. Во всей его позе читается удивление. Да, сегодня она удивляет мужчин.
- Что вы тут делаете, Эшара?
Глаза привыкают к полумраку, и теперь на лице Брандона заметны следы побоев, разбитая губа, грязь. Щеки запали, а под серыми глазами залегли синяки, подбородок уже был покрыт щетиной, хотя в отличие от брата Брандон предпочитал гладко бриться.
- Хочу с вами поговорить.
- Вам надоели светские беседы?
Эшара качает головой:
- Нет. Просто… Бран, покайся, - это вырывается резко, неожиданно для самой Эшары. Она же знает, что просить Старка о подобном просто бесполезно. Видит уже сейчас, как он поджимает губы, меняется в лице, улыбка исчезает. Но слова уже льются из Эшары: - Если вы признаете с отцом свою вину, то Эйерис вас помилует. Вас и ваших рыцарей. И все останутся живы. Вы должны помнить о том, что за вами Винтерфелл, за вами Север, просто скажите, что дело не в бунте, не в восстании, а в том, что…
- Что Рейегар взял то, что ему не принадлежит, - цедит Брандон, - а его отец пользуется возможностью убрать угрозу потому, что знает, что уже давно уничтожает Вестерос, что бунт давно зреет.
Шепот Брандона – Эшара даже не сразу понимает, что они говорят шепотом – становится жарче, он подается вперед, дергаясь в своих оковах, шипит от боли, и женщина невольно отстраняется.
И вдруг понимает, что в этом всем так важно для Брандона. В ее взгляде сквозит недоверие и волнение, она даже приоткрывает рот, все еще переваривая пришедшее в голову.
Лианна…
- Ты ведь знаешь, что ее не похитили?
Об этом не говорят вслух. Этого не признает Элия. Но не может не признавать Эшара. Она видела, как девочка смотрела на принца, когда он положил ей на колени венок на турнире. Читала в серых глазах юной волчицы то, что саму ее разрывало с первой встречи с Недом. Баратеон был предназначен той в мужья, но сердце завоевал Рейегар. И как бы Эшара ни была зла на него за предательство своей жены, за предательство своих детей, да, в конце концов, предательство Вестероса, она не могла не признать, что есть чувства, которые сильнее всего.
Долг… не все признают его. Не все ему покоряются.
Брандон молчит. За какие-то секунды он сник и потерялся. И Эшара понимает, что он все это знает. Это Роберт может кричать на всех углах, что у него украли невесту, а Брандон не кричит. Он просто хотел вернуть свое.
Эшара придвигается ближе, опираясь одной рукой на колени Брандона, второй касаясь его щеки. Он хочет прижать ее теплую ладонь к себе, дергает рукой, но вспоминает, что Эйерис так его боится, что приковал к стене. Он бы рассмеялся – он и смеялся этому – но все, чего хочется, это немного тепла.
И начинает понимать, почему Нед влюбился в Эшару Дейн. Не в красоту, не в фиалковые глаза, не в открытость и соблазнительность. От этой женщины исходило тепло, такое приятное и ласкающее, понятное и Брандону. Он улыбается в полумраке:
- Я даже завидую Неду, - ловит удивленный взгляд встрепенувшейся Эшары, которая при звуке имени возлюбленного вся подобралась. И поясняет: - Никто не становился ради меня на колени. Никто не рисковал. Никто не просил. Для меня честь, Эшара Дейн, называть тебя своей родственницей.
Она уже вышла из того возраста, когда стыдливо опускала глаза при комплиментах, а с румянцем у нее вообще проблемы. Но сейчас Эшара ощущает смущение от услышанного, словно, Брандон дает свое благословение на их с Недом союз.
- Бран... у нас с Недом будет ребенок.
Брандон широко улыбается:
- Только не называйте его в мою честь, если будет мальчик, - смеется он. – Не нужно это. Неправильно. Дайте ему имя, которое будет гордым и сильным. Но не мое. Не такое дурное…
Эшара закусывает губу, ей хочется плакать. Она поднимает глаза к потолку, зажмуривается, пытается остановить слезы. Но вода сама по себе течет из глаз по щекам, теперь бы удержать противные всхлипы, так подло рвущиеся из груди. Эшара устала, она боится, хочет оказаться в безопасности, за широкой спиной своего волка, спрятаться от всего, баюкать свой живот, укутавшись в тяжелый меховый плащ мужа.
- Он будет хорошим лордом. Лучшим, чем я. А ты будешь чудесной леди Винтерфелла.
Эшара всхлипывает, но даже не пытается вытереть слезы. Она не хочет скрывать ничего от Брандона. Это хоть какая-то ниточка, ведущая к ее Неду. Ее лорду Неду…
За спиной скрипит дверь и предсказуемо раздается голос Вариса:
- Леди Эшара, нам пора.
Брандон снова щурится на свет факела, а Эшара касается губами его щеки, даря прощальный поцелуй.
Он окликает ее почти у двери:
- Эшара, - и когда дорнийка оборачивается, просит: - когда все закончится, передай ей, что я ее люблю.
И Эшаре не нужно уточнять, кому передать. Она лишь кивает, набрасывая капюшон на голову. Он не только скрывает ее лицо от посторонних, но прячет и слезы, которые продолжают струиться по смуглой коже женщины.
Остаток ночи она сидит на своей кровати, закутавшись в плащ. Ее колотит, она мерзнет, но огонь в камине и теплые одеяла вряд ли тут помогут. Эшара думает о том, что на самом деле никогда не хотела свадебного пира, свадебных обрядов, пошловатых шуточек в процессе провожания супругов в спальню. Все, что ей было нужно, это тихая богороща в Винтерфелле, Нед и плащ. Белый, черный, разноцветный – не важен цвет, не важен герб, важны руки, которые наденут этот плащ - важны губы, которые ее будут целовать, важны слова, которые будут ей говорить.
Важен только Нед.
***
Уезжай…
Эта мысль приходит в утро казни Старков.
Уезжай, пока не поздно.
- Уезжай, - шепчет Элия, глядя в фиалковые глаза подруги. Она не могла не заметить, что та изменилась. Практически неприметные жесты – прикрывать рукой живот, опускать глаза, когда тебя начинают пристально разглядывать, есть мало, а по утрам мучиться тошнотой – но знакомые каждой, кто хотя бы раз рожала. И Элия мгновенно вспоминает, как у нее самой было это. Как ее окутывало ощущение благодати. Эшара светится – пусть вокруг война, пусть отец ее ребенка в опасности, но она светится изнутри так, как может светиться только любящая мать. Дорнийка уже любит этого ребенка, хотя, может, и сама этого не осознает. – Тебе нужно уехать. Ты всего лишь моя фрейлина, тебя выпустят. Отправляйся в Дорн, пока никто не знает о ребенке. Это ведь его ребенок, да? – Принцесса уверена в ответе, но все равно спрашивает.
Эшара кивает.
Потом шепчет:
- Его.
- И он об этом не знает…
На какое-то время все проблемы самой Элии отступают. И она понимает, что готова сделать все, от нее зависящее, чтобы спасти свою подругу и ее ребенка. Чтобы она не стала такой же заложницей безумца, как сама принцесса, как ее дети. А ведь Эшара еще более беззащитна. И еще более завидная добыча. Потому, что под своим сердцем она носит наследника Эддарда Старка, пусть и без благословения древними традициями. В сущности – это мелочь.
Элия вдруг ощущает прилив деятельности, первый за долгое время. Это похоже на лихорадку, но ей нравится это чувство.
- Сегодня не получится из-за казни, тебе придется там быть. Но завтра утром ты покинешь Гавань. Мы отправим ворона Оберину, он тебя встретит, доставит в Солнечное Копье. Нет, в Водные Сады. И там ты будешь ждать своего мужчину. Он обязательно за тобой приедет.
Эшара сидит в кресле, смотрит на принцессу и хочет ей поверить.
Не получается.
Трудно выбраться из охраняемого города. Трудно будет в пути, верхом и в одиночестве, дороги сейчас не безопасные, а хрупкая женщина, едущая одна, обязательно покажется лакомой добычей. Трудно будет ждать Неда потому, что эта проклятая война…
Если Нед победит, то это будет значить поражение Рейегара. Если Дракон проиграет, что станет с Элией?
- Я не могу оставить тебя здесь совсем одну.
- Я не буду одна.
- Ты заложница Эйериса! – Голос срывается. Элия с удивлением смотрит на подругу, она и не помнит, когда бы та повышала голос на кого-либо. Эшара не кричит, она и без крика может быть убедительной. Но сейчас все не так.
Одна дорнийка бросается к другой. Пальцы леди Дейн сжимают плечи принцессы:
- Он тебя убьет, если что-то пойдет не так. Он будет тобой шантажировать Дорана и Оберина, чтобы удержать Дорн от участия в войне на стороне Старка. Так же, как шантажирует Ланнистеров их наследником! И никто не остановит его!
Прикосновение пальца Элии к губам подруги почти невесомое. Она улыбается, а Эшара вдруг замечает, как осунулась принцесса. Элия Мартелл никогда не была первой красавицей Дорна, но в ней всегда горел огонь.
И он потух. Когда? Когда измучилась родами? Когда поняла, что теряет Рейегара?
И сейчас казалось преступлением оставить Элию.
- Шшш… Эшара, ты себе больше не принадлежишь. Ты принадлежишь ребенку. Неду. Так правильно. Так должно быть.
Так должно быть…
Так должно…
Так…
И дорнийка обессилено опускается обратно в кресло, обхватывая обеими руками живот, еще скрываемый складками и драпировками платья. Ей и, правда, нужно уезжать. Еще немного, и беременность не скрыть. Как и не скрыть, кто отец – в этом месте все всегда в курсе, даже если ты никому не говорила.
- Я уеду, - согласие больше похоже на стон.
Она уедет. Но не в Дорн. Она должна найти дорогу к Неду, должна назначить ему встречу. Должна быть с ним.

***
От запаха гари и вони человеческой плоти тошнит. Как ни подноси к носу надушенный платок, как не цепляйся за руку Элии. На ее запястье останутся синяки, но она не пытается избавиться от Эшары. Им обеим глаза застилают слезы.
Крики умирающих смешиваются с хохотом безумного короля. Но хохочет только он, словно не замечает, что все вокруг молчат. Никто не поддерживает сумасшедшего, все с ужасом смотрят на смерть северян. Смерть тех, кто был всегда горд и смел. Правителей Севера и тех, кто принял их сторону в этой бессмысленной войне.
Эшара никогда не забудет этот день. Не сможет забыть предсмертных криков Рикарда и Брандона, вонь и огонь. Небо над площадью почернело, но туда смотреть не имеет смысла. Никто не придет на помощь, ни северяне, ни Рейегар, ни один дракон не остановит своего безумного потомка.
Спазм сжимает желудок, и Эшара не выдерживает. Срывается с места, сбегая мимо кресел придворных, задевая кого-то локтями, слыша их недовольное ворчание. Добегает до ближайшего угла, но справляется с приступом. И просто падает на колени, рыдая.
Ей кажется, что проходит вечность. И эту вечность она плачет, не обращая внимания на грязь и гарь, прилипшие к платью. И сквозь слезы с трудом узнает мужчину, остановившегося рядом. Снова белый плащ. Снова гвардеец. Снова брат. Не ее брат, брат другой женщины, но что с того?
- Леди Эшара, вам лучше уйти, сюда направляется король.
Дорнийка снова всхлипывает, задыхаясь от жутких запахов. И севшим голосом спрашивает:
- Они… умерли?
Джейме смотрит поверх головы на площадь, колеблется, но потом признается:
- Нет. Но они уже не кричат, и Эйерису скучно. А вам и, правда, лучше ему на глаза не попадаться.
Он не спрашивает, а просто ставит женщину на ноги, как куклу. Увлекает с дороги, очень вовремя спасая их обоих от встречи с королем и его свитой. Эшаре нужно вернуться к Элии, занять свое место среди придворных. Но она не может. Да и кто заметит отсутствие простой фрейлины? Эйерис, кажется, до сих пор не знает, как ее зовут, обзывая «та дорнийская шлюха».
- Семеро, за что нам это? – Голос Эшары тих, переполнен даже не злостью, а ненавистью. Чужим и незнакомым чувством для нее, совершенно непривычным. В Дорне со всей страстью отдаются любви, но не хотят тратить время на ненависть. Зачем, когда с большей пользой можно провести время? Но сейчас тонкие пальцы сжимают платок, прекрасные фиалковые глаза наполнились слезами. И ненавистью, жаркой, пламенной, похожей на костры на площади. Она не боится говорить, у нее нет сил даже бояться: - Я не понимаю. Почему все просто смотрят? Вы же гвардейцы…
- И мы давали присягу. – Холодно напоминает Джейме. И откуда только берется эта взрослая отрешенность, ведь ему всего лишь… четырнадцать? Или пятнадцать?
- Вы давали присягу трону!
- Королю.
- Поэтому смотрите, как умирает Вестерос? Как умирают люди? Из-за того, что один безответственный влюбленный пошел на поводу у чувств, забыв о присяге служить народу верой и правдой, о клятве, данной в септе при свидетелях, клятве любить и почитать жену. Из-за того, что безумец решил избавиться от угрозы!
Джейме мог бы отвесить ей пощечину, чтобы загасить некстати вспыхнувшую истерику. Но предпочел встряхнуть дорнийку, так, что голова затряслась.
- Придите в себя, леди Дейн. Иначе вы не проживете и дня здесь. Сейчас каждый друг другу враг. Никому нельзя верить.
Эшара всхлипывает. И затихает. Словно, трезвеет. Приходит в себя. Задыхается новым вдохом, но молчит. Пик истерики проходит, на его место приходит страх, отраженный слезами в глазах. Джейме отпускает женщину, а потом склоняется к ее уху и чуть слышно произносит:
- Пока он силен в своем безумии…
…но однажды это изменится, заканчивает про себя Эшара. Вот только доживут ли до этого пленники Королевской Гавани? Доживет ли до этого Нед?
- Я вас провожу, леди Эшара. Вы плохо выглядите.
***
Побег не удается.
Казалось бы, что может помешать?
Стражники у дверей комнаты фрейлины принцессы. Эшара не понимает, откуда они тут появились, а они ничего не объясняют. Ни ей, ни спешащей на помощь Элии, твердят лишь то, что леди Дейн никуда не пойдет.
И дорнийка с ужасом вспоминает ту ненужную откровенность в разговоре с Ланнистером. Вспоминает его слова и холодеет. Мечется по комнате, снося вазы, разбивая посуду с принесенным завтраком. А потом за ней приходят.
Тронный зал кажется невероятно большим от того, что в нем только король, его охрана и Эшара со своим конвоем. Черепа мертвых драконов выглядят жуткими. И дорнийку начинает трясти. Но она лучше умрет, чем позволит своему страху проявиться перед Эйерисом.
Хотя нет, и умереть она уже не может. Ее жизнь теперь принадлежит не только ей, отвечает она не только за себя. Она должна дождаться своего волка. Упрямо вздергивает подбородок, расправляет плечи, с вызовом смотрит на Эйериса, восседающего на троне. Все в Красном замке знают, как король ненавидит его. Ненавидит этот трон, символизирующий силу правителя Вестероса. Таргариены всегда на нем восседали, но Эйерис, видимо, самый слабый дракон. Он постоянно колется и режется об острые концы сломанный мечей, от чего становится еще более злым. И при мысли об этом Эшара испытывает даже удовольствие. Слабый, безумный король, не в состоянии править королевствами, из-за чего предпочитает держать подданных в страхе.
- Леди Дейн, вы, как всегда, прекрасны, - в голосе Таргариена звучит сарказм. – Как и положено шлюхе.
Эшара переводит взгляд на Ланнистера позади короля. Белый плащ, гордая посадка головы, рука на рукояти меча. Он напоминает ей ее собственного брата, вот только тот далеко и не может защитить свою сестру. Ланнистеры же оказались предусмотрительны, отправили прочь свое главное сокровище домой.
Интересно, с чего она сдалась Эйерису? Из-за брата? Или из-за Неда?
- Ваше величество, я, конечно, благодарна вам за эскорт, но не вижу в нем смысла.
- А я вижу. И это главное. А ты заткнись и слушай меня, дорнийская шлюха. Ты ведь своим поведением подтверждаешь это, правда? – Безумец спускается с трона, неуклюже, без грации. Идет к Эшаре, а она чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Но не опускает голову, продолжает смотреть в глаза королю.
- От которого из Старков ты беременна?
А вот теперь Эшара вздрагивает, с трудом не пятится назад, не пытается отвести глаза.
Откуда Эйерис знает? Кто ему сказал? Почему он спрашивает? Короткий взгляд на Ланнистера, но тот похож на статую.
Он рассказал…
Или Варис.
А может служанки. Служанки всегда знают больше. А в Красном замке и у стен есть уши. И главная тайна Эшары дошла до короля с безумными глазами, который вчера днем лишил ее ребенка дедушки и дяди. И хочет лишить отца.
- Вам какое дело?
Пальцы Таргариена впиваются в предплечье Эшары, он дергает женщину на себя.
- Ты забыла, кто здесь король? Могу напомнить.
Он тащи ее за собой по коридорам замка, спотыкающуюся и упирающуюся. Эшара подворачивает ногу, едва не падает, но все-таки остается на ногах. Он тащит ее, пока не приводит снова во внутренний двор, где все еще висят обгорелые тела. Тела тех, кто невольно и навсегда теперь будет связан с Эшарой.
Эйерис толкает ее, и женщина все-таки падает на колени. Отвести глаза от того, что еще недавно было людьми, невозможно. А стервятники уже слетаются на пир. И вонь расползается по двору. Почему король не казнил их на площади, перед септой Бейелора? Неужели боялся восстания подданных или же каких-то планов со стороны северян?
Рука короля жестко сжимает волосы Эшары, на прекрасных фиалковых глазах выступают слезы. Она слишком часто плачет последнее время. Он заставляет смотреть на свое, искаженное злобой, лицо.
- Так кто отец твоего бастарда, шлюха? В твоих интересах ответить, пока я позволяю тебе это. Потому, что потом я буду выбивать из тебя ответы.
Из-за слез расплывается образ Джейме Ланнистера, который стоит за плечом Эйериса и смотри. Просто стоит и смотрит.
А она считала его рыцарем. Но он прав, Эйерис силен в своем безумии. И ему никто не рискует противостоять. Никто из тех, кто его окружает.
А что будет, если она скажет ему правду?
Убьет? Или пощадит?
Дорнийка закрывает глаза на считанные минуты. Чтобы успокоиться. Придти в себя. Понять главное. Эйерис лишился заложников Севера. Он в своей злобе и ненависти убил тех, кого мог использовать в борьбе со Старком, с Арреном, с Баратеоном. Теперь они поднимутся, и нечему будет их остановить, им не нужно пытаться сохранить жизнь тем, кто стал пленниками в Гавани. Теперь это уже была борьба не за свободу Лианны Старк, а за свою собственную свободу. И на первое место вышла месть. Север и Орлиное Гнездо отомстят за своих погибших. А Нед… теперь Нед лорд Винтерфелла. И где теперь их мечты о тихой свадьбе, спокойной жизни?
Если она скажет правду, то сохранит на ближайшее будущее жизнь себе и ребенку. Пусть Нед и не знает. Меньше всего дорнийке хотелось бы стать рычагом давления на своего мужчину. Но она никогда не простит себе, если не сделает все, чтобы сохранить их волчонка до встречи. А встреча состоится лишь в том случае, если она останется жива.
- Эддард… - шепот, всхлип, и почти сразу темную копну волос отпускает Эйерис, швыряя ее на землю.
- Говорят, ты хотела нас покинуть? Но придется задержаться. Составишь компанию своей подруге.
Эшара все еще лежит, давясь всхлипами, слушает тяжелые шаги безумного короля и более легкие его гвардейца. Ланнистера, который бесстрастно взирал на то, что делал король. Но она знает, что ее ждет эскорт, тюремщики. И не будет больше возможности послать весточку Неду. Она такая же заложница как Элия… нет, хуже. Элия защищена своими детьми и Дорном. А Эшара ничем не защищена.

***
В одном из залов Риверрана решаются судьбы трех человек. И лишь один из этих троих принимает непосредственное участие в этом.
Джон Аррен хмуро наблюдает за участниками разговора. Несколько дней назад ворон принес поистине мрачную весть – о казни старших Старков и их людей, среди которых был и Элберт, племянник и наследник лорда Долины. Но Аррен не позволил трагедии завладеть его сердцем, ведь теперь борьба приобретала совершенно иные мотивы. Месть. Мести за смерть своих жаждал Север, Долина, все те лорды, чьи дети примкнули к Брандону в этой неравной борьбе. Те, кто надеялись на честь безумного короля.
Зря.
Талли снова подает голос:
- Я могу обеспечить вас верностью речных лордов, но они пойдут за моими зятьями. – Он снова многозначительно смотрит на Неда. А Аррен отворачивается. Это было сказано лишь раз, но все мужчины помнят о том, что Кейтилин Талли носит наследника Винтерфелла. И пока она не станет леди Старк, наследник не будет считаться законным. В сущности, в чем-то Хостер прав – какая разница, кто отец ребенка. На деле же все намного сложнее.
В письме была маленькая приписка, которую знали лишь мейстер Риверрана, лорд Долины и хозяин Риверрана. О которой следовало рассказать и Неду. Но Джон не мог. Эта маленькая приписка, новость о ребенке, которого носит Эшара Дейн, разрушит все те выпестованные планы игры на выживание. Если бы не то, насколько были высоки ставки, Джон был бы честнее с мальчишкой, ставшим ему сыном. Но теперь все было не просто. Теперь за спиной Эддарда был Север, а на руках Эйериса кровь его сыновей. Когда-нибудь тихий волк узнает правду, он не простит своему наставнику, человеку, ставшему вторым отцом, такого предательства. Но это будет потом. Джон, пусть и с болью в сердце, смиренно был готов в будущем принять все наказание, как от Неда, так и от богов.
Хостер Талли исчерпывает свое красноречие. Роберт Баратеон, кажется, уже успел приложиться к вину. И только Нед Старк обреченно сидит на стуле, рассматривая сцепленные пальцы рук. Его плечи опустились под грузом ответственности, свалившимся в один момент на него. Долг перед Севером, долг перед Винтерфеллом, и все это приправлено наследством старшего брата.
Роберт громко фыркает, и Аррен знает, что сейчас прозвучит очередная грубость, так свойственная лорду Штормового предела. И не ошибается.
- Брось, Нед, женись и будь счастлив. А трахать свою дорнийскую шлюху ты сможешь и так.
Нед сжимает руки в кулаки, и Джон торопливо становится между своими воспитанниками. Не хватало еще получить драку. Роберт неплохой парень, но иногда ему не хватает ни такта, ни понимания. Все они помнят, что послужило началом войны, но никто не говорит об этом. Они щадят чувства Роберта, но иногда кажется, что это ошибка.
Нед не взрывается. Он молчит.
А Хостер призывно смотрит на Джона. Нет, Аррен не может влиять на молодого волка, но от него ждут хотя бы каких-то слов. А лорд Орлиного Гнезда пытается отчаянно вспомнить, как выглядит дорнийка. Пытается понять, что же так сильно зацепило воспитанника-тихушника.
Она старше него на год или полтора.
У нее красивые фиалковые глаза, серебристый смех и смуглая кожа.
Женственная фигура и очаровательная улыбка.
И ничего за душой. Ни наследства, ни приданного, ничего, кроме имени, пусть это и один из самых древних домов Вестероса. Но девицу отправили из дома без гроша за душой.
Джон знает две вещи: он никогда не простит себе того, что сейчас скажет, и месть никогда не принесет удовлетворения, ни Неду, ни ему самому.
Еще он знает, что молодой волк сам будет принимать решение, что он честен, что он несет свою ответственность и предан долгу.
- Нед, ты должен помнить о том, что от тебя требуется. Эшара Дейн, - Джон впервые произносит имя женщины, незримой тенью присутствующей в этом зале, и Старк поднимает голову, внимательно глядя на своего наставника, - красивая женщина. Она могла бы стать тебе хорошей женой, - Талли поджимает губы и хмурится, Роберт с интересом смотрит на говорящего, - но она может оказаться бесплодной. Она не имеет приданного, и не принесет тебе ничего, кроме удовольствия. Любовь - это прекрасно, Нед, но готов ли ты оставить за спиной Север, утопить имя брата в грязи, оставить сестру в руках Рейегара? - Джон бросает короткий взгляд на Роберта. Он не тешит себя иллюзиями, прекрасно понимая, что Лианна позволила себя похитить. Но Роберт почему-то верит, что все не так.
Это практически нерешаемая дилемма. У Неда больные глаза, он просто не понимает, за что ему это все. Почему нельзя вернуться в тот день, когда он был счастлив, держал в своих руках Эшару и собирался идти к ее брату, чтобы испросить позволения жениться. Или в тот день, когда сестра приняла свои решения, бросив Север на произвол судьбы.
Вместо своего будущего у него теперь будет Винтерфелл, которым он никогда не стремился владеть, и жена, которая предназначена Брандону. Жена, которая родит первенца не от него.
Нед успевает подняться со стула до того, как Роберт успевает бросить очередную грубость, а Талли снова заговорить о дочери.
- Мне нужно подумать.
На лице речного лорда читается недовольство, искажает его черты, делая их откровенно неприятными.
- У тебя нет времени, мальчишка!
Времени… мальчишка…
Нед останавливается у дверей и оборачивается. Воздух наполняется тяжестью недосказанности, а еще силой – той самой силой, которая заставляет воинов идти за своим предводителем. Волчьей силой вожака, ведущей свою стаю вперед. Холодные серые глаза оттенка снежного неба впиваются в Хостера. И неожиданно лорд чувствует, как начинают ломить плечи от волнения.
- Лорд Хостер, я бы попросил вас не забывать, что я лорд Винтерфелла. Тот человек, которого вы прочите в мужья своей дочери. И этот брак важен не только для меня, но и для вас.
Его откровенно раздражает тот факт, что верность войск речных лордов можно получить только так. А как же честь? Как же справедливость? Неужели они готовы прогибаться под зарвавшимися Таргариенами?
Джон вклинивается в паузу, пока Роберт делает глоток из своего бурдюка.
- Хостер, мы дадим Неду время, нам с вами следует обсудить мой брак с Лизой, приданное и условия.
Похоже, Аррен единственный из присутствующих, кто осознает, что мальчишки больше нет. Как и нет северного принца Брандона. Есть волк, тот, кто несет ответственность за оставшихся Старков. Есть лорд, в один миг принявший на себя роль стратега, воина и палача. А это нелегко, сколько бы тебя ни готовили.
***
Нед не может забыть Эшару, как бы ни старался.
Но Нед и не старается потому, что не хочет.
Его вечерняя звезда, его маяк в пути, его душа. Дорнийка удивительным образом вобрала в себя всю его жизнь, и теперь не отдавала. Теперь она была только с ней. Эшара пробуждала в нем глубинную сущность, сущность зверя, лютоволка с герба его дома. И Нед просто не мог себе представить, как отпустить ее. Как не думать о том, где она сейчас. В Гавани, рядом со своей принцессой? Или смогла выбраться и бежать в Дорн, в Звездопад?
Они молились разным богам, но Нед был уверен, что молились об одном – о новой встрече. О спасении. О любви.
То, что от него хотели трое мужчин за дверьми зала, было кощунственным, против чести Неда. Не говоря о том, что он не хотел получить после брата его женщину, его ребенка. Вся сущность противилась этому, но на противоположной чаше весов было слишком многое, и выбор был сложным. Для Неда, воспитанного правильно, в традиция Севера, в традициях хорошего сына. Проклятье, ведь он был вторым! Он должен был сам избрать свой путь! И избрал. Но боги посмеялись над его выбором…
- Лорд Старк, - девичий голос звучит тихо, Нед от неожиданности вздрагивает и оборачивается. Он только сейчас замечает, что оказался на балконе, откуда прекрасно видна излучина реки и просторные речные земли. А все пространство вокруг замка заставлено палатками войск Севера. Кажется, их так много. Но Нед знает – мало. Слишком мало, чтобы вести эту войну в одиночку.
- Леди Лиза, чем могу помочь?
Хрупкая, совсем еще девочка, с волосами осенней листвы и нежными чертами лица. Глаза затуманены то ли тоской, то ли слезами. По замку ходят сплетни, и если беременность старшей дочери можно не только скрыть, но и оправдать – она подарила свою невинность будущему мужу, так многие девицы поступали, то об интересном положении Лизы Талли ходят разные слухи. И о том, чем все это закончилось. У Джона изнутри просачивается нежность при взгляде на девочку, которая через несколько дней станет его женой, и Неду даже интересно, чем же взяла его старого наставника Лиза. Но он не спрашивает у Джона, а с Лизой общается редко и сдержанно.
- Думаю, это я вам могу помочь.
Девушка делает несколько шагов к северянину, заглядывает в серые глаза.
- Вам что-нибудь говорит имя Эшары Дейн?
Нед снова вздрагивает, удивленно изучает тонкие черты, обрамление лица из рыжих мелких завитушек.
- Да.
- Вы ее любите?
На размышление не тратится ни секунды, ответ уже давно известен Неду:
- Да.
- Тогда это для вас, - одно движение, угловатое и резкое, тонкие пальцы впихивают в большую ладонь Старка смятый пергамент. Шорох платья, и Лиза убегает, не давая Неду задать хотя бы один вопрос: почему?
Она не хочет рассказывать, что сестра, ничего не понимая, принесла ей лунный чай. Что помогла отцу лишить ее самого важного – ребенка. А теперь вся светится, несмотря ни на что, ходит осторожно, принимает заботу, и отец не запирает ее в комнате, не кричит на нее, не обещает сдать септам, которые ее перевоспитают. Нет, вместо этого ей снова подсовывают мужа – не один брат, так другой, какая разница, главное, что умница Кет будет хозяйкой северного замка, родит своего бастарда, но все признают его наследником Старков. Лиза не испытывает ненависти к сестре, она просто не понимает, почему одну сестру обзывают шлюхой, а вторую носят на руках? Ну, конечно, любимица отца. Только Лиза с этим не согласна. И ей нравится угрюмый молчаливый северянин, который изредка одаривает ее улыбкой и пару раз приносил ей яблоко. Почему он должен класть свою жизнь на алтарь блага Кет?
Хорошо быть незаметной. Иногда можно услышать то, что решит твою судьбу. Или судьбу другого человека. Как этот маленький пергамент, который Лиза стянула у мейстера, когда тот снова обхаживал Кет с ее утренней дурнотой.
Слова не хотят складываться в осмысленные предложения. И лишь после четвертого раза до Неда доходит, о чем говорит последний абзац. То, о чем умолчали в зале.
Эшара, его Эшара, вместе с его ребенком под сердцем стала заложницей Эйериса, сменив в этой роли его отца и брата.
Злость, холодная и ядовитая, поднимается из глубин. Клубится и кипит, ищет выхода. А Нед пытается понять – почему так с ним поступают? Ладно, с Талли все ясно, как и с Робертом. Талли хочет получить то, что ему обещал Рикард Старк. А Роберт считает, что брак не повод отказываться от других женщин, он просто не видит разницу. Но Джон – человек, которому он доверял всецело. Как отцу.
Нед невидяще смотрит на закат дня, в который он должен принять решение. И это решение должно изменить его судьбу. Судьбу Эшары. Судьбу их ребенка. Их волчонка.
И все остальное перестает существовать. Честь, слава, долг. Остается лишь одно – он должен защитить свою женщину, свою вечернюю звезду. Чего бы это ему не стоило. Пусть даже ему придется стереть с карты Вестероса Королевскую Гавань. Только нужно вывести оттуда Эшару.
И вот теперь игра переходит на совершенно иной уровень. К Неведомому все расчеты. К Неведомому все планы Талли. Остается полагаться только на себя. Но теперь все будет идти другой дорогой. Сначала захват Гавани, потом возобновление поисков Лианны. Возможно, в Гавани они смогут что-то узнать.
Но перед этим Неду предстоит разговор. Не с Хостером. Не с Джоном. И уж тем более не с Робертом.
***
Каблучки стучат по лестнице, когда Лиза бежит к гостевым покоям, которые отец отвел ее будущему мужу. Она торопится, поддергивает юбку платья повыше, ведет себя неподобающим образом. И за последним поворотом останавливается, чтобы отдышаться. Считает вдохи и совершенно не испытывает стыда за свой поступок.
Она еще стесняется Джона Аррена. Он годится ей в отцы, но ведет себя совершенно не так, как ее собственный отец. Уделяет внимание и не отчитывает за историю с Петиром. Он вообще об этом не говорит, а когда ей было плохо, гладил по голове и говорил, что все будет хорошо, он постарается. И Лиза ему верит, именно поэтому и прибегает в его покои.
Джон приходит позже, когда девушка успевает исходить комнату вдоль и поперек и задремать на диванчике у окна, свернувшись клубком. Аррен, уже отвыкший от подобного явления в своей жизни, замирает на пороге, боясь потревожить спящую. Во сне у Лизы совершенно детское личико, такое округлое и спокойное. Рыжие кудряшки рассыпались по подушке, лорд уже знает, как приятно они пружинят под ладонями. Когда Хостер Талли начал намекать на то, что у него две дочери, одну из которых он все еще хочет выдать за Старка, раз она носит ребенка этого дома, а вот вторую… со второй все было сложно. Совсем еще девочка, маленькая, влюбленная, она споткнулась на своем пути, но никто не поймал и не поддержал ее, вместо этого заставив пережить страшные мгновения. Джон никак не мог понять, почему Хостер так жестоко обошелся с девочкой, ведь уже тогда они сговорились о свадьбе. И Аррен был готов принять ее с приплодом. Возраст такая вещь, против которой тяжело играть, и хозяин Долины не был уверен, что сможет когда-нибудь подарить молоденькой жене ребенка. А если сохранить тайну, поторопившись со свадьбой, никто ничего не узнает. Ведь именно так они собирались поступить со Старком.
А вот что Джон мог обеспечить девочке, так это собственный замок и тихое счастье. Она рядом с ним сможет повзрослеть, научиться управляться со слугами, с хозяйством, с лордами, а дальше… а дальше знает лишь Неведомый, что их обоих ждет. Сколько еще отведено Джону, он ведь не молод. А сколько отведено девочке, ведь их жизнь совершенно непредсказуема? Но это время Лиза будет счастлива, Джон обещает это ей и самому себе. А еще предупреждает Хостера Талли, что теперь девочка вышла из-под его власти, и он не хочет видеть слез в ее прекрасных глазах.
Аррен присаживается на край дивана, ласково проводит рукой по ноге Лизы поверх платья. Серая ткань, грубая и некрасивая. Она совершенно не подходит Лизе, хотя и не портит ее. Больше уж расстраивает все еще сохранившаяся бледность и грустный взгляд.
Она просыпается резко, все еще дергаясь от его прикосновения. И Джон быстро убирает руку, дарит своей будущей жене ласковую улыбку. Между ними большое расстояние, и Лиза все еще смущается, когда он поправляет ее в обращении.
- Лорд… Джон, вы пришли.
- И обнаружил тут приятный сюрприз. Что-то случилось, Лиза?
- Нет… да.
Как ему сказать? Ему ведь это не понравится. Но она не может лгать в глаза этому человеку, в котором вдруг собрался весь ее мир и шанс уехать из Риверрана. Места, которое перестает быть домом с каждым прошедшим днем. Места, которое теперь воплощает всю ее девичью боль. Лиза садится на колени, и теперь ее глаза на том же уровне, что и глаза Джона. Она замечает, что они не такие яркие, как у того же Петира, будто выцветшие. И волосы седые и редеющие. Но когда Джон улыбается, у него вокруг уголков глаз собираются морщинки, много маленьких морщинок, и он становится теплым, ласковым, к нему хочется прижаться и спрятаться от всего: от капризничающей в своем ожидании Кет, от вечно недовольного Лизой отца, от подтрунивающего старшего брата, чьи шутки переходят в откровенное хамство или от хмурого дяди. Правда, Бринден ласково треплет племянницу по щеке и обещает поехать с ней в далекое Орлиное Гнездо, чтобы стать ей опорой в новой роли.
Лиза вздыхает, ей страшно, но Джон ждет объяснений, пусть и не торопит с ними. А времени уже прошло достаточно, чтобы лорд Эддард принял какое-то решение.
- Я слышала ваш разговор с мейстером, о вороне из Королевской Гавани. О смерти Брандона Старка и о том, что моя сестра должна выйти замуж за Эддарда. А еще о той, кто носит ребенка Старка. Дорнийке, - Лиза переводит дыхание, но Аррен молчит, не перебивает. И она окончательно пугается: что, если она ошиблась в своей честности? Но ведь лгать не хорошо, а мейстер может быть наказан за то, чего не делал. И торопливо произносит: – Я не подслушивала, просто услышала. И взяла письмо, - голос Лизы становится совсем тихим, но она не отворачивается. – И отдала его лорду Эддарду.
А дальше можно не рассказывать. Джон не справляется с шумным вдохом, мысленно просчитывает все, что последует. Изменить уже ничего нельзя, письмо назад не вернуть, теперь Нед знает об Эшаре. Теперь все становится одновременно сложно, но и просто. Сложно – потому, что Нед не женится на Кейтилин, а, значит, лорд Талли не отправит на войну своих вассалов. Брака с одной Лизой мало. Просто – и Джону не придется всю оставшуюся жизнь чувствовать вину перед мальчиком, если, конечно, они выживут теперь.
Джон медленно поднимается и отступает к окну. На плечи наваливается вся тяжесть прожитых лет, а ведь деятельность прекрасно помогала справляться с возрастом. Рядом с мальчишками и себя чувствуешь моложе. Но игры в политику тяжелы. Кажется, Аррен взял на себя непомерную ответственность, хотя и был уверен в своем опыте, своей мудрости.
- Ты… - Лиза спускает ноги с дивана и идет к Джону. Останавливается на расстоянии протянутой руки. Так плохо не видеть его лица, так хочется потянуть его за рукав, заставить обернуться, посмотреть на нее. Что, если своей правдой она все испортила? И теперь этот мужчина, забота которого согревала последние дни продрогшее девичье сердце, руки которого гладили ее ночами, когда лишь горько плакалось, молча выставит ее из своих покоев и больше на нее не посмотрит?
Нет-нет-нет.
Только не это.
Но кто-то же должен был поступить правильно! И Кет тут совсем ни при чем!
- Ты больше не хочешь взять меня в жены?
Голос начинает дрожать. Уверенность в своей правоте не помогает остановить слезы.
Джон оборачивается.
Лиза…маленькая, глупенькая девочка. И как такое только в голову пришло, что он на ней не женится?
- Хочу. Лиза, конечно, хочу.
Проводит по рыжим волосам, пальцами стирает влагу с бледных щек.
- Под этой крышей достаточно зла свершилось, - Лиза прижимает руку Джона к своей щеке, - пора поступать честно.
А ведь она права. Хочет Джон того или нет, но девочка сейчас оказалась честнее всех в этом замке. Единственная, кто не убоялась правды. Значит, так тому и быть.
- Возможно, ты спасла меня от самой большой ошибки в жизни. Хотя за первый шаг к ней мне придется заплатить.
- Эддард тебя простит. Он все поймет. И простит.
Лиза улыбается, и у Джона невольно отпускает сердце.
- Ты так веришь в тихого волка?
- Он хороший. Он простит.
Джону бы уверенность этой девочки. Но он не выдает своего сомнения во всепрощении Неда. Возможно, и простит. Если они смогут вернуть ему его леди. А это нелегкая задача без войск Талли, придется искать другие доводы, весомые, без брака.

***
Несмотря на то, что богороща в Риверране была, Нед не чувствовал себя в ней так, как в Винтерфелле. Хотя в Орлином Гнезде и этого не было – все попытки еще предков Джона Аррена засадить отведенное под богорощу место не увенчались успехом, чардрева никак не хотели приживаться высоко в горах.
Рука Кейтилин невесомо лежит на изгибе локтя Неда. Для нее богороща что-то далекое и непонятное, ведь свои молитвы она возносит в септе Семерым. Высокие стройные краснодревы, журчащие ручьи, маленькие прозрачные озерца, мягкая трава под ногами, среди которой видны разноцветные лепестки цветов. Совершенно не похоже на Винтерфелл. То место для Неда сразу обрело значимость и святость, словно каждый лепесток, каждая капля источников были наполнены Старыми богами. И чардрево своим ликом смотрело в душу тихого волка, когда он опускался перед ним для молитвы.

- Странно все это. Здесь мы играли детьми с Лизой, здесь теперь я должна выйти замуж.
Голос девушки звучит задумчиво и тихо. Она перенесла трагические новости о смерти Брандона достойно, не проронив ни слезинки, не устроив истерики. Как и положено хозяйке замка. Ведь ее ждали сотни дел, нерешенные вопросы, и некогда было оплакивать жениха, так и не ставшего мужем. Кто-то бы назвал это черствостью, но Кейтилин решила, что у нее будет время. Потом на все будет время, когда-нибудь.
Она смиренно приняла решение отца: если не удалось выйти замуж за одного лорда Винтерфелла, то пойдет за другого. Но совершенно не понимала, как вести себя с этим хмурым, даже угрюмым, юношей. Он так отличался от Брандона, от того образа, которое бережно хранило сердце. Того Брандона, которому было невозможно отказать, когда шептал ласковые слова на ухо, вел ладонью по бедру, и ее жар чувствовался даже сквозь ткань платья. Но ведь Кет не Лиза, она отдала себя тому, с кем помолвлена, ведь ничего страшного в этом нет, правда? Они все равно должны были стать мужем и женой.
Кто же знал, что от этого так быстро могут быть дети?
Или что Брандон погибнет, отправившись спасать сестру.
А она его просила. Умоляла. Заклинала всеми богами – не уезжать. Сердце ли чувствовало или же просто женская ревность, но ей всегда казалось, что сестру Брандон любил больше. Стоило вспомнить то, как озарялось его лицо, когда он рассказывал о своей маленькой Лии.

И вот теперь Брандон погиб, а она с его ребенком под сердцем должна стать женой его брату, который все так же оставался для нее загадкой. Эддард скупо улыбался в ответ, а его пальцы казались холодными, мысли – далекими. И Кет все чаще задумывалась, как же ей с ним жить? За Брандоном можно было и на Север, но что, если с Недом на том Севере будет холодно?
- Как вы себя чувствуете. Леди Кейтилин?
Очередное напоминание о ее неловком положении.
- Спасибо, лорд Эддард, прекрасно.

Нед усаживает девушку на скамью, опускается рядом. Ее ладонь лежит в его ладони, а сам он смотрит на лицо. Тонкие черты, бледную кожу, так причудливо оттеняемую рыжиной волос. Кейтилин Талли красива. Но ее красота не трогает сердце Неда. Он помнит совсем другую женщину – чью смуглую кожу покрывал поцелуями, чьи губы так страстно целовал, дивясь огню внутри себя, чьи руки скользили по его телу, изучая каждую царапину, каждый изгиб, чьи глаза блестели так же, как северное сияние над Винтерфеллом.
- Так о чем вы хотели поговорить?
Это едва не первый их разговор наедине, и Кет гадает, о чем пойдет беседа.
- Ваш отец торопит меня со свадьбой. И сегодня он получит ответ, но для начала я хотел бы, чтобы его услышали вы.
Девушка невольно ежится, но Нед делает вид, что не замечает этого. Он все уже решил для себя, в тот момент, когда прочитал письмо из Гавани. Унаследовав от отца и брата Винтерфелл, к чему оказался совсем не готов, он должен был получить и жену. Хостер Талли давил на честь северянина, вынуждая его отказаться от своих собственных чувств. В этой ситуации любой выбор обернется для участников бесчестьем, но для Неда все стало на свои места. Он не обязан отвечать за неспособность брата держать штаны на завязке, как и за необдуманный поступок, которым он загнал себя, отца и других рыцарей в логово Эйериса, прямо на костер. Да, честь леди Кейтилин жаль, она ничем этого не заслужила, и не волку ее осуждать – он и сам не стал ждать обмена плащами с Эшарой, взяв свое. Но всегда можно найти выход. Кейтилин не первая, кто рожает бастарда, а потом выходит замуж. И уж далеко не последняя. Все, что нужно старому Талли, умерить свои надежды касательно собственных детей.

- И какой же ответ?
- Я не могу на вас жениться.
К щекам Кет приливает краска, но тут же отступает обратно, возвращая хозяйке бледность. Она не верит услышанному. Отец был уверен, что Старк не станет противиться его требованию, слишком многое стоит на кону. И главное – ее честь.
Она же была хорошей дочерью. Послушной. Вела хозяйство, была старшей сестрой, собиралась замуж за того, кого указал отец. Тогда почему сейчас ее надежды трещат по швам? Кет смотрит на Неда Старка, и все еще не верит.

- Я для вас недостаточно хороша? Или вам мешает ребенок брата?
- Ни то, ни другое, леди. Я вас не люблю. Но люблю другую. И эта женщина ждет моего ребенка.
Ирония судьбы, правда? Два брата, такие разные, но такие одинаковые – свое они пометили сразу, одарив обеих детьми. Кто родится первый? Кто станет бастардом, а кто принцем Севера? Неужели это будет ее, Кейтилин, ребенок? Существо, к которому она пока ничего не испытывает, но которое уже может лишить ее будущего.
- Вы лишитесь всего, Эддард. Вы не выиграете эту войну без моего отца, не вернете сестру. А мой отец и его вассалы пойдут за вами лишь в случае нашего брака. – Кет подается вперед, сжимает ладонь мужчины обеими руками. – Любовь этого стоит?

Эддард усмехается. Кет впервые видит какое-то подобие не то что улыбки, а вообще каких-то чувств. От удивления разжимает пальцы, чувствуя, как по спине бежит холодок. Не было в Неде ни угрозы, ни злости, ни обиды. Лишь уверенность в избранном пути, такая же твердая, как стены Винтерфелла.
Он всегда был вторым сыном. Он знал, что не будет править замком, вассалами, Севером. Он был волен выбирать свой путь, свою жену. Вторые сыновья вступают в торги за власть лишь в том случае, если старших детей недостаточно. Но у Рикарда Старка были прекрасные возможности для торга – Брандон и Лианна.
Именно поэтому Нед так легко позвал Эшару замуж. Мог ей обещать это, знал, что выполнит данное обещание, увезет ее из Гавани в качестве супруги. Куда? Возможно, в Орлиное Гнездо, Джон просил его задержаться там даже после отъезда и свадьбы Роберта с Лианной. Возможно, они бы отправились в жаркий Дорн, и Эшара показала бы свою страну. А может, поселились бы на Севере, в одном из владений дома, где бы Нед занимался охотой, а его жена – рожала бы ему детей. И почему-то волк был уверен, что дорнийку не испугали бы холода или отсутствие привычных мелочей, которые так наполняли ее жизнь. Видел это по глазам, то бесценное доверие, светившееся в них.
Нед обещал, что на Севере она никогда не замерзнет, он сможет ее согреть.
Обещания нужно выполнять.

- Леди Кейтилин, я не изменю решения. Со своей стороны могу обещать, что ваш ребенок всегда будет иметь поддержку в Винтерфелле, а если вы решите его отправить ко мне, то мы с моей женой о нем позаботимся.
И в этом Эддард тоже не сомневался, говоря и за Эшару тоже. Он просто представить не мог, что она скажет «нет».
Возможно, ребенок Брандона даже будет носить свою законную фамилию, хотя никогда не станет наследником замка. Главное не в том, кто он по имени, Старк или Сноу. Главное – волк внутри. И это знал каждый, рожденный под стягом с лютоволком.

Кейтилин прячет лицо в ладони, тихо плачет, но лишь тогда, когда шаги Неда затихают вдали. Она никак не может понять, где допустила ошибку. Или где допустил ошибку Хостер, ведь у них были все козыри для того, чтобы устроить ее брак. Даже ребенок играл им на руку. А что теперь?
Теперь она чувствовала себя глубоко несчастной – никому не нужной, не любимой, жених погиб, Петира изгнали за историю с Лизой, а Эддард выбрал не ее. Скоро Риверран покинет и младшая сестра, та самая, чьи поступки злили отца и вгоняли в краску саму Кет. Но, в конечном счете, даже Лиза оказалась удачливее, чем она.
***
Королевская Гавань никогда не нравилась Эшаре. Узкие улочки, пропитанные вонью сырой рыбы, помойки и нечистот, вечно грязный подол платья, скользкие от грязи камни, смрадный воздух. Дышать полной грудью можно было лишь в садах Красного замка, как и наслаждаться чистотой и красотой. И ничего не напоминало о Дорне. Элия почти сразу по приезде впала в депрессию, но Эшара, обладающая способностью кошки легко устраиваться на новом месте, не ощущала тяжести на душе. К тому же, в отличие от подруги, она всегда могла вернуться домой, но пока довольствовалась лишь снами о Водных садах, Солнечном копье и Звездопаде.
Но сейчас замок стал для нее тюрьмой. К чести Эйериса он не отправил заложницу в каземат, но приставил к ней надсмотрщиков: стражу, мейстера, который каждую неделю осматривал ее, служанку, которая прислуживала и отчитывалась за каждый шаг леди Дейн. Радость была в том, что иногда Эшаре было позволено видеться с Элией и детьми. И если Эйегон предпочитал большую часть времени спать, то малышка Рейенис с радостью пользовалась непреодолимым желанием дорнийки обнимать и прижимать ее к себе. Может быть так проявляется материнский инстинкт?
Маленькая принцесса прижимается к животу сидящей на полу Эшары. Элия с улыбкой наблюдает за дочерью – они рассказали ей, что если очень постараться, то можно почувствовать малыша. И теперь это главная забава Рейенис – прикладываться ухом к животу Эшары. Впрочем, уже через несколько минут она начинает скучать потому, что малыш общаться не хочет, а вот котенок отвечает девочке большей взаимностью. Но перед тем как высвободиться из цепких пальцев Эшары, что расстраивает дорнийку, она бросает прицельное:
- А ты уже знаешь, как назовешь ребеночка?
Рейенис очень нравится придумывать имена своим котятам.
- Пока еще не знаю.
Не таким должно было стать материнство для Эшары. Не так она должна была проводить эти месяцы счастливого ожидания – среди врагов и слухов о том, что Нед Старк женится на Кейтилин Талли. Сплетни наполняют коридоры и покои Красного замка, от них невозможно скрыться, и король при встрече напоминает о них. Эшара улыбается, хочет спросить, какой с нее тогда толк, а по ночам корчится от боли. Не физической, но не менее сильной.
Рейенис убегает к своим котятам, и Эшара с трудом давит тяжелый вздох. Родится ли ее ребенок? Будет ли он бегать с котятами? Или все ее заточение закончится смертью обоих?
У нее нет вестей о Неде, может, он и правда…
- А ведь Рейенис права, ребенка нужно будет назвать.
Элия удивительная. Она всегда была слабее Эшары, но сейчас старается окружить подругу заботой по мере возможности. Хотя обе заложницы безумного короля, обе могут заплатить за ошибки тех, кого избрали.
Дорнийка пожимает плечами:
- Мне все равно. Я ведь даже не знаю, как зовут бастардов на Севере. Значит, будет Сэнд.
- Ты веришь слухам?
Эшара качает головой. Она уже ни во что не верит. Мысленно считает недели, которые отделяют ее от родов – еще четыре месяца впереди. Долгие томительные четыре месяца, в которые Эйерис может сотворить с нею, что угодно, в которые может погибнуть Нед. Или же окажется, что дыма без огня не бывает, и он стал мужем Кейтилин Талли.
- Я просто хочу, чтобы мой ребенок родился, - шепчет дорнийка, - здоровым и сильным. И пусть это будет мальчик. С темными волосами и серыми глазами. Его глазами. Его силой. Его наследием. Он будет воевать. Он будет защищать свою женщину, свою любовь. И ему не придется быть заложником в игре престолов. Не придется в нее играть.
Элия пересаживается рядом. Хочет обнять, но опасается, что Эшаре сейчас это будет неприятно, поэтому просто гладить темные волосы, шелковистые, длинные пряди, пытается успокоить.
- Ты жалеешь?
- О чем?
- Что приехала за мной в Королевскую Гавань?
- Нет. Что меня ждало в Дорне? Стать игрушкой твоего брата?
- Что мы поехали в Харенхолл?
- Об этом должна жалеть не я, не мой муж увез северянку и начал войну.
Элия запинается на мгновение, но это правда. Жестокая и болезненная, но чистая правда. Хотя виноват не только Рейегар, предавший свою жену, своих детей, не только влюбленная девочка Лианна, но и тот, кто не смог дать ей желаемое – Роберт Баратеон.
- Что отдала свою невинность Неду?
- Нет.
И ответ звучит твердо и уверенно.
- Никогда.
- Ты веришь в него, - и это уже не вопрос. – Он придет.
Эшара упирается лбом в плечо той, кто стала ей сестрой. Но так и не плачет. Если будет плакать, лишится сил. А ей они еще нужны. Впереди долгая изматывающая борьба.

Продолжение в комментариях.

@темы: Фанфики, Игра престолов

---

Название: Вместе навсегда
Автор: Ярина
Фандом: ПЛиО
Жанр: гет, романс, в чем-то АУ
Рейтинг: PG
Пейринг: Джейме/Серсея
От автора: это не тот фик, который я мучила неделю, тот еще вычитывать. Но Полипу хотелось вкусняшки.

Очередной приезд в Красную Гавань ощущается иначе. Нет предвкушения, нет романтики, нет веры в будущее. Есть лишь кровь безумного короля на руках, но кто знает, почему Джейме вонзил ему в спину меч? Никто не спрашивает, а он не говорит.
Улицы города наполняются жизнью, кажется, и не было войны. Хотя нет-нет, и всплывает небольшое напоминание: обугленный остов дома, кресты, траурные флаги. Но молодому льву и дела нет до этого, в этот раз Гавань его не радует.

***
- Ты должен снять белый плащ и вернуться в Кастерли-Рок.
Этот разговор с завидным постоянством ведется каждый день. Уже и привыкаешь к нему, как к зубной боли, ноющей и бесконечной.
И каждый день Джейме отвечает отцу:
- Нет.
Тайвин хмурится. Он не привык, что дети его не слушаются. Но если Серсея лишь поджала губы на новость о предстоящем браке, то Джейме смеет спорить.
- Почему?
Ну не пороть же юнца? Тот уже ростом вымахал с отца, носит доспехи и умеет обращаться с мечом.
- Я дал клятву.
- Которую ты нарушил.
- Тем больше причин сохранить остатки гордости и совести.
За спиной Джейме перешептываются - «Цареубийца». А он вскидывает голову и улыбается, нагло и заносчиво, как и положено Ланнистерам. Ведь все они лгуны и предатели, зачем переубеждать в обратном?
- Ты должен управлять нашими землями.
- У тебя есть еще один сын.
Тайвин кривится, не желая помнить о недоразумении, убившим Джоанну.
А Джейме любит брата, несмотря на все его уродство и ненависть к тому Серсеи. Он мог часами сидеть ярдом с колыбелькой Тириона и таращится в нее, играть с ним и даже читать. Лучше читать брату, чем получать книжкой по голове от учителя за невыученный домашний урок.
- Он слишком мал еще.
- Но и ты вроде бы умирать не собираешься.
Что Тайвин упустил? Когда его сын вырос и стал огрызаться? Льву, конечно, положено уметь дать отпор, но в собственной стае должна сохраняться иерархия. А мальчишка противится любому требованию отца. Обижен на то, что тот так долго торговался за его жизнь с Эйерисом?
Джейме не читает мыслей отца, но они все еще не говорят о причинах, по которым Тайвин не отвоевал своего наследника у безумца. Он не обижен, он просто ждет, когда отец об этом заговорит.
Но тот заканчивает разговор иначе:
- Завтра я поговорю о тебе с Робертом.
- Поговори.
Джейме уходит от Тайвина с ощущением победы. Роберт Баратеон не в восторге, что в Королевской Гвардии к концу войны выжили только двое, Джейме и Барристан Селми. И Цареубийцу терпеть рядом неохота, вдруг вздумает вонзить меч и ему в спину? Но новый король считает, что семейные проблемы должны разбираться только членами семьи. И это вполне устраивает Джейме.

***
Серсея приходит ночью, скребется в дверь, просачивается в приоткрывшееся пространство. В темном плаще со своими золотистыми волосами и лихорадочно горящими глазами она выглядит чуждо келье гвардейца. А Джейме все еще обижен и толком с нею не разговаривает. Предала ли она его своим согласием на брак? Джейме считает, что да.
- Так и будешь молчать?
- Пришла ты, тебе и говорить.
Приглашение к разговору выходит поистине неудачным, и Серсея готова развернуться и уйти, обдав брата чувством своего недовольства его поведением. Но вместо этого заводится, в очередной раз убеждаясь, что Джейме способен как вызвать в ней самые нежные и теплые чувства, так и довести до желания визжать и топать ногами.
- По-твоему, я должна была не соглашаться? Спорить с отцом, как это делаешь ты?
- А мы сейчас говорим не обо мне.
Мальчишка. Взъерошенный и злой. Но такой настоящий, без иллюзорного налета насмешливости, так присущего ему последнее время. Он вернулся к сестре другим, и бывают минуты, когда она совершенно не понимает своего близнеца. Как вот сейчас.
- Почему ты отказываешься от предложения отца?
- А почему ты в Харенхолле говорила о том, что никогда бы и не посмотрела в сторону этой вечно пьяной скотины, но быстро согласилась на брак, стоило его рогам украситься короной?
Щеки Серсеи вспыхивают, она уже готова вцепиться в собственного брата. Но пришла же она совсем не за этим!
А Джейме и правда не понимает ее согласия. Зато прекрасно понимает Старка, на чьем лице читалось облегчение, что Лианна не выжила. Ей не придется быть той самой женой, которой муж изменяет направо и налево, а чуть позже начнет колотить.
- Я пришла не спорить.
- А за чем?
Объяснить словами сложно. Проще показать. Непослушные девичьи пальцы путаются в завязках плаща, но все-таки справляются, дергают последний узел, и темная ткань падает к ее ногам. Теперь единственной одеждой будущей королевы остаются лишь золотистые волны волос.
Джейме сглатывает, чувствуя, как внутри что-то нагревается. Он знает тело Серсеи, как свое собственное, знает, какие ей ласки нравятся, когда можно прикусить нежную кожу, а когда просто поцеловать. Но никогда раньше он не видел ее совершенно обнаженной, стоящей посреди его комнаты.
И шепчущей:
- Возьми меня.
Что проще – скажи «да».
Но Джейме все еще сидит на кровати, и между ними все еще остается расстояние, от чего Серсея начинает мелко дрожать.
- Джейме?
- А как же Баратеон?
- Он будет так пьян, что вряд ли поймет, что да как было, - в голосе сестры звучит уверенность. – Неужели мне нужно еще раз попросить?
Джейме медленно поднимается с кровати. И Серсея не сводит с него глаз. А когда терпение лопается, делает шаг к нему навстречу. Останавливается совсем рядом, дыхания переплетаются, взгляды встречаются, оба тонут в отражении друг друга.
Может ли Джейме выполнить ее просьбу? Кончики пальцев немеют от желания прикоснуться к шелковистой коже снова, ведь сестра стала такой недотрогой, готовясь к встрече с будущим мужем.
- Почему?
- Он меня обрюхатит в первую же ночь, я не хочу… я не могу родить его ребенка. Мне кажется, что тогда я просто умру, что его семя меня высушит, выпьет из меня всю жизнь. Но Вестеросу нужен наследник, невозможно быть бесплодной королевой, иначе вернут с позором отцу.
- Ах вот оно что…
Голос Джейме звучит ядовито, но как-то болезненно.
И Серсея понимает – не те аргументы она использовала.
Что толку в короне на голове их ребенка, если все будут считать его Баратеоном?
Что толку в их ребенке, если Джейме всегда будет всего лишь добрым дядюшкой?
- Знаете, моя королева, это ведь измена. А за измену положена смертная казнь. – Джейме проводит рукой по шее, будто проверяя ее целостность. – А мне еще рано идти на плаху.
Она его почти ненавидит. Но вместе с этим любит. Вот такого – надменного, нахального, золотоволосого и зеленоглазого. Сколько на него направлено взглядов всех этих девиц на выданье. Сними только белый плащ, и тут же налетят желающие замуж за такого красавца. А если к этому еще приложить богатство Ланнистеров, так больше и не надо! Как же хорошо, что он спорит с отцом!
Серсее хочется заплакать. Но она не плакала с самых похорон матери. Слезы делают ее слабой, а ей, как никогда раньше, нужна сила, чтобы голова не опустилась под тяжестью короны, да плечи не поникли.
Хватает брата за руку, заглядывает ему в лицо:
- Ради чего ты хочешь остаться в Королевской Гварди? Служить Роберту? Слышать шепотки за спиной? Видеть презрение в глазах за убийство Эйериса?
Джейме качает головой. Ничего из этого так не страшить его, как возможность лишиться сестры. Но как же ей рассказать, что он бы лучше увез ее с собой далеко, где никому не будет до них дела, где не будут говорить о грехе, о смешении крови, где открыто и не боясь можно ее целовать, а не раздумывать отказаться от предложения сестры, хотя близость ее идеального тела пьянит и манит так, что ладони потеют и во рту пересыхает.
Серсея не поймет. У нее всегда было больше тщеславия, чем у него. Ему всегда хватало мечты стать лучшим воином, но она видела себя королевой. И была зла и переполнена ненависти, когда Эйерис счел ее недостаточно хорошей партией крон-принцу.
- Глупая. Я из-за тебя хочу остаться.
Серсея удивленно замирает. Самый лучший ответ, но она не ждала, что он будет таким незатейливым. И в первый момент теряется. А во второй ловит лицо брата в теплые ладони:
- Тогда помоги мне, Джейме. Я не могу даже думать, что он оставит во мне своего ребенка.
Ее шепот лихорадочен, бьет по натянутым нервам. Заставляет Джейме вздрогнуть. А, может, это проклятое возбуждение, от ее тепла, ее запаха, вот же, она совсем рядом, а он так соскучился по их играм, вполне безобидным, как ему казалось.
- Но что мы будем делать потом?
- Потом и подумаем. Брат, любимый, родной…
Она смотрит на него умоляюще, и не лжет при этом. Все, что сейчас Джейме читает в глазах Серсеи – чистая правда. И руки уже жадно скользят по ее телу, а губы ловят ее губы в поцелуе, заставляя запрокинуть голову и застонать.
Узкая кровать, чистые простыни, и Серсея на них. Джейме совершенно не искушен в способах обращения с женщиной, но инстинкты диктуют каждое движение. Опустить зацелованную сестру на постель, торопливо стянуть рубашку, сапоги и штаны. Накрыть ее тело своим. Целовать, пока хватает дыхание, прочертить поцелуями дорожку к груди…

***
От той ночи до свадьбы – месяц.
И Серсея ждет и молится Деве, молится Матери, чтобы старания были не зря.
А когда понимает, то не ощущает радости, лишь тоску и боль. Ее ребенок будет носить корону, но он никогда не узнает настоящего отца, как и никогда не поймет, что он истинный Ланнистер.
И самое сложное для будущей королевы улыбаться на своем празднике. В венце запутываются волосы, хочется плакать, хочется обнять Джейме, одиноко стоящего рядом с креслом короля, которому присягнул, но который отбирает у него сестру, любимую, душу. Рыцарь не смотрит на Серсею, старается не думать о том, что случилось в ту ночь, в его келье, ведь она потребовала от него обещание забыть.
Но забыть сложно.
Забыть – невозможно.
Королева обнимает брата – это ведь позволено?
Он ведет ее в танце – король милостиво отпустил с поста.
- Откажись от сегодняшней стражи под дверьми короля.
- Нет.
- Джейме, мне кажется, или это слово стало твоим любимым? Что ни день, то «нет».
Серсея раздражена. Еще бы: корсет давит, лишая ее дыхания, голова болит, а бесконечный токсикоз лишает радости еды. Зачем, все равно не в прок. А ведь нужно хранить эту тайну, а потом разыгрывать радость и удивление, и через восемь месяцев страдать, что роды-то ранние. Но Серсея не была бы собой, если бы не продумала все свое поведение от начала до конца. В ее голове уже давно есть четкий план собственных действий.
И Джейме от этой мысли становится еще хуже: она знает, что делает, а ему хочется заполучить только ее. Только себе.
- Ты беременна?
- Не знаю.
- Лжешь.
Он легко просчитывает все ее отговорки, всю ее ложь.
- Почему?
- Я тебя знаю, Серсея, я твоя половинка.
Танец снова разводит двоих, но когда они встречаются в очередном движение, королева кивает:
- Да, беременна. Ты уйдешь из-под дверей покоев?
- Нет. Сегодня моя очередь нести стражу. Захоти я с кем-нибудь поменяться, мне бы отказали. Да и все уже пьяны, - он оглядел соратников, и снова посмотрел на сестру. – Я выдержу.
- Зато я – нет! – раздраженно шипит Серсея.
Танец заканчивает, но брат с сестрой не спешат вернуться за стол. Роберт заливает глаза, о чем-то хохочет со своими рыцарями, с теми, кто привел его к победе. Нет только одного, и Джейме даже рад этому. Хоть в ком-то еще он не разочаровался.
Прохладная ниша коридора, и злость в словах Серсеи:
- Я не смогу, если ты будешь там стоять!
Она не кричит, шепчет, но Джейме кажется, что кричит. Столько злости и отчаяния в ее голосе.
Шелк наряда, витая корона, золото украшений – разве могла быть у Вестероса королева краше? Гордость Джейме польщена видом собственной сестры. Эта же гордость видна и Серсее, но впервые за долгие недели она не ощущает радости. А ведь так рвалась к короне, и что теперь?
- Сможешь.
- Нет!
- Придется!
Пальцы Джейме, привыкшие к рукояти меча, смыкаются на подбородке Серсеи, заставляя смотреть ему в глаза. Такие же, как и у нее, золотисто-зеленые.
- Придется, любимая, иначе вынудишь меня убить короля, и тогда меня казнят. Но если я этого не сделаю, то казнят нас обоих. Как тебе такой выбор?
Серсея снова готова ненавидеть Джейме, в этот раз за эти слова. За то, что он спокоен, когда делает такой расклад. И зло шипит:
- Руки убери, сволочь!
- Все для тебя, дорогая сестра, - он и правда убирает руки. И отвешивает шутливый поклон – хорошая возможность спрятать боль, на мгновение им завладевшую. – Встретимся у дверей спальни короля.
Он мог бы рассказать ей, что надо было думать, когда она делала свой выбор. Когда бежала замуж за Баратеона, когда пришла к нему в Башню Белого Меча. Но теперь это все не имеет смысла. Мир делится на две жизни: до той ночи и после. А ведь он считал, что незримой линией его судьбы выступит смерть Эйериса.
Ошибся.
Но от сестры он не откажется.

***
Им обоим кажется, что оба попали в ад.
Серсея – когда Роберт наваливается на нее, дышит винным парами в лицо, от чего девушку мутит, и зовет ее именем погибшей возлюбленной.
Джейме – когда слышит стоны короля из-за двери, но не слышит сестру.
Он все еще помнит, как было тошно нести стражу, когда Эйерис приходил к своей королеве, а она умоляла его не трогать ее.
Рука ложится на рукоять, но так и не вытаскивает меч.
Серсея сделала свой выбор.
А он сделал свой.
Вместе навсегда.

@темы: Фанфики, Игра престолов

---

Тот неловкий момент, когда вспоминаешь, что знаешь украинский, вернее, отдаешь себе отчет, что его знаешь, и думаешь, не отправится ли на поиски текста, годного для перевода. Или еще лучше, плюнуть и написать.

@темы: Фанфики

---

Это тоже мое, но с другого феста по Хоббита, я запуталась, с какого. И название заявки потеряла.
До сих пор в непонятках, чего ж меня таааак вставило

В чертогах Эребора гулким эхом отдавались шаги, голоса, стук кирок и камней. Они оживали спорами о том, какие разрушения принес Смог, а какие - естественное течение времени. Они плавились от споров между гномами, эльфами и людьми, но эти споры не переходили рамок. Под ними произошло удивительное объединение тех, кто, казалось, никогда не станет единым целым.

Кили чувствовал себя чужим среди тех, кто был ему семьей. Теперь у него была совсем иная роль. Быть наследным принцем, третьим по счету претендентом на гномий престол - это лишь честь, но не более. Быть узбадом - обязанность. Обязанность, которой Кили не хотел, но так вышло.
Он до сих пор еще не понимал, почему? Ведь мог погибнуть дважды, но, в конечном счете, остался именно он. А Торин и Фили к Ауле, праздновать и пировать. И смотреть на него, качая головами, понимая, что самый младший Дурин не справится с этой нелегкой ношей.
Кили и сам знал, что не справится.
Он все еще не нашел в себе силы воссесть на трон, бродил по тронному залу часами, и снова не верил, что это место его. Эребор, такой прекрасный в рассказах Торина и матери, оказался еще лучше. Но его мечты всегда были... проще. Поход во имя предков и потомков - дело хорошее, Кили им горел, но горел с подачи дяди и старшего брата. Там, в темнице Лихолесья, он вдруг увидел свою звезду, и даже понял, что бы сделал после возвращения Одинокой горы гномам.
Но теперь это не имело значения. Ни мечты о будущем, ни Тауриэль. Все стало слишком простым и понятным, но трудновыполнимым. Быть королем... Кили видел, что венец правления, пусть и не буквально, сделал с Торином. И не хотел идти по его стопам.

Тихие шаги нарушили уединение тронного зала.
- Все никак не могу привыкнуть... - пробормотал он, но своды Эребора делают шепот громче.
Тауриэль - Кили не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что это она - спросила:
- К чему: трону или короне?
- Ко всему.
Гном обернулся. Вот она, его мечта, едва ли не равная мечте об Эреборе - стройная, красивая эльфийская лучница, его стражница. Смотрит на него без тени превосходства, которое так свойственно эльфам. Впрочем, общая битва многое изменила, и никто из трех народов не пытается переплюнуть другой, ну разве что в спорах, но у кого их нет.
Тауриэль подняла голову, осматривая высокие своды, сделала несколько шагов:
- Эребор прекрасен. Никогда бы не подумала, что... - лучница запнулась, смущенно посмотрела на короля.
- Что у гномов может быть что-то, нечто возвышенное? - Кили улыбнулся.
И у Тауриэль перехватило дыхание. Он так редко улыбался. Он перестал быть задиристым. Корона давила на него, лишая всего.
- Да, - эльфийка не заискивала, а говорила честно.
- Теперь знаешь. И это не единственное.
Кили неловко похлопал по одежде в поисках припасенного подарка для Тауриэль. Он долго думал, стоит ли... ведь и раньше-то на него смотрели бы, как на ненормального, но теперь он узбад, и дарить подарки эльфийской лучнице не с руки. И тем не менее, он нащупал тонкий, изящно изрезанный витиеватыми узорами браслет. В тусклом свете тронного зала он блестел так же тускло. Кили протянул его девушке, чуть смущаясь, но говоря твердо:
- Нашел его в сокровищнице, решил, что тебе подойдет.
"Решил"...
Раньше бы Кили сказал, что "подумал".

Тауриэль не брала протянутого подарка. Смотрела, даже хотела, но так и не протянула руку. Лишь покачала головой и неслышно отступила назад, пряча обе руки за спину. Ей шестьсот лет, по меркам эльфов она молода, по меркам гномов - не очень. Но сейчас лучница ощущала себя несмышленым подростком. Впрочем, такой она себя ощущала каждый раз, как Трандуил напоминал ей, что она простолюдинка, не пара его сыну.
Но сейчас все казалось во сто крат глупее. Гномий король тянет к ней руку с подарком, а Тауриэль отступает. Браслет не манил красотой, но она практически чувствовала тепло рук Кили. Вспоминала их разговор в темнице, ту долгую ночь в Эсгароте. Это лишь крупицы в ее жизни, но эти крупицы стали такими важными.

- Тауриэль?
- Я не могу, Кили. Мне... везет же мне на принцев.
Вырвалось.
И увидев, какой болью подернулся взгляд Кили, лучница пожалела. Вот только венца на Кили не было, хотя гномы и выковали временный тонкий обод своему узбаду, но Тауриэль и без него не могла забыть, что теперь между ними пропасть не только в расы, но и в положения.
Кили отвернулся.
Тауриэль тенью выскользнула из тронного зала.
Гном, оставшись один, размахнулся и швырнул браслет, который тут же поглотил мрак дальних углов чертога. Он должен был понять, что остается для эльфийки никем. Конечно, ему не сравниться с самим Леголасом!
Кили даже на минуту не позволил себе задуматься, что теперь его любовь - дело государственное. И жениться он должен на достойной представительнице своего народа, лучшей представительнице. Потому, что у Эребора должен быть достойный наследник, хотя бы так, раз уж король совсем неподходящий - молодой, безбородый, влюбленный в эльфийскую лучницу из Лихолесья.

***
Весть о том, что Эребор снова принадлежит гномам, разлетелась во все концы Средиземья.
Люди с удивительным упорством - кто-то бы сказал, что это наглость - начали обживать Дейл, покидая сырые домишки Эсгарота, хотя многие говорили о том, что вот нагребут гномы опять золота, свихнется очередной король, да прилетит новый дракон. Но таких было мало, остальные же хотели иметь каменные дома, твердую землю под ногами. И получить то, что обещал Торин. Ведь его наследник поддержал слово, данное дядей.

Поздно вечером Кили приходил в гробницу. Одну на двоих. Это уже стало, своего рода, ритуалом. Он стоял между двумя саркофагами, водил пальцами по выбитым в камне рунам, и рассказывал о своих делах за день. Не сразу понял, но это помогало. Иногда даже обретал какие-то решения, которые раньше никак не давались.
А скоро должна была прибыть Дис. И он отдаст ей черный камешек со словами: "Я выполнил свое обещание".
Но уберечь ее брата и ее сына не смог.
В этот вечер в гробнице был посетитель. Тауриэль стояла между саркофагами, занимая его привычное место. Обернулась на звук шагов. С того памятного разговора в тронном зале они не то что не разговаривали, даже избегали встреч друг с другом. Несколько раз Кили видел эльфийку с Леголасом, и его сердце наполнялось отравляющей ревностью, которая со временем сменялась глухой тоской. И понимаем. Проклятым пониманием, почему Тауриэль это сказала.

- Что ты тут делаешь? - Вопрос прозвучал грубо и зло.
- Хотела попрощаться с героями. Завтра утром мы возвращаемся в Лихолесье.
Кили растерялся. Значит, уезжает.
Тауриэль обошла Кили, направляясь к выходу. Не так она себе представляла прощание с ним. Она вообще его себе не представляла.
Звук голоса гнома заставил ее остановиться в дверях и оглянуться. Кили стоял на том же месте, на котором до этого стояла и она. Узбад водил пальцами по выбитым рунам:
- Да, они герои. А я нет.
Глупый. Сердце Тауриэль затопила чуждая ей нежность, заставив сделать шаг обратно к узбаду. Но лишь шаг.
- А ты герой потому, что выжил. И живешь.
Кили покачал головой. Впервые за это время он позволил себе произнести вслух то, о чем думал давно. Но признать это - малодушно для Дурина.
- Лучше бы я погиб. Еще тогда, от орочьей стрелы.
- Глупец! - Тауриэль покачала головой, чувствуя, как злость течет по венам, пропитывая ее насквозь. Она и не знала, что могут быть такие сильные чувства. Но она каждую ночь видела тот момент, когда Кили лежал на столе, взмокший, и кричал от боли. - Думаешь, и правда лучше? Кому? Фили, у которого бы ты умирал на руках часами, а он не знал, что с тобой делать? Или Торину, который бы знал, что загубил еще и твою жизнь в этом походе? Или твоей матери, лишившейся обоих сыновей? Нет, Кили, это не лучше. Это страшно. Это невыносимо больно. К тому же глупо. Ничто не изменит течения времени. Каждому предначертан свой путь под звездами. Торину и Фили - пасть в бою. Тебе - стать правителем. Разумным правителем. Я в тебя верю.

Кили не смотрел на эльфийку. А у нее глаза горели и щеки пылали.
Он лишь кивнул в ответ, давая понять, что услышал. Понял ли? Принял ли? На это нужно было время. Больше времени.
Тауриэль опустилась у входа на пол. Оперлась спиной на гладко вытесанные камни стены. Сколько бы тут не собирался стоять узбад, она будет сидеть все это время тут. Ему было одиноко, но никто этого не понимал. А она вдруг увидела, насколько тяжела такая ноша для молодого гнома.

Кили молчал.
А потом заговорил.
- Я выбрал лук потому, что он запел мне.
- Что? - Тауриэль не сразу поняла, к чему это сказано.
А Кили продолжил:
- Фили все время смеялся надо мной. Мать подшучивала, как и другие гномы. Ведь нам приличествует тяжелое оружие, боевой топор, тяжелый меч, на худой конец ножи... я тоже умею пользоваться мечом. И ношу его с собой. Но лук... - он повернулся, и теперь Тауриэль видела профиль Кили, легкую улыбку воспоминаний на его губах. - У нас были проездом странники. Тренировались у трактира. Я все бегал на них смотреть, как они вгоняют стрелу за стрелой в мишень. Так легко и просто, вот целятся, а вот уже стрела торчит в цели. И один из них предложил мне попробовать. Лук был больше меня, но я все равно смог натянуть тетиву. И выстрелить. Правда, попал... - Кили засмеялся. Звук эхом отбился от сводов гробницы, но не казался неправильным. Тауриэль заслушалась и засмотрелась. Непослушная челка все так же падала на лоб Кили, а маленькая косичка в темных волосах так и требовала дернуть за нее. Но больше всего ей хотелось устроить его голову на своих коленях и запустить пальцы в его темные волосы. - В трактирного кабанчика. Но в ту минуту я себя чувствовал...
Гном запнулся. Ему не хватало слов описать то, что он чувствовал. Немного беспомощно посмотрел на собеседницу.
- Натянутой тетивой, летящей стрелой и наконечном, вонзающимся в цель. А иногда и все одновременно. Неудержимость полета стрелы и свист ветра в ушах. Какие-то секунды, а тебе кажется, что бесконечность свободы.
- Да! - Глаза Кили заблестели радостью, когда он понял, что их с Тауриэль чувства схожи.
Он опустился рядом с ней, немного торопливо и так не солидно, снова напоминая, что он - всего лишь мальчишка. Нащупал ее руку, переплетая свои пальцы, покрытые мозоля с тонкими, но сильными пальцами лучницы.

Их взгляды встретились.
- Я не хотела тебя обидеть.
- Я... знаю. Я знаю, почему ты так сказал. И что думала в тот момент.
Тауриэль вопросительно вздернула бровь. Правда, знает?
А Кили позволил себе потянуть за рыжую прядь эльфийки, накручивая ее на палец.
- Теперь я узбад. И... - он боялся произнести это вслух. Боялся причинить этими словами боль лучнице. И себе тоже.
- Должен жить для Эребора, а не для себя. Должен жениться на самой достойной из вас. Да, ваше величество, это так.
Ее прикосновение к его щеке было таким невесомым, что казалось ненастоящим.
А от поцелуя сбилось дыхание.
Он был коротким. Мимолетным. Лишь мгновением. Соприкосновение губ, переплетенные пальцы рук, судорожные вдохи.
И вопрос Кили, едва слышный:
- Будешь моей звездой?
Он бы хотел сказать что-то другое. Предложить совсем иное. Но сейчас мог только это.
Тауриэль кивнула:
- Буду.

***
Кили не пришел провожать Леголаса и его свиту. Трандуил же давно убыл в свое Лихолесье, довольный заключенными сделками. Тауриэль не оглядывалась долго. Лишь на том холме, после которого парадные ворота Эребора исчезнут из поля зрения, она позволила себе бросить прощальный взгляд. И увидела Кили, стоящего на стене. Последний взгляд - все, что оставалось.
Браслет, изрезанный тонкими узорами, аккуратно завернутый в тряпицу, лежал на самом дне седельной сумки. Тауриэль не знала, что Кили остаток ночи провел в обыскивании всех углов тронного зала, чтобы найти заготовленный подарок. Она обнаружила его утром под дверью гостевых покоев.

А по Эребору еще долго шептались о том, что узбад с того дня каждую ночь выходил на стену и подолгу гулял, глядя на звезды. И никто из гномов не знал, что не так уж далеко в Лихолесье рыжая эльфийка тоже смотрела на звезды.

@темы: Фанфики, Хоббит

---

Вообще, я не в курсе, можно ли уже вытаскивать свои исполнения с феста, но оно болтается в черновиках и однажды потеряется. Так что вот.

ST7-09
Кили/Тау. Кили приходит в себя и понимает, что накануне она ему не приглючилась. Смущение, взаимные признания.

457 слов

Кили все еще не верил, что выжил. А казалось, видел уже себя на том свете. Нет, это было не любопытно, и молодой гном туда никак не спешил. Особенно, теперь, когда Эребор совсем рядом, а узбад отправился туда без него.
И Тауриэль…
Кили попытался сесть. Спать на орехах оказалось неудобным, шею противно ломило, отдавая в позвоночник. Гном все-таки смог принять сидячее положение и обвел затуманенным взглядом дом Барда. При виде дырок в потолке, провала вместо окна, разломанной мебели и спящих, где попало, товарищей, а заодно и хозяев дома, в голове Кили шевельнулись смутные воспоминания, но в нечто явственное они оформились лишь тогда, когда он увидел Тауриэль.
Она внимательно смотрела на гнома, а он вспоминал то, что ей говорил. И мучительно краснел. Это все яд, который был в его крови, это он говорил его губами. Нет, Кили ни в коем случае не отказывался от своих чувств – да, он мог это назвать именно так. Но вот говорить об этом эльфийке точно не собирался, будучи таким жалким, как в ту минуту.
- Я думал, ты мне приснилась.
Тауриэль покачала головой.
- Как ты себя чувствуешь, Кили?
Она знает его имя? Кили ведь ей не говорил его.
- Живой.
Тауриэль поднялась одним плавным движением, заставляя гнома задохнуться от восторга. Стройная, красивая, невероятная. И он должен был это сказать:
- Я… - Кили запнулся. И почему с гномками было проще? Почему так сложно сказать это Тауриэль? Он сделал вдох и выпалил: - Вчера сказал то, что думал. О звездах, о тебе…
Тауриэль мягко улыбнулась. По ее меркам он был совсем мальчишкой. Краснел, как мальчишка, запинался, как мальчишка. Но ее сердце билось так часто, как никогда до этого. И темные глаза, глядящие на нее из-под слишком длинной челки, заставляли эльфийку чувствовать себя снова под звездами. Она облизнула губы. Сделала к гному шаг, склонилась к нему и прошептала:
- Дай мне обещание.
Кили забыл на секунды, как дышать от близости эльфийки. Он видел ее глаза так близко, чувствовал на своих губах ее дыхание.
- Какое?
- Такое же, как дал своей матери.
На губах Кили заиграла самодовольная улыбка, больше подходящая мальчишке, а не племяннику узбада. Он поймал Тауриэль за руку, крепко сжав ее запястье пальцами.
- А ты меня поцелуешь?
Тауриэль покачала головой, едва заметно, с трудом удерживаясь от невольной улыбки.
- Когда выполнишь обещание.
Кили хотелось бы этого сейчас. Просто дотянуться до ее губ, прижаться к ним, таким манящим, но… он кивнул, отпуская руку Тауриэль и произнося:
- Я к тебе вернусь, Тауриэль.
И у них будет время на поцелуи.
Эльфийка улыбнулась.
И ушла, будто ее и не было. Лишь утренний прохладный ветерок напомнил, что сегодня пришел первый день зимы, дом Барда был дыряв, как решето, а в Эреборе их ждали Торин и остальные.
- Эй, Фили, хватит дрыхнуть!

@темы: Фанфики, Хоббит

---

Я таки упоролась до драббла.

Название: Ромашки
Фэндом: Тихоокеанский рубеж
Рейтинг: G (да, я знаю о существовании такого рейтинга!)
Пейринг: Кайдановские
Спойлеры: нет
От автора: Сашка, Лешка и ромашки. Короче, они меня дожрали.
Количество слов: 558

Сашка любила ромашки. Никакие другие цветы ей не были так дороги, как ромашки. Именно их ей охапками таскал Кайдановский, когда начал ухаживать за ней. Хотя и выглядело это немного странно, когда огромный, как медведь, курсант местного военного училища приходил под двери маленькой коммуналки городка на взморье и притаскивал цветы. Соседки все переглядывались, глазели на смущенного парня, который все ждал, когда ему откроют дверь.

Кто бы спросил Кайдановского, вот с чего он вдруг решил носить цветы девчонке, он бы пожал плечами. Никому не хотел рассказывать, как впервые увидел Сашку в цветастом длинном сарафане, идущей босиком по проселочной дороге возле обрыва к морю, с русой, перекинутой через плечо косой, и венке из ромашек. Курсанты учебки тогда сдавали очередной нормативный забег, а Лешка взгляда не мог отвести от смеющейся на каждый комплимент девчонки. Это потом он неимоверными усилиями выяснил – благо, городок был все-таки маленьким – что за виденье было на дороге и где живет.

***

В первый раз Сашки не оказалось дома: она гуляла с подружками. Лето было в разгаре, а ее уже приняли в балетную школу. Сашка мечтала стать балериной, танцевать на лучших сценах мира и не думать о том, что эта жизнь может быть иллюзией. В конце концов, жаркое лето, шум моря, цветастые сарафаны - в такое время не хотелось думать о плохом и монстрах уже даже не из-под кровати.
Лешке никто не открыл, и он оставил всю охапку на пороге.
А Сашка с удивлением слушала, как соседки рассказывают о большом парне, принесшем цветы. Маленький южный дворик с веревками для белья от балкона к балкону, в котором выросла Сашка, всегда знал очень многое. И за всем следил.

***

Во второй раз дома оказалась Сашкина мать, которая с некоторым удивлением, задрав голову, рассматривала отчаянно краснеющего парня. Она пообещала передать букет дочери, но Лешка так растерялся, что забыл представиться. А Ольга Витальевна не спросила.
На самом деле, Кайдановский никогда не отличался смущением и стеснительностью, и вообще, обладал жесткими жизненными установками и моделью поведения с женщинами. Вот только видение в венке и с русой косой через плечо мало напоминало тех женщин, с которыми он обычно общался. Взрослые и заносчивые, либо девицы послевыпускного возраста, но все из себя.

***

В третий раз Кайдановский по своим каналам прослышал о показательном спектакле балетной школы. Ромашки уже почти отцвели, вокруг становилось неспокойно, новости приходили одна страшнее другой. Маленький городок на взморье был пока еще безопасным, но его уже покидали люди, бежали от открытых водных пространств.
А Сашка танцевала. Увлеченно, со страстью, с горящими глазами. И Лешка хлопал, отбивая большие ладони, едва ли не громче всех. Но так и не вынес ей на сцену цветы, зато долго топтался у театра после окончания спектакля.
Он был уверен, что пропустил ее. Даже развернулся уходить, совершенно не зная, что делать с этим веником в руках, когда услышал:
- А ромашки мне?
Сашка стояла в том самом цветастом сарафане, с той же косой, вот только венка из ромашек не хватало на светлых волосах. Лешка смущенно вздохнул, сделал несколько шагов к ней и протянул букет:
- Да.
Сашка зарылась носом в цветы, прижала их к себе одной рукой, а вторую протянула незадачливому кавалеру:
- Александра.
- Алексей, - тонкая узкая ладонь целиком утонула в его руке. И почему-то стало так тепло и хорошо от Сашкиной улыбки, от нежного румянца на ее щеках. В тот момент Лешка понял две вещи: он женится на ней и все у них будет хорошо, что бы не происходило вокруг.

@темы: Фанфики, Pacific Rim

---

Исполняется впервые.
Фик по АН. Даже шапку писать не буду.
Написалось за 20 минут.

***
Сандра Малдонадо никогда не жалела о том, что выбрала. Она могла бы выйти замуж, жить в аккуратном доме с зеленым газоном и белым штакетником, родить выводок детей и каждый год на Рождество выбирать подарки, готовить на ораву родственников, которые, наверняка, именно ее дом выбрали бы для сборища семьи, и быть счастливой. Вместо этого она никак не могла забыть, как брат-близнец умирал от передозировки, а полиция так и не удосужилась разобраться с этим делом, влюбилась в полицейской академии в своего наставника, которого и любила до смерти последнего, и жила в доме своих родителей только потому, что не хотела заморачиваться поисками нового жилья. Родители уже несколько лет, как умерли, а дом бы пришел в запустение, не будь так развиты технологии.
В конце концов, что плохого в том, чтобы каждый год выбирать подарки для племянников – старший брат постарался обеспечить всю семью заботой в энном количестве детишек, приезжать иногда погреться в их тепле, и снова отправляться бороться с преступностью. Звание капитана нельзя заработать красивыми глазками, да и не профиль Малдонадо.
Только почему слова Итана Эйвери заставили ее почувствовать себя стареющей, никому не нужной женщиной, которую каждое утро показывало зеркало, кажется, все еще хранившую память о том мужчине, что так взбудоражил ее девичьи сны много лет назад. Но она так и не сказала ему об этом, зато подружилась с его женой и сыном. И продолжала тихо любить.
Нет, конечно, Сандра не разуверилась в правильности своего решения. Но сомнения, иногда, приходили. Тогда она делала то, что не положено делать капитану: брала бутылку бурбона и приезжала к Джону, они сидели и говорили, пока бутылка не пустела. И никогда не обсуждали то, что было сказано в такие вечера.
Однажды она ему сказала, что любит его отца.
А он ответил, что знает…

***
- Сандра?
Малдонадо даже не сразу сообразила, что Ортега обращается именно к ней, так не часто ее звали по имени. Обернулась, вопросительно глядя на государственного обвинителя – дорогой костюм, открытая улыбка, уверенные движение, которые, почему-то вдруг стали казаться какими-то неловкими.
- Да?
Суд окончен, преступник осужден, они одержали победу.
- Я просто хотел сказать, что вы прекрасно выглядите.
Сандра растерялась, потом смутилась, потом улыбнулась.
- Спасибо.
И едва не выскочила за двери зала суда, но вовремя опомнилась, сбавила шаг и спокойно вышла.
Она не оглянулась, хотя все время казалось, что Ортега продолжал смотреть ей в спину, будто ожидал совсем другой реакции.
А Сандра просто не знала, что сказать. И чувствовала, как позабытым уже жаром румянец заливает щеки. Ей-богу, она же не девочка, чтобы так смущаться!

***
Ада Ортега никогда не был особо честолюбив и свою жизнь видел весьма просто – каким-нибудь защитником в захолустной конторе, ну в лучшем случае советником в какой-нибудь фирме. В юридической школе преподаватели вежливо намекали, что Аде не хватает умения впиться оппоненту в глотку.
Поэтому после выпуска он взял ипотеку и женился на любимой женщине. И был очень удивлен, когда ему предложили маленькую должность в офисе прокурора города. Ну мало ли, и такое бывает.
Вот только через полгода жена начала жаловаться на его задержки на работе. Ада честно пообещал, что все станет лучше, но позже. И, правда, на какое-то время смог справиться с ситуацией, не работать по выходным и приходить домой на ужин. Но затем поспело первое повышение, и все снова стало сложно. В прокурорском офисе разглядели в парне талант и были готовы его кормить, лишь бы не ушел на вольные хлеба.
Спустя десять лет Ада Ортега числился одним из лучших государственных обвинителей, жил в квартире, чье единственное преимущество – близость от места работы, виделся с детьми на праздники, но каждый месяц подписывал им чеки на личные нужды сверх алиментов. А дом в фешенебельном районе отошел жене, которая так и не простила Аду, обещавшего ей луну с неба, но вместо этого застрявшего в костюмах и галстуках.
Человек не робкого десятка, он несколько раз пытался найти подход к капитану Малдонадо. Но каждый раз задумывался: а нужно ли снова встревать в какие-то отношения, где понадобится отдача. Но увидев на последнем деле, как яростно Сандра пыталась упечь Эйвери в тюрьму, решился. А вдруг повезет?

***
Сообщение с приглашением на кофе пришло именно тогда, когда в кабинете Сандры сидел Джон, с самым серьезным видом ведя разговоры о том, что Дориану нужно отдельное жилье. Малдонадо сначала пропускала часть мимо ушей, потом вообще перестала слушать, раздумывая, что же ответить. Нет, не Джону, ему и так был известен ответ. Но дилемма – идти на кофе или нет – была лишь первой в списке. А затем – что одеть, как себя вести, что позволить. Женщине, уже давно не бывавшей на настоящем свидании, когда гораздо проще использовать формулировку «мы взрослые люди, нам обоим надо, давай обойдемся без прелюдий», все эти проблемы были чужды.
Они действовали на нервы, почти доводя Сандру до отказа, хотя улыбка Ортеги все не выходила из ее головы.
- Сандра?
- Я уже сказала, Джон, мы не можем дать Дориану отдельную квартиру. Как я это проведу?
- Не знаю, но ты не видела тех кенов.
- Ты беспокоишься о психике Дориана? – Сандра усмехнулась, в который раз поздравив себя, что не прогадала с подбором напарника Кеннексу.
- Нет, о своей! Ты себе просто не представляешь, что там… он же попросится скоро пожить у меня.
- А это проблема?
Джона перекосило при мысли о том, что напарник будет ошиваться в его квартире. А капитан пожала плечами:
- Ну, ты что-нибудь придумаешь. Хотя жизнь в одной квартире решит вопрос с твоей психикой.
- Боюсь, мне тогда уже психиатр не поможет.
- Он и так тебе не поможет. Иди уже.
Джон поднялся со стула и направился к двери, излучая недовольство отказом Малдонадо. Но дойдя до порога, обернулся:
- Соглашайся. Ортега хороший парень.
Сандра лишь покачала головой, даже не удивляясь, что Кеннекс успел еще и в монитор заглянуть.
Конечно же, Джон не собирался пока рассказывать ей о том, что года четыре назад они с Ортегой вели одно дерьмовое дело, после которого нажрались до отсутствия воспоминаний о ночи.
- Пора уже, Сандра.
Джон толкнул дверь, услышав за спиной.
- Не только мне, Джон.

***
В тот вечер Джон Кеннекс все-таки пригласил Валери Шталь посмотреть с ним футбол.
А Сандра Малдонадо отправилась пить кофе с Адой Ортега.

@темы: Фанфики, Almost Human

---

Фику пара лет, а то и больше, раньше был в закрытке.

Рейтинг, почти БДСМ

Он снова был в этой душной маленькой комнате с единственным стулом и красным светом по всему помещению. Каждый вдох давался сдавленно, горячий воздух обжигал горло. Но Нейтан решительно вошел, как делал это почти каждый день. Ослабил галстук, расстегнул пуговицу у самого воротника. И остановился за ее спиной.
- Ты же знаешь, как я ненавижу, когда ты стоишь за моей спиной, - голос Трейси был чуть более хрипловатым, чем обычно. Нейтан не шевельнулся. - Но я забыла, что ты просто трус, который боится смотреть мне в глаза.

В открытую дверь врывался прохладный кондиционированный воздух, дававший пленнице возможность наполнить легкие, хоть немного. В горле пересохло, а губы потрескались. Нейтан кивнул охраннику. Тот поставил стул напротив Трейси, отдал сенатору бутылку с водой. И закрыл дверь. Замок тихо щелкнул.
- Что? - Трейси даже попыталась повернуться так, чтобы видеть сенатора, хотя и понимала, что не может. - Так осмелел? А почему руки не освободил?
Рука Нейтана нащупала в кармане пиджака маленький ключик от наручников мисс Штраусс, которые сковывали ее, чтобы она не пустила в ход свою способность. На мгновение ему показалось, что слишком много предосторожностей для одной хрупкой женщины. Но стоило вспомнить, что может сделать эта женщина, и становишься уверенным, что поступаешь правильно.

- Ты еще долго будешь молчать?
Ее раздражение наполняло воздух, задевая нервы Нейтана. Он даже на мгновение засомневался в том, что стоило сюда приходить. И в чем-то Трейси была права - он побаивался смотреть ей в глаза, хотя считал, что поступает правильно. И это не мешало ему продолжать ее хотеть, до ломоты в теле. Ему не хватало ее прикосновений, поцелуев, объятий...
Трейси неловко шевельнулась. Все тело затекло, ему так редко позволялось двигаться. Лишь в туалет в определенные часы дня. Пить давали мало, ровно столько, сколько нужно, чтобы не было обезвоживания. Она все ждала, когда Нейтан все-таки займет свободный стул напротив. И он, наконец, это сделал. Открутил крышку на бутылке и поднес горлышко к губам Трейси. Холодные голубые глаза, полные льда, смотрели на него. Трейси не сжала губами горлышко, как он того ожидал. И не стала пить воду, хотя ей невероятно хотелось. Живительная влага была доступна, но упрямство зашкаливало. Она ничего не примет из рук Нейтана.

- Ну, как хочешь, - это была первая фраза, сказанная им в ее присутствии. В голосе звучало сожаление, что она отказалась от его помощи. Нейтан закрыл бутылку, по которой стекали капельки, увлажняя кожу рук. Через несколько минут вода в бутылке нагреется. Ему уже было жарко, и он снял пиджак, небрежно повесил его на спинку стула.
- Зачем ты здесь? - глухо спросила Трейси, когда молчание стало затягиваться.
- Хочу донести до тебя, что ты пошла по неправильному пути, - спокойно отозвался Нейтан.
- А ты, стало быть, по правильному, - с сарказмом констатировала она.

Откуда у этой женщины брались силы на то, чтобы еще давать ему отпор? Нейтан смотрел и думал, что сейчас делает все, чтобы сломать ее, чтобы она подчинилась ему, но понимал - это очень сложно. Трейси упорно не хотела ломаться, от чего вся эта история затягивалась.
А ей всего лишь нужно было пойти по наименьшему пути сопротивления, выбрать правильную сторону. И он бы защитил ее так же, как пытался сейчас защитить Клер. Но кости брошены на стол, и теперь не время менять все расположение сил.

Трейси смотрела на Нейтана, чувствовала его взгляд на себе, но видела в нем что-то еще, кроме превосходства во всей ситуации. И это приносило состояние потерянности, она не понимала его.
- Что мне это даст? - резко бросила женщина.
Кровь закипала в жилах. Взгляд скользнул к бутылке воды, Трейси бессознательно облизнула губы, но молчала.
От Нейтана не укрылся ее взгляд.
- Трейси, просто попей воды. Твой организм истощен, ему не хватает влаги.
- Только не из твоих рук, - фыркнула она, выбирая остатки сил на то, чтобы не потерять лицо.

Внешне Нейтан не изменился, но внутри вспыхнула злость. Он не собирался гноить Трейси в казематах. В данном случае, это была попытка уберечь ее от себя самой. А она упорно нарывалась на что-то нехорошее. И была готова угробиться.
Мозги пока еще работали ясно, хотя духота давила на нервы. Обычно он долго тут не задерживался. Но сейчас что-то мешало ему. Петрелли резко поднялся со стула, направляясь в тот угол, где была камера слежения. Почему-то ему не хотелось, чтобы за ними наблюдали, хотя ничего противозаконного он не планировал. Рука сама потянулась к кнопке отключения камеры.
Трейси настороженно наблюдала за его действиями. И за тем, как потом Нейтан вернулся к ней, снова отвинтил крышку бутылки и склонился над девушкой:
- Пей, или я волью воду в тебя сам. Твой организм тратит силы, а воды получает мало. Поверь, я это сделаю.

Трейси смотрела на Нейтана, чувствуя его уверенность и силу. Ее губы исказила холодная улыбка, направленная на то, чтобы еще больше вывести сенатора из себя.
- То есть кандалов по-твоему мало, так теперь еще силу будешь прикладывать? Не ожидала такого, правда. Впрочем, не ты первый до этого додумался.
Нейтан холодно смотрел на нее, руки же бессознательно сжались, будто он хотел схватить ее за плечи и встряхнуть.
Да, он знал, что охранники не отличаются нежностью. И на белой коже Трейси были заметны синеватые отметины. Но тут уж он ничего не мог поделать. Как и вообще...

Никто из них так и не признается, кто первым потянулся за поцелуем. Но уже в следующую минуту их губы встретились. Его - прохладные, влажные и гладкие, ее - горячие, потрескавшиеся, пересохшие. Пальцы Нейтана разжались, выпуская бутылку из рук, та со стуком приземлилась на пол, расплескивая драгоценную жидкость. Нейтан уперся в спинку стула Трейси, женщина подалась вперед в новом жадном поцелуе.
Она его ненавидела, но одновременно с тем хотела, чтобы сейчас он ее взял. Без долгих прелюдий и лишних ласк. Им обоим было, что выпускать наружу - животную страсть, обычно сглаженную нежностью и лаской. Но сейчас оба понимали, что так истосковались друг по другу, что все чувства перемешались с живущей в каждом ненавистью к тому, что ломало другого - речи не шло о ласке. Нейтан прикусил губу Трейси, довольно ощутимо, от чего у нее даже слезы брызнули из глаз. Ей хотелось его обнять, пройтись руками по его телу, снять его дорогую рубашку, пахнущую изысканной туалетной водой. Трейси дернулась, забывая о наручниках и сковывающих ее цепях. Боль волной разошлась от запястий к плечам. Она зашипела, с ненавистью взглянув на Нейтана.

Нейтан отстранился от нее, сделал шаг назад, рассматривая женщину перед собой. В их окружении в то время, когда она на него работала, ее называли домашней кошкой сенатора Петрелли в дорогих замшевых туфлях. И ей шло это. Так же, как и Снежная королева. И лишь единицы знали, что за корочкой льда скрывалась весьма страстная натура. И ранимая...
Нейтан понимал, что рискует, когда выудил ключ от наручников Трейси из кармана пиджака, но это его не остановило. Цепи с громким звоном упали на пол, освобождая девушку. Трейси с минуту наслаждалась свободой, но тут Нейтан дернул ее со стула на себя и снова жестко поцеловал. Руки без разрешения потянули с нее майку, лаская горячую кожу. Трейси застонала от болезненной реакции собственного тела, изнуренного тепловыми лампами. Но Нейтана это не остановило, да и сама она не стремилась к тому, чтобы останавливать его. Они быстро разоблачились, оставаясь друг перед другом обнаженными. В камеру никто не войдет без разрешения сенатора, видеокамера была выключена.

Подспудно Нейтан ждал ледяного прикосновения ладоней Трейси. Он понимал, что она вполне может сейчас пустить свою способность в ход, пусть ее держали в таких условиях, при которых она лишалась всего. Но она могла как-то накопить, изыскать резервы, найти способы. И убить его. И он с каким-то садистским желанием ждал ее действий.
Но ничего этого не было. Она просто судорожно вдыхала горячий воздух, прижимаясь к нему, лаская его и отвечая на его поцелуи. Нейтан развернул ее к себе спиной, заставляя наклониться и упереться ладонями о спинку стула. Дальше Трейси уже действовала сама, поставив одну ногу на сиденье. Нейтан вошел быстро и сразу же до упора, но он точно соразмерял каждое свое действие, чтобы не доставить ей неприятных ощущений. Движения выходили резкими и грубоватыми, поцелуи смешивались с укусами, пальцы сжимали податливое тело, ласкали грудь с долей какой-то жесткости, будто Нейтан хотел за короткий миг взять все, а поэтому торопился. Но он чувствовал отклик Трейси. Она постанывала, двигаясь в одном ритме с Нейтаном. Ее пальцы, впившиеся в спинку стула, побелели. По коже обоих капельками стекал пот, горячий воздух обжигал легкие, но никто не останавливался. Волосы растрепались и прилипли к телу.

Нейтан чувствовал, что Трейси близка к развязке, да и самому оставалось недолго. Он остановился, вышел из нее, развернул к себе лицом. Неожиданно ласково погладил ее щеки, губы, поцеловал. Такие прикосновения будили в Трейси тепло, согревая замерзшую душу, и она резко оттолкнула сенатора:
- Ты думаешь, все так просто? Думаешь, что этим все исправить? Что будешь приходить в камеру, начинать то, что тебе слабо закончить, и я буду мурлыкать?
Голос дрожал от напряжения, тело просило разрядки, ноя от недополученного, мысли вертелись только вокруг того, какой у Нейтана вставший член, какие его прикосновения, как она хочет поцелуев до изнеможения, а он... снова тормозит.
- Я была права, когда сказала Данко, что ты жалок в постели.
Эти слова прозвучали, как удар хлыстом, задевая самолюбие сенатора.

- Хочешь закончить? Закончим!
Нейтан цепко сжал локоть Трейси, снова целуя ее, грубо и несдержанно. Трейси задохнулась, поцелуй душил, а упиравшийся в низ живота член обжигал. Она опустила руку, но Нейтан ее перехватил. Он не собирался позволять ей действовать самой. Дело было не в доминировании, просто она его выводила из себя. И сейчас хотелось сделать ей больно. Он ладонью чуть сжал ее горло, чувствуя, как бешено бьется голубой жилкой ее пульс.
Придушить бы ее сейчас...
Но вместо этого Нейтан сел на стул, чувствуя, как тот обжег обнаженную кожу. И посадил на себя Трейси. Порция новых грубых поцелуев, и девушка начала двигаться. Одна его рука сжала ее бедро, контролируя ее, вторая ухватила подбородок, вынуждая смотреть на себя.
- Смотри мне в глаза, - хрипло потребовал Нейтан, точно зная, что хочет увидеть тот момент, когда ее накроет оргазм, когда наружу выплывут все ее чувства. В ту минуту она будет открыта, и он хотел это видеть.

- Пошел к черту! - Бросила Трейси в ответ, почти шепотом. Голосовые связки, получившие столько порций горячего воздуха, сели и не повиновались хозяйке.
Трейси попыталась вырваться из рук Нейтана, но он явно был сильнее и не хотел сдаваться.
- Смотри мне в глаза, - отрывисто произнес каждое слово мужчина, не отпуская ее. Трейси почувствовала, как против воли, по щекам снова потекли слезы, забирая оставшуюся жидкость из тела. Кожа была влажной, но горела, будто ее поджаривали на медленном огне. Хотелось молить о пощаде.
Нет, не дождется.
Но взгляда она не отвела, устало покоряясь Нейтану. Трейси не могла ему долго противостоять, тем более, когда злость утихала. В эту минуту ей неоткуда было брать силы для ненависти к нему. И она просто сдавалась.

Трейси прильнула к Нейтану в поцелуе, продолжая двигаться. Его желание заставляло убыстряться, стремиться к закономерному концу. Она обняла его за шею, выполняя его то ли просьбу, то ли приказ, всматриваясь в глубину его глаз, где одна за другой сменялись эмоции. И не понимала, что то же самое он видит в ее глазах, в которых лед начал таять.
Последние движения вышли резкими и неудержимыми. Трейси прижалась лбом ко лбу Нейтана, чувствуя, как он извергается в нее. От этого могут быть дети, но никто из них сейчас об этом не думает, лишь делает хриплые вдохи в попытке наполнить легкие воздухом и придти в себя. Но это слишком трудно. Слишком трудно для обоих. Руки Нейтана скользили по телу Трейси, додавая ту ласку, которую не дали сразу. А в поцелуе чувствовался привкус горечи и отчаяния. Они по разные стороны баррикад, и быстрый секс - хотя более правильно сказать "трах" - не меняет ровным счетом ничего.

- Ненавижу тебя, - выдохнула Трейси, чувствуя, как болит поясница и тянет низ живота, а места укусов щипают капельки соленого пота. - Ты меня предал. И предаешь каждый раз, как приходишь сюда.
- Ты тоже меня предала, - в свою очередь напомнил Нейтан, лениво покусывая ее соски, то один, то второй, и думая о том, что сейчас она потребует от него что-то. Точно потребует. - Ты променяла меня на моего отца.
- Я хотела, чтобы этот мир был для нас.
- Ты ошиблась. Этот мир никогда не будет для нас. Ну может не никогда, но не сейчас. А ты... ты разрушила то, что было у нас.
Трейси язвительно рассмеялась:
- А что у нас было?
Нейтан оторвался от ее тела, сжал ладонями ее лицо.
- Я тебя любил. Но я не прощаю предательства, как и ты. Я все мог для тебя сделать, а теперь... нам не по пути. И отпустить я тебя не могу потому, что ты станешь для меня смертью.

Во рту появился горький привкус. Трейси не ожидала такого признания в любви. Она была готова услышать все, что угодно, но не это. Почему-то заболело в груди, дышать стало невозможно. Она медленно поднялась с Нейтана.
- Уходи. И не приходи больше. Ты мне ничего не докажешь.
Она хотела этот мир для него.
Они молчали, когда одевались. Молчали и тогда, когда Нейтан снова заковал ее в цепи.
Трейси слышала, как за спиной щелкнул замок и открылась дверь на волю. Но эта воля была не для нее.

- Сэр, завтра в это же время? - Вежливо спросил охранник.
Нейтан молчал, Трейси ждала его ответа. Он смотрел на недвижимую фигуру женщины на стуле какое-то время, а потом повернулся к парню:
- Нет. Ни завтра. Ни послезавтра. Никогда.
Слез больше не было. Плакать было нечем...

запись создана: 23.02.2012 в 15:58

@темы: Фанфики, Герои

---

Название: ...
Автор: Яринка
Фандом: ST Reboot
Жанр: гет, слэш, hurt/comfort
Рейтинг: NC-17
Персонажи, пейринг: МакКой/Чепел/Кирк, МакКой/Кирк, Кирк/Гейла, Спок/Ухура фоном, Чехов, Скотти
Размер: вчера там было что-то около 72 страниц вордом 12 Century. Короче, до хрена.
От автора:
1. В роли Кристины Чепел - Розамунд Пайк.
2. С Кирком Чепел не спала (до этого фика точно), с Энтерпрайз не уходила.
3. Идея принадлежит Полипу, насилие над идеей и извращение над текстом - автору.
4. Фик напрямую связан с этим. Читать сначала лучше тот, потом этот.
5. Автор впервые в жизни писал слэш, тем более высокорейтинговый слэш.

***
Звук открывающейся двери тесного челночного санузла заставляет МакКоя вздрогнуть и рыкнуть:
- Там что, не работает табло «занято»? – Но, обернувшись, он видит своего соседа по сиденью. Как его, Джим Кирк, кажется? В общем, тот парень, которому он за пять минут почему-то успел выложить подробности своей жизни, своего развода, своей боязни летать в целом, и космоса в частности. А еще обещал проблеваться. Парень же выглядел живописно, не говоря о жутком перегаре, которому МакКой откровенно позавидовал. Он вчера не пил, а жаль. – А, это ты. Чего тебе?
Парень запирает дверь туалета. Слишком маленькое помещение для двух мужчин не маленькой комплекции, но Джим не торопится уходить. Черт его знает, что именно его ведет, но сейчас срабатывают какие-то неведомые ранее инстинкты.
- Только руки не распускай, - предупреждает он соседа. Внутри все сжимается от неопределенности, а на лице нового знакомого проступает удивление. МакКой никак не может понять, что этот странный парень задумал.
У него соломенные волосы и синие глаза. И, даже несмотря на побитую морду, он располагает к себе. А еще от него исходит то, что МакКой не сразу определил – какое-то ощущение неприкаянности, и оно задевает и завладевает им самим. Леонард хочет его стряхнуть с себя, ведет плечами, но уже понимает – бесполезно.
И даже не сопротивляется, когда Кирк пихает его к двери, это лучший способ подстраховаться, что никто не вломится. У Джима подрагивают руки, когда он нащупывает пуговицу, а затем и молнию джинсов МакКоя, попутно даже пытаясь пояснить, какого черта он делает:
- Ты либо облюешь весь салон, либо отвлечешься. И последнее лучше. И вообще…
Что вообще остается непонятным, Джим и сам стушевывается от собственной решимости, и того, что он собирается делать минет незнакомому мужику в санузле челнока, несущего их в Академию. Собственно, такого он еще не делал.
- Ты… уже это делал?
- Ну, как сказать… школьный туалет и девочка-старшеклассница, отсасывающая тебе, считаются?
Вообще-то, нет. И МакКой зависает на мгновение, думая о том, что неопытного пацана пускать к собственному члену рискованно. Но он прав, либо так, либо опозорится перед потенциальными сослуживцами. Джим опускается на колени перед МакКоем, наконец, справляется с молнией:
- А ты?
- С мужчиной нет.- А Джоселин не особо баловала его минетом.- Все бывает в первый раз, очевидно. – Леонард приспускает с бедер джинсы и боксеры, высвобождая член, а по спине пробегает дрожь от необычности момента.
У Джима сильная хватка, и буквально парой движений он заводит МакКоя. Леонард откидывается на дверь, невольно расслабляется, напряжение уходит из тела, забирая с собой и тошноту. Желудок перестает сжиматься, на смену дерьмовым ощущениям приходит нечто иное. А парень молодец. И даже нет нужды думать о какой-нибудь знойной красотке, когда Кирк сначала проводит большим пальцем по головке МакКоя, а затем прикасается губами к ней.
И дикость ситуации перестает иметь значение для обоих.
Движения все еще неловкие. И на самом деле Джим понятия не имеет, что делать с языком. С руками проще, он знает, что ему самому нравится, поэтому знает, как пристроить руку поудобнее, где сжать посильнее, как потянуть. МакКой, вроде бы, не возражает, и даже сдавленно начинает постанывать. А вот что делать с языком? Но рука Боунса, опустившаяся на голову, его зарывшиеся в волосы пальцы, дают понять, что все относительно правильно. И Джим продолжает, чувствуя, как Леонард подается бедрами ему навстречу, помогая…
***
Они даже не сговариваются, что будут жить в одной комнате. Просто так выходит, и обоих это устраивает. Разбросанные вещи Джима Леонард замечает лишь тогда, когда не может найти что-то свое. Коллекция разнообразных бутылок под батареей исправно пополняется, лишь изредка прорежаясь за счет неудачно брошенного Кирком в стену мяча. Дежурства по комнате – миф, о котором оба вспоминают лишь накануне комендантской проверки, график которой вывешен в холле. Комендант корпуса по неопытности когда-то рискнул нагрянуть к курсантам с проверкой без предупреждения. О том, что там было, слагают легенды, очень разнообразные, но правду не знает кто. С тех пор комендант заикается и вывешивает график проверок.
Наверное, они бы оба не зашли так далеко друг без друга. Об этом никто не говорит вслух, но каждый знает для себя. МакКой уже на втором месяце сбивается со счета, из скольких драк вытаскивает Джима, сколько раз придумывает в полиции истории, чтобы очередной арест не дошел до куратора, и сколько переводит на друга потащенного из больничного приемного покоя антисептика, пластыря и аспирина. А Джим и не считает, сколько раз приходилось едва ли не пинками выколачивать МакКоя из лаборатории, напоминать тому, что есть вообще-то тоже надо, и помимо белого халата можно надеть что-то другое и пойти в город. Такой манящий своими соблазнами Сан-Франциско. Больше тихой аграрной Айовы Фриско казалось просто нескончаемым праздником, где каждый вечер что-то происходило. И это что-то Кирк хотел получать в полном объеме, при том, что наутро нужно было отрывать голову от подушки, зад от кровати, чья бы она ни была, и валить на занятия.
Они никогда не говорили о том, что произошло между ними в челноке, оставив это в стороне. Было и было. МакКой без ревности наблюдал, как у друга сменяется череда подружек, некоторые держались с неделю, некоторых хватало на пару часов. Кирк же всегда брал не только для себя, но и для друга, и не важно, что друг не всегда это ценил.
***
Джим жмурится от яркого солнца, жалея, что не взял солнцезащитные очки. Небо в Сан-Франциско такое же голубое, как и в Айове. А вот травы там нет, если не считать всходящих посевов. Но Джиму иногда не хватает свободы, возможности мчаться на мотоцикле, ветра в лицо, пусть и с пылью вместе. Той свободы, которую Пайк ему обещал, когда звал в Академию - космос, открытые просторы, большое будущее, что-то великое. Не то что бы Джим Кирк гнался за великим, скорее уж хотел хоть в чем-то приблизиться к отцу, такому белому пятну в его жизни, о котором даже мать уже давно перестала рассказывать. Собственно, матери так же давно не до сына. А о Джордже Кирке в той же Академии знали больше, чем Джим.
Опустившаяся на голову Джима рука перебирает волосы и возвращает его в реальность. Он ловит ее, рассматривая зеленые длинные пальцы, десяток тонких и более толстых браслетов, мелодично звенящих при каждом движении.
- Там нет ничего нового, - мурлычет Гейла, и Джим улыбается. Сыто и довольно.
- Лучшая пара по истории образования Федерации.
Гейла уже смеется, вытягиваясь под ним – голова Джима с удобством устроилась на ее обнаженной груди. Ей нравились такие моменты: вот так растянуться во весь рост на шелковистой траве, слиться с ней, предусмотрительно стянув китель учебной формы, чтобы подставить зеленую кожу солнечным лучам. По мнению орионки, земляне слишком закомплексованные, придают много значения условностям. У орионцев тоже есть условности, но они не ставят целью ограничивать свободу народа.
А Джим… Джим выпадает из общего стройного ряда людей. Вроде бы кажется чужеродным элементом в этом месте, и в тоже время ничего более естественного не существует. Только помимо безбашенности, Гейла видит в нем внутренний надлом. Джим сам не придает этому значения, но в ней просыпаются чувства сродни материнским: обнять, приласкать, приголубить. И вот потом не вдумывайся в работы Фрейда, которых Гейла начиталась из любопытства.
По тому, как воздух наполняется голосами и разнообразным говором, становится ясно, что очередная пара в Академии подошла к концу. Кадеты бегут из корпуса в корпус, кампус снова наполняется жизнью.
- Оденешься? – Любопытствует Джим, не выказывая никакого желания лишаться такой прекрасной подушки под головой.
- Не дождешься.
Стоит Гейле шевельнуть рукой, как браслеты с готовностью отзываются перезвоном. Маленькая поблажка, которую себе позволяет орионка, хотя устав не разрешает подобного. Но ей не впервые нарушать в мелочах расписанный свод правил.
Послеобеденную идиллию нарушает упавшая на загорающих тень.
- Боунс, ты закрыл собой солнце.
МакКой не спрашивает, как Джим догадался, что это он, лишь раздраженно говорит:
- Еще один прогул, и тебя не аттестуют.
- Да кому нужна эта история Федерации?
МакКою хочется согласиться с Джимом, но он поджимает губы и опускаются рядом на траву, которая наверняка оставит зеленые разводы на темно-бордовом материале брюк. Он расстегивает пуговицу на вороте, затем вторую, чувствуя облегчение. И бросает косой взгляд на Гейлу. Она в ответ наблюдает за ним из-под полуопущенных век. Как ни странно, но у этого мужчины интерес начинается там, где включаются ее феромоны. И чисто в экспериментальных целях он был бы не против подпасть под их воздействие, только бы после этого смог укомплектовать полученные результаты.
- Опять будешь принюхиваться?
- Они же не пахнут, сама говорила.
МакКой опирается на локоть, устраиваясь полулежа, и с неохотой отвлекается от созерцания инопланетянки. Если бы Гейла не контролировала себя, то за ней бы по пятам ходило все мужское население кампуса. А так только треть, самая чувствительная. Но сейчас Леонард уже смотрит на Джима, сползшего головой на живот девушки:
- От тебя ждут все самостоятельные задания за семестр. Завтра.
- Легко.
- Ты волшебник?
- Нет, но все равно легко.
МакКой качает головой:
- Тебя вышибут, Джим.
- Не вышибут. Ты же не позволишь?
МакКою хочется фыркнуть. Манипулятор хренов. Иногда Леонард задумывается, Джим в самом деле не понимает, как умеет привлекать людей или же беспринципно этим пользуется? Вот и Гейла рядом с ним совсем как кошка, нежится в лучах солнца, едва не мурлычет. Может, если почесать в правильном месте, и замурлычет.
Конечно, он не позволит, чтобы Джима вышибли, а, значит, поможет с заданием. Нет, Джим не наглеет, на чужих мозгах выезжать не станет, но лишние руки и голова не помешают.
- У меня голова, а не дом советов, - ворчит Леонард. И думает о том, что никогда и ни за что не пойдет служить на корабль, где будет командовать Джим Кирк. Упаси его боже от такой ошибки.
***
Джим не задумывается, почему Гейла становится какой-то константой в его жизни.
Гейла об этом тоже не задумывается.
Сначала злится, когда эта скотина идет налево.
Потом пытается не пускать возвращенца.
Потом смиряется и привыкает, сама будучи не особо-то моногамна. Для моногамии требуется нечто большее, чем просто хороший секс.
Когда МакКой говорит, что Джим простыл, она приходит, чтобы с ним посидеть. Без разговоров дает засыпать на своей груди, уговаривает выпить гадостную на вкус микстуру, которой его поит добрый доктор, прикладывает компрессы ко лбу.
Увиденный когда-то надлом уже не так заметен, Джим натренировался его скрывать. Но именно тогда Гейла вдруг осознает, что перед ней, по сути, недолюбленный мальчишка. Он был не нужен дома, и теперь, как бездомный кот, ищет тело, у тепла которого можно погреться.
И Гейла сдается, кляня не столько сострадание в себе, не столько магнетизм Кирка, которым тот держит возле себя не только ее, но и МакКоя, сколько собственный материнский инстинкт, неизменно просыпающийся, рано или поздно. И эта дивная смесь чувств к этому мальчишке – Гейла не может не ощущать вес собственной прожитой жизни там, где год идет за два, а опыт весьма весомая штука – не дает гордо развернуться и уйти, но заставляет оставаться и заботиться. Даже не смотря на то, что эгоизм Джима ранит.
***
- Ай-ай-ай, - Джим искусно хнычет, стоит Гейле шлепнуть его по плечу.
- Ой, вот не надо, не так уж он тебя отлупил, - фыркает орионка. Она поднимается с кровати в поисках аптечки, пока Джим все так же изображает умирающего. По пути к цели Гейла успевает освободить рыжую гриву от шпилек, которые не давали ей рассыпаться в течение учебного дня, а затем и снять форму, оставаясь лишь в нижнем белье. Каждое движение девушки наполнено врожденной грацией, и весь процесс выглядит как танец. Джим даже забывает стонать, завороженный этим домашним стриптизом. Гейла оглядывается через плечо:
- Полегчало?
- Ой нет, - Кирк снова, еще более показушно откидывается на подушку и начинает демонстративно стонать. А Гейла лишь смеется.
Она возвращается к Кирку с тюбиком мази в руках:
- Поворачивайся на живот, горе ты мое.
- Гейла, ты же помнишь, что лежачего не бьют?
- Давай уже, лежачий!
Напоследок Джим лениво скользит взглядом по фигуре орионки, внимание притягивает салатовый лифчик с алыми маками, совершенно неуставной. Хотя еще больше его притягивает то, что спрятано в этом самом лифчике. С самым тяжелым вздохом в своем арсенале, Джим переворачивается на живот после того, как Гейла, спохватившись, помогает ему снять футболку.
- Весь бок в синяках. Слушай, тебе бы к врачу…
- Боунс на учениях у черта на рогах, - признается Джим. – А к другому я не пойду.
- Что, не изменяешь?
- Не ревнуй.
Гейла фыркает, всем своим видом показывая, что только этого не хватало.
- Мог бы и не лезть в первых рядах, знал же, что тебя уделают.
- Я и не лез.
Джим и, правда, не лез. Только не отличался пунктуальностью, в который раз опаздывая на спарринг по рукопашной. За что и получил в напарники не кого-то, а самого инструктора. И даже тень Джорджа Кирка – почему о его подвиге знают все в Академии? Это уже начинает раздражать Джима до зубной боли – не спасает от того, что Джима лупят на всех законных основаниях, оставляя лишь синяки, но не больше.
Ладони Гейлы, мягко, но одновременно с нажимом, двигаются по спине и бокам Джима, пока она сама с удобством устраивается на его заднице. Остается только надеяться, что этим оказание первой помощи не ограничится. Но пока, стоит ей прикоснуться к синякам, как у Джима искры из глаз брызжут.
- Ты заносчивый идиот. А еще тебе нужны дополнительные тренировки.
- Ты звучишь, как Боунс и инструктор одновременно.
- Ну, так я же видела, как он тебя раскатал! Как девчонку!
- Ты еще скажи, что и ты бы со мной управилась.
Боль постепенно стихает, стоит крему начать впитываться. И Джим разомлевает ровно до той минуты, когда Гейла склоняется к его уху, грудью касаясь обнаженной спины:
- Легко. Ай!
Она взвизгивает, когда Джим опрокидывает ее на спину, и теперь уже он нависает над ней.
- Да ну? А сейчас ты бдительность потеряла. – Он смеется. Искренне, довольно, по-мальчишески. Гейла видит это по тому, что в аквамариновых глазах светятся искорки. И мысль оказать сопротивление отступает мгновенно. Она сгибает ногу в колене, но не наносит удар, а лишь прижимается ею к паху Джима:
- Ты тоже, Джим.
- Но ты же туда не ударишь? Будет жаль испорченный товар.
Он слишком самоуверенный. Иногда до заносчивости. И Гейла прекрасно понимает инструктора по рукопашной. Ей и самой иногда хочется проучить Кирка. Но не в эту минуту, когда его руки уже шарят в поисках застежки лифчика, а губы накрывают ее в поцелуе.
Ему нравится ласкать ее кожу. Она знает все его эрогенные зоны. А еще чувствует, что сегодня он хочет растянуть удовольствие, наиграться, и поэтому его ласки неторопливы, с ленивым оттенком. Джим знает тело Гейлы настолько хорошо, чтобы продержать все это время в состоянии сладкого томного желания. Он оставляет несколько легких укусов на изгибе ее плеча, в отместку получает несколько царапин на спине, заставляющие его выгнуться. И возмущение:
- Кирк, ты все еще в штанах?
- Секунду!
Кажется, что Джиму и правда хватает секунды, он стягивает штаны вместе с трусами, оказываясь снова на Гейле. И она уже просто не в состоянии думать о чем-то другом, кроме тяжести его тела, его поцелуев, его эрекции. В такие минуты все мысли просто исчезают, оставляя лишь тела, движения, удовольствие.
Гейла выгибается под поцелуями Джима, прокладывающего дорожку от ее груди по животу к низу. Его губы смыкаются на чувствительном клиторе, заставляя сорваться орионку в стон, раздвинуть ноги, давая ему больший доступ. И думать о том, что в такие минуты она, действительно, вполне себе видит звездочки. Впору возненавидеть Джима, умеющего сделать ее безвольной куклой в такие моменты. Гейла закрывает глаза, чувствуя, как его палец проникает внутрь, сначала один, потом уже два. И через несколько движений она уже сама подается ему навстречу.
Чертов Джим Кирк.
Если открыть глаза, то она увидит, что эта белобрысая падла еще и следит за ней глазами, наслаждаясь делом рук и губ своих. От этого возникает немилосердная мысль двинуть ему ногой, куда придется. Но ноги стали такими мягкими, будто без костей. И в голове пульсирует лишь одна мысль: хочу его, хочу его еще больше.
Каким-то образом Джим отлавливает тот момент, когда она уже готова вот-вот кончить, и останавливается. Гейла срывается на жалобный всхлип:
- Сссссволочь…
Но ответом служит смех. Джим ловит ее губы, приподнимается над ней, и входит. Делает это мучительно медленно, продвигаясь дюйм за дюймом, не давая Гейле ни возмутиться, ни застонать, ни даже наполнить воздухом легкие, горящие от затяжного поцелуя. Сколько раз она ему говорила, что у него задатки садиста? Но ему нравится момент, когда ее тело под ним, напрягается, как струна, и он может на нем играть. Начинает двигаться, разрывая поцелуй, Гейла судорожно ловит воздух, выгибаясь под ним. А Джим все не может отстраниться от ее тела, покрывает легкими поцелуями шею, плечи, грудь орионки. И продолжает двигаться в ней слишком медленно, слишком томно, оттягивая момент оргазма настолько, чтобы успеть и самому дойти до кондиции. Если бы могла, Гейла бы его ударила. Она и хочет это сделать, потом, когда он перестанет над ней издеваться, когда они придут к логическому завершению, и будут лежать после секса, расслабленные и ленивые. Она хочет это сделать каждый раз, когда он играет с ней, как кошка с мышкой. Но все равно не делает, не нарушая сладостное послевкусие.
Любой другой за это поплатился бы.
Но гордая орионка многое прощает Джиму Кирку.
Иногда кажется, что слишком многое…
Джим упирается обеими ладонями в полку в изголовье кровати и, наконец, начинает двигаться в Гейле резче, от чего движения выходят глубже, ярче, насыщеннее. Орионка вскидывает бедра навстречу, стремясь взять максимально все, выгибается, не сдерживая стонов, которые переплетаются со стонами Джима. И ему кажется, что это самый сладостный звук.
***
О гибели Гейлы МакКой и Кирк узнают, стоя бок о бок на мостике Энтерпрайз. Имена появляются на экране, каждый из присутствующих видит знакомое. Треть Звездного флота канула в небытие стараниями Нерона. Чехов бледнеет, встречая в списках погибших тех, с кем учился, кто донимал юного вундеркинда, высмеивая его упертость. Позади Ухура сдавленно всхлипывает, и даже не нужно оборачиваться, чтобы понять, что она уткнулась в плечо Спока. А МакКой поворачивается к Джиму. Но капитан стоит, выпрямив спину, бесстрастный, лишь в аквамариновых глазах плещутся льдинки. Мстить уже некому и некуда деть лезущую злость на смерть Гейлы.
- Если бы только ее отправили сюда, - всхлипывает Ухура.
А МакКой думает, что Джим мог оказаться на Фаррагуте. И не может не радоваться, что не оказался. Но это не отменяет ноющей боли при воспоминании о рыжеволосой зеленокожей девушке, с дивными феромонами, грацией кошки и безграничной любовью к Джиму Кирку, как он есть.
- Джим…
Капитан отмахивается. МакКой с удивлением понимает, что уже какое-то время даже мысленно зовет друга капитаном, хотя официально он так и не назначен на это место. Возможно, и не будет.
- Все нормально.
- Джим, ты не…
Договорить МакКой не успевает, ответом служит спина уходящего Кирка. У них полно дел. Нужно написать кучу отчетов. Нужно разобраться с оставшимися в лазарете пациентами. А Джима еще ждет серьезный разговор с Пайком. Мало кто во флоте считает, что вчерашний кадет, пока еще недоучка, может принять командование одним из лучших кораблей Звездного флота.
- Кажется, капитан пережил только что шок, - замечает Спок. МакКой резко оборачивается, открывает рот, но… что он может понимать, этот чертов бесчувственный вулканец? Вон, к нему Ухура липнет, вся такая несчастная, а он взял и отодвинул ее в сторону, беспокоясь, что капитан пережил шок. Он планету потерял, мать потерял, но его это волнует меньше всего. – Меня беспокоит его способность адекватно реагировать…
Теперь уже МакКой выходит с мостика, не дослушивая обращенных к нему слов. Ему нужно освободить медотсек, отправить раненых в госпиталь на Землю, и после этого найти Джима. Потому, что погибла Гейла. Не просто девушка, с которой Джим перепихивался, а друг. Его друг. Их друг. Но МакКой включает врача, не позволяет себе зацикливаться на этом и запрещает думать о зеленокожей девушке с рыжими волосами.
***
Приход Кирка посреди ночи становится неожиданностью для МакКоя. И он просто сторониться, пропуская капитана в каюту. Не возникает желания язвить и плеваться ядом, только сунуть Джиму в руки стакан с бурбоном.
Джим выглядит до боли потрепанным. Взъерошенные волосы, бледная кожа, залегшие под глазами тени. И на этом фоне слишком яркие синие глаза. Сидит на диване, сжимая в руке стакан, но так и не сделав ни глотка. МакКой знает наверняка, что из такого ступора – видимо, уже достигшего своего апогея – вывести можно только несколькими способами: напоить до отключки, вколоть седативное и трахнуть. Занятие сексом сюда никак не подходит, потому, что тут именно «трахнуть». И первые из двух способов Леонард отбрасывает в сторону, прекрасно понимая, точка, когда они бы подействовали, уже пройдена.
А подумать о третьем МакКой не успевает, когда теплые губы Джима накрывают его в требовательном поцелуе. И Леонард, хоть и притормаживая на считанные секунды, обнимает капитана.

Сначала кажется, что все закончится лишь поцелуями и минетом, максимум сном в обнимку. Они оба раздеваются быстро, легко справляются со считанными пуговицами, швыряя одежду в одну кучу, где путается желтая и синяя форма. Но чуть позже, когда они оказываются в постели, покрывая тела друг друга поцелуями, прерываясь лишь на короткие вздохи, МакКой слышит приглушенное бормотание Джима:
- Трахни меня.

От удивления Леонард останавливается в своих педантичных исследованиях тела друга – тут шрам, скорее всего, напоролся на что-то острое, явно еще с подросткового возраста, слишком белесый на загорелой коже, там синяки, и он точно знает, откуда, сам лечил, здесь длинная ссадина, ей уже пара недель – и переспрашивает:
- Что?
- Трахни меня, - уже внятно повторяет Джим и в его глазах читается такая тоска, что сердце начинает болезненно ныть. А Леонард и правда думал, что многое в жизни повидал.
Он все еще пытается осмыслить просьбу, больше похожую на требование. И не уверен, что сейчас подходящее время для такого, прекрасно понимает все границы, и знает, что без подготовки этого не сделать нормально, никого не травмируя. И в первую очередь самого Джима.
- Если скажу, что нужен более обстоятельный подход, ты уйдешь?
Вместо ответа Джим садится и начинает искать свои трусы, предоставляя Леонарду глазеть на его спину.

Он не может ему этого позволить, хотя все противиться такому идиотскому подходу к моменту. МакКой обнимает Кирка со спины, неловко целует его в плечо:
- Хорошо.
То ли вспоминать виденную в свою время порнуху, то ли – осмотр по проктологии. Но все заканчивается найденной массажной мазью.
Нет никаких предупреждений, что будет больно. Нет никаких советов расслабиться, устроиться поудобнее, лишь Джим утыкается лицом в подушку, подставляясь другу.
Леонард задается вопросом: не за этим ли изначально он пришел?
Тело сопротивляется, когда его палец, обильно смазанный кремом, пытается проникнуть внутрь. Но настойчивости МакКою не занимать, и раз за разом, постепенно, он добивается своего – проникает дюйм за дюймом, чувствуя лишь судорожные вдохи Джима, уткнувшегося в подушку. В какой-то момент ему хочется спросить у того «Хватит?», но заранее знает ответ. Нет, не хватит.
С членом все сложнее. Время никто не засекает и несколько подходов не делает. От этого несет садизмом, но МакКой не обращает внимания на сдавленный стон Джима, на то, как болезненно напрягается тело, что у Джима, что у него самого, на то, как неприятно становится в тот момент, когда все-таки внутренние мышцы Кирка поддаются напору, раскрываясь, практически заглатывают член МакКоя в тиски до искр из глаз.

Леонард не понимает, на каком моменте дискомфорт и боль переплавляются в удовольствие. Но оно просачивается в ощущения сначала робко и несмело, завладевая обоими. И Джим перестает быть таким тугим, и МакКой перестает осторожничать с движениями, входя глубже и резче, сжимая бедра партнера, рискуя оставить синяки. Но абсурдность ситуации исчезает. И Леонард уже не думает ни о чем, кроме того, что у Джима изменился голос, что в стонах нет напряженного ожидания боли, что тот уже начинается подаваться навстречу, подставляясь и позволяя увеличить скорость.
А затем наступает разрядка. То ли поочередно, то ли одновременно, но в мозгу взрываются то ли фонтанчики, то ли искорки, обдавая покалыванием все тело. Первым сдается Джим. У него подгибаются колени, он со стоном падает на кровать под последним толчком МакКоя, шумно втягивая воздух и пытаясь понять, что же это было. Потому, что последние часа два, прошедшие от момента, когда переборка каюты МакКоя открылась, и до текущей минуты, были словно во сне. Джиму казалось, что он видит себя со стороны. Сейчас… сейчас он чувствует себя живым, но вымотанным. Нет сладкой истомы, которую оставляла после себя Гейла, но есть глухое удовлетворение, стоит лишь шевельнуться и почувствовать ноющую боль в заднице. Что ж, результат налицо.
…Гейла…
Джим закрывает глаза и пытается уцепиться за остаточные эмоции прошедшего момента. Ему нужно поспать хотя бы несколько часов. Он поворачивает голову к Леонарду. МакКой лежит на спине, прикрыв глаза. И не задает вопросов, не лезет с психоанализом, не пытается раскрутить винтики и добраться до содержимого его черепушки. За что Джим безгранично благодарен. Он позволяет себе еще несколько минут насладиться уютом чужого тела рядом, а потом поднимается, чтобы уйти.
***
- Доктор, я все-таки считаю, что вам следует обратить внимание на моральное состояние капитана?
Интересно, если Спока треснуть головой о стол, она расколется?
МакКой помнит, что давал клятву Гиппократа, которая приводит к простой формулировке «не навреди», но сейчас ему очень хочется навредить Споку. Ладно бы, он сказал что-то, что стало бы откровением. Но МакКой и так знает, на что ему следует обратить внимание. Другое дело, что это все очень сложно. Джим приходит к нему раз в несколько дней, они занимаются сексом, а потом он уходит. И все это делается молча. Без единого слова. И по хорошему Леонарду это следует остановить, но как это сделать? Джим смотрит на него, и в этот момент отваливается все раздражение молчанием.
- И чего вы хотите от меня? Я не психиатр, а рядовой врач.
То, что этому рядовому врачу неожиданно доверили медицинскую службу Энтерпрайз, удивило Леонарда едва ли не сильнее, чем назначение Джима на должность капитана. И в первые несколько часов он даже подумывал, как отказаться. Слишком много ответственности свалилось за один раз. Но отказаться он не смог, и теперь сражался с кучей отчетов, персоналом, запивая стресс бурбоном.
Так и до алкоголизма недалеко.
- Да, но вы начальник медицинской службы.
- И что? – Леонард упорно не понимает, к чему клонит сидящий в кресле напротив Спок. – Вы вообще сами пробовали поговорить с Джимом? Чтобы это сделать, нужно сдать спринтерский забег по коридору, проявить чудеса ловкости, чтобы проскочить в щель закрывающегося турболифта, и в конечном счете заставить его говорить. Замкнутое пространство тут не играет роли. Предлагаете мне его пинать ногами?
Определенно, Спок не понимает всей тяжести положения. А МакКой не понимает Спока, только потерявшего планету и мать, но остававшегося все таким же логически-отмороженным вулканцем.
- Смею вам напомнить, - первый помощник поднимается из кресла, - что через несколько дней у нас миссия. И мы с вами не можем позволить капитану отправляться в таком состоянии в путь. Мне придется написать рапорт и изложить свои мысли на эту тему.
Ну и что в том рапорте будет? Нет, правда, что? Спок напишет, что Кирк ведет себя, словно ему в задницу вставили батарейку Энерджайзер? Что оказывается практически в двух местах одновременно, пышет оптимизмом, радуется жизни? То, что это нездорово, определит любой, мало-мальски разбирающийся в психологии, специалист. Отправят на внеочередное освидетельствование у мозгоправов – МакКой морщится, вспоминая свои походы к ним – только никто не учтет одной простой вещи: Кирк, может, и псих, но это такая изворотливая скотина, что фиг поймаешь его на горячем. И МакКой лишь вздыхает, подумывая о гипошприце с седативным. Скорее, уж для себя, чем для Джима, но вместо этого делает глоток бурбона. Похоже, для этой миссии придется хорошенько пополнить свои запасы спиртного, иначе не выжить.
***
Если бы Джиму снилась Гейла, было бы проще. Беда в том, что Джим совсем не может спать. Он, словно, объелся энергетических батончиков и его колбасит во все стороны. Впрочем, ему это состояние нравится, хотя окружающие почему-то беспокоятся. Хуже, когда становится тошно и душно, и пустая каюта давит на психику. И те часы, которые следовало бы потратить на отдых и восполнение сил, превращаются в ад. А в голове курсирует мысль: я должен был там быть.
Если бы Джима спросили, почему, он бы не ответил. Просто не знает ответа. Лишь какое-то тоскливое ощущение, переплетающееся с ощущением пустоты там, где раньше жило знание, что у него есть Гейла. Его всегда согревала мысль о том, что он может к ней вернуться. Попасть в ее ласковые объятия, почувствовать, как она перебирает его волосы, услышать хрипловатый смех. Теперь ничего этого нет, и не будет.
В очередной раз, когда после секса с Боунсом Джим собирается устроить побег, его останавливают. У Боунса тяжелая и теплая рука, и она ложится на обнаженной плечо друга. От него пахнет бурбоном, а еще Джим знает, что тому жутко хочется курить.
- Ты не железный, Джим.
- А жаль, - хмуро отвечает Кирк, но не скидывает руку, не порывается встать, и они так и сидят бок о бок на кровати, в чем мать родила.
- Я могу тебе помочь.
- Ты и так помогаешь.
Даже в полумраке заметно, что Джим выглядит старше. Нет, не постаревшим, просто без привычной улыбки, от которой у МакКоя теплеет в груди, он выглядит старше.
- Но, видимо, этого недостаточно. Ты не спишь.
Джим качает головой. И опережает следующий вопрос Леонарда:
- Дело не только в Гейле. И не в том, что мне кажется, что я проживаю жизнь взаймы. Мы не спасли целую планету.
- Мы ничего не смогли сделать. И спасли Землю, Джим.
- Это лишь слова.
- Это реальность. Это в мире иллюзий все получается по мановению волшебной палочки. А тут, в реальности, много дерьма, грязи и крови. И все равно это не причина загонять себя в гроб.
Джим смеется. Невесело, с привкусом горечи, но смеется.
- Боунс, ты стал оптимистом.
- Поверь, мне это не приносит удовольствия, - ворчливо замечает Леонард, и сам понимая, что взял на себя совсем непривычную, не идущую ему роль, - но кто-то же должен, раз ты не хочешь. Джим, серьезно, если не прекратишь, я привяжу тебя к кровати и буду колоть седативным, пока не выспишься! – Разговора не выходит. Наверное, потому, что оба не умеют проникновенно говорить о боли, собственной или чужой.
- А как же клятва Гиппократа?
- Вот Гиппократ мне и поможет!
Они смотрят с минуту друг на друга, а потом Джим улыбается. Чистой и спокойной улыбкой. И Леонарда отпускает. Проблема не решена, но Джим не сбежал, уже прогресс.
- Останься у меня, - предлагает он, не уверенный, что Кирк согласится. Но он уже поискал информацию о проблемах со сном, и решил начать с безболезненного, на его взгляд, способа: оставить Джима спать у себя, раз он все равно к нему приходит.
Джим колеблется. Он хочет фыркнуть, отпихнуться и уйти. Потом спросить: а ты меня не бросишь? Но от этого вопроса за милю несет безнадежностью и признанием собственного страха, что его снова оставят одного, что он так и не решается спросить. А МакКой терпеливо ждет ответа. И, в конце концов, Джим решается, хотя ему страшно до холодка в желудке:
- Только я сплю с правой стороны.
- Вообще-то, справа сплю я… - начинает Леонард. Не к ночи будут упомянуты споры с Джоселин, чей светлый образ МакКой вряд ли когда-нибудь вытравит из памяти и дело не в том, что она мать его единственной дочери. Эта женщина умудрялась каждую ночь выбирать другую половину кровати, а потом не понимала, почему диван в кабинете ему роднее! – Но так уж быть, уступлю.
И Джим спит. Пусть и беспокойно - ворочается, стягивает одеяло, спихивает на пол подушку, пару раз пихает под бок МакКоя. Но он спит. И на утренний вопрос «как спалось?» Леонард отвечает:
- Как младенцу.
Хотя на самом деле, более не выспавшимся МакКой бывал лишь в годы супружества.
***
Кристина Чепел чем-то напоминает Джиму мать. Может, дело в ее светлых волосах – хотя мать никогда не перехватывала их лентой в хвост на макушке; или же в том, что Кристина не повышает голоса – мать орала редко, в основном, на него; а может все дело в том, что у Кристины в лазарете идеальный порядок, и сама она непогрешима – именно такой Джиму в детстве казалась Вайнона Кирк.
Но ничего из этого не мешает ему подкатывать к старшей медсестре МакКоя. Да и постепенно становится ясно, что Чепел далека от божественности, которой ее готова наделить большая половина экипажа корабля за умение укротить доброго доктора.
- Ты с ней спишь? – Джим нависает над МакКоем, склонившимся над микроскопом.
- С кем?
Образцы слишком похожи, и Леонард отчаянно жаждет проследить плохо заметные изменения, едва ли не впервые за пару последних месяцев усевшись за свое исследование.
- С Чепел!
- Что? – На опознание фамилии уходит несколько секунд, потом перед мысленным взором предстает образ длинноногой блондинки в синей форме, которая и правда его старшая медсестра. – Нет, - отрезает Леонард. Дальше почти хочется сказать, что у него нет времени на такие глупости.
- Вот и я так думаю, что ты с ней не спишь, но она все равно не соглашается пойти со мной на… свидание.
Зудение Джима над ухом порядком раздражает МакКоя.
- К тому же она отвадила от меня всех твоих медсестер, каким-то образом объяснив им, что со мной спать не надо.
- Ничего более разумного еще не слышал, я должен этой женщине по гроб жизни.
- Ты в курсе, - Джим склоняется над плечом МакКоя, от чего Леонард раздраженно выдыхает сквозь сжатые зубы, - что это чревато сперматоксикозом?
- Ну да, а в таком состоянии ты кидаешься на каждое живое существо, не отслеживая его пол. – Леонарду приходится отдвинуться от стола, двумя пальцами он потирает переносицу. Тепло тела Джима не нервирует, не мешает и не давит на психику. Он снова спит по ночам, чувствует себя спокойнее, и они снова не обсуждают то, что было, как и в случае с челноком.
- Эй, я не знал, что авиранцы гермафродиты!
- Среди них есть гермафродиты. И отличить их можно по цвету глаз.
- Знаешь, у нее… у него…
Джим теряется, как обозвать ту красотку, которая так его увлекла во время недавнего визита на Авирану. Это и, правда, сложно, с виду красивая женщина, на деле же бесполое существо.
- У этого, - помогает Леонард.
- В общем, в тот момент я не мог смотреть ей в глаза.
- А следовало.
- Можно подумать, ты никогда так не ошибался!
МакКой смотрит на Джима и качает головой. Вот так он точно не ошибался. Просто потому, что не спит с инопланетянками, хотя некоторые весьма интересные. Но неизвестные болезни, странные беременности, реакции организма и прочее подобное интересует его исключительно с точки зрения врача, не более.
Джим смотрит на поджатые губы собеседника, на его скептицизм, большими буквами написанный на лице. И сдается:
- Ладно. Ты не ошибался. Но это не повод лишать меня медсестер.
- Либо так, либо инъекция брома. Зато ближайшее время ты будешь спать, как младенец. И даже дрочить не понадобиться.
- Да иди ты… только попробуй приблизиться ко мне со своим бромом.
Видимо, Джим, в самом деле, опасается насилия над своим сексуальным либидо, иначе не объяснить быструю капитуляцию. У него вдруг срочно находятся дела, и это несмотря на то, что его смена закончилась. Но что устраивает МакКоя, что обсуждение Чепел закончено. Леонард и сам не понимает, почему мысль о том, что Джим может соблазнить его старшую медсестру, неприятна ему. И дело тут точно не в том, что он лишится квалифицированной помощницы. Или все-таки в этом? МакКой возвращается к своим образцам, но думает не о том. Со времени появления Чепел в медотсеке царит порядок, еще более идеальный, чем у него, к графику медсестер, как и к спискам медикаментов и режиму стерилизации инструментов Леонард не прикасается, лишь пишет отчеты. Бюрократической составляющей стало два раза меньше, и это идет на пользу исследованиям.
Вот и все, предельно просто. И МакКой надеется, что все-таки Чепел окажется стойкой и не поддастся на провокации этого синеглазого полудурка… простите, капитана.
***
На самом деле Кристина не считает Кирка полудурком. Скорее психом, на это наводят не всегда адекватные поступки и совсем не адекватный взгляд. Но она видит то, чего могут не видеть остальные. Например, что после очередной миссии, в которой Энтерпрайз трепает, а медотсек работает на пределе, Джим приходит, чтобы лично проверить пострадавших. Он, молча, наблюдает за работой МакКоя, будто поддерживает своим присутствием. Иногда его не сразу замечают. Или не замечают вовсе.
А еще Кристина видит, как что-то, пусть едва уловимо, но меняется после их... женитьбы с МакКоем. Странной, совершенно нелогичной, и в принципе не легитимной на территории Федерации. Но никто не бежит отказываться от обряда, в который встряли на одной из планет, при этом даже самим себе не объясняя, почему. Удобно, уютно, тепло и хорошо. Без обручальных колец, без бумаг, без церемонии, как таковой. Но Кристина ни разу не чувствовала себя там, где должна быть, как сейчас.
- Кофе в постель?
Единственный пассажир турболифта – Кирк.
- Нет, в медотсек. И это овощной сок, - Кристина улыбается, становясь рядом. – Доброе утро, капитан.
- Какая романтика. Доброе утро, лейтенант. – Джим заглядывает в кружку. – Ты уверена, что сможешь это влить в Боунса?
- А ты хочешь помочь?
Джим, кажется, и правда задумывается на пару секунд о такой возможности, но потом взвешивает все плюсы и минусы и приходит к выводу, что хоть и забавно посмотреть, как Боунс пасует перед своей старшей, но стать допустимой жертвой он не хочет.
- Если привяжешь к койке, будет проще, - все-таки советует он, лучезарно улыбается.
Кристина отвечает не менее лучезарной улыбкой. И Джим вспоминает, как счел себя в раю после очередной травмы, когда она над ним склонилась.
- Любите БДСМ?
- Обожаю. И давно пытаюсь тебе это предложить. Может, ну его, Боунса? С его овощным соком?
- То-то я помню, что вы так увлеклись БДСМ, что вернулись от посла в одних трусах. Кстати, симпатичные трусы были на вас в тот раз.
Кристина выходит на нужной палубе и не оборачивается. Улыбка так и не уходит с ее губ до самого кабинета МакКоя, где ей предстоит борьба за его здоровье. Наверное, это жестоко, подменить кофе на овощной сок, но сейчас Леонарду нужны витамины, и ему придется с этим смириться.
А вот лицо Джима улыбка покидает. Он так и не признается Боунсу, что снова плохо спит, медленно двигаясь к уже знакомому состоянию, хотя в этот раз даже не понимает причин. Наверное, стоит все рассказать, ведь это дело времени, когда МакКой попалит его состояние. К тому же Джим принципиально ему не врет, это, в самом деле, просто не стоит беспокойства. Магнитные бури на очередном солнце, плохой день, не та сторона кровати. И не к кому придти за сексом, как лекарством, и теплом тела, как снотворным.
***
- Ты хочешь детей, Крис?
Вопрос Нийоты заставляет Кристину поперхнуться завтраком. Спасибо, что не чаем, иначе полилось бы из носа. Она отставляет тарелку в сторону, рассматривая подругу:
- Вы собрались наплодить кучу маленьких Споков?
Почему-то кажется, что все их дети будут остроухими, как папа-вулканец с кожей, как у мамы-землянки. И все будут обладать неубиенной вулканской логикой и быть такими же правильно-идеальными, как сама Ухура. Внешне точно. Боже, помоги этому миру.
- Что? Нет!
А, точно, подруга регулярно жалуется, что секса у них нет с этим чертовым пон-фарром, в который вникать небезопасно для психики. Такими темпами, как раз в семь лет, хорошо, если когда-нибудь одного и родят.
- Просто… - Ухура мнется, а Чепел поднимает бровь.
Что, серьезно?
Нет, детей Кристина не хочет. Потому, что для того, чтобы родить ребенка: а) нужен подходящий генофонд, б) нужно уйти с флота. Один-единственный раз она была готова подвинуть карьеру ради семьи, но это время прошло. И сейчас ее все устраивало.
И есть еще МакКой. Единственный мужчина, чей генофонд устроил бы Кристину. Но они на одной волне, и обоим хватает того, что есть.
- Нет, Нийота, не хочу. Иногда я себя чувствую многодетной матерью. Вот подумай: вечный подросток Кирк, у которого детство в жопе хронически играет; еще один подросток Спок, и не говори, что морально он перерос всех нас. Морально как раз не перерос, а вот мозгами, вполне. Но не этим все определяется, не только этим. – Кристина загибает пальцы, перебирая старший офицерский состав по степени детства, а заканчивает все Чеховым. – Между прочим, это кучерявое чудо местами старше всех вместе взятых… - скептицизм на лице Ухуры становится слишком отчетливым. – Ладно, это перебор.
- Ну да, а ты у нас всезнающая и опытная мать-одиночка.
- Ну почему сразу мать-одиночка и почему сразу всезнающая? Я учусь на ходу. И я точно не мать-одиночка.
Ухура вздыхает, понимая, что рассказывать сейчас Кристине о своем не кстати обозначившемся материнском инстинкте глупо. Впрочем, сам инстинкт на фоне стартовавшей пятилетней миссии выглядит глупо. Об этом она подумает потом, в надежде, что Спок дозреет.
Уже потом, когда Чепел доходит до медотсека и пристраивается за заполнение карт, она сама задается вопросом Ухуры. И снова понимает – нет, детей она не хочет. Дело не в феминизме или в толерантности. Дело, действительно, в том, что она объяснила подруге. И Кристина не ощущает той пустоты, которая должна была ее подтолкнуть к рождению ребенка. На самом деле, никогда раньше она не ощущала такой полноты в своей жизни, как сейчас. И она, действительно, получает удовольствие от своей роли.
И МакКой. Он уже был отцом и провалил эту почетную миссию, по его же словам. Своего мнения на этот счет у Кристины нет. Она никогда не стремилась убеждать МакКоя в том, что ему нужно наладить отношения с Джоанной, не рассматривала личные фотографии, не расспрашивала о том, что да как. Единственное, что она позволяет себе сделать, это посоветовать Леонарду попрощаться с дочерью перед отлетом. Это нужно, хотя и вызывает не самую лучшую ответную реакцию. Леонард не любит, когда его поучают, хотя Кристина и старается, чтобы это звучало мягко. Но иногда бывают дни, когда ей с трудом удается справиться с раздражением. Вчера был именно такой день.
Кристина возвращается в каюту и обнаруживает сложенные в сумку вещи МакКоя, а на тумбочке стандартный конверт, в котором лежат билеты в оба конца на одного человека.
- Крис, - на пороге ванной возникает и сам Леонард с несессером в руках.
Она улыбается. Значит, ссора вчера стоила результата.
- Я уже собирался тебя по комму вызывать.
Билет возвращается на тумбочку, а Кристина проводит ладонями по форменной футболке на груди Маккоя, разглаживая невидимые складки:
- Я рада, что ты решил поехать.
Ему все еще неловко. Какие-то потоки мыслей в голове требуют взять Чепел с собой, но он все еще сомневается, что вообще нужно ехать. Джоанна все так же не отвечает на звонки, хотя он не часто звонит.
- Я все еще считаю, что это будет лишь тратой моего времени, которое я мог бы провести…
- А я все еще считаю, что улетать в космос на пять лет, не повидавшись с семьей, преступление.
Ему так и хочется поддеть ее вопросом, что она об этом знает? Благополучная чистенькая девочка Кристина, чья семья – образец благосостояния и понимания. Нет, это не недостаток, но она и правда судит все иными категориями. Но МакКой этого не говорит. Потому, что на флот просто так не приходят. Каждый из них явился в академию, оставляя за спиной боль и обиду прошлого. И Кристина тоже, хотя никогда об этом не говорит. Но он уже знает – Ухура иногда слишком болтлива – что жених Кристины ей изменял, и только и удивляется, как после этого получил от нее порцию доверия.
- Скажешь об этом Джиму?
Кристина морщится.
- О том, что ты улетаешь?
- Проследишь за ним?
Кристина закатывает глаза и фыркает, отходя к его сумке и проверяя ее содержимое:
- Куда я денусь.
Это уже становится привычным: просьбы МакКоя позаботиться о Кирке в его отсутствие. Кристине не тяжело. Иногда бывает хлопотно, но совсем не тяжело. Иногда ей кажется, что так она узнает Кирка ближе. Хочет ли узнать? В этом Чепел не уверена. Она достаточно проницательна, предельно внимательна, и уже успевает понять, что с этим парнем все не просто. А хочется, чтобы было попроще. Потому, что ей и правда нравится считать его психопатом и бабником. Это удобно, правда – не видеть всей глубины души, тени в синих глазах, секундной боли на лице, когда он считает, что его никто не видит, не ощущать исходящего от него привкуса обреченности, не знать, как он заботится о МакКое.
А ревности нет. Даже после Роджера в ней нет ревности, нет страха снова быть обманутой. Она видит это в глазах МакКоя – он не предаст. И видит в глазах Кирка, что тут нет соперничества в этих странных отношениях. Кристина точно знает, что между ними что-то есть, но не задает вопросов никому из них. Даже когда пьяна, и любопытство зашкаливает.
- У него снова обострилась бессонница.
Кристина становится серьезной, в зеленых глазах отражается беспокойство.
- Снова?
- Да, мы это уже проходили пару лет назад.
- Ты рассказывал. То есть мне надо как-то умудриться отловить Кирка в наши выходные и убедиться, что он жив и отдыхает… - Кристина пристально смотрит на Леонарда. – Я постараюсь.
- Спасибо, - МакКой обнимает ее за талию и целует в шею, единственный доступный участок тела сейчас, кроме ног. Ладони скользят по ее бедрам под форменную юбку.
- Опоздаешь, - она смеется. И МакКой снова думает о том, что она удивительная. Просто потому, что едва ли не единственная, кто может укротить его характер. Конечно, он позволяет ей это. Но уже примечательно то, что рядом с ней хочется просто быть.
- Да, ты права.
- Звони, если понадоблюсь.
Слова сопровождаются нежным объятием и ласковым поцелуем. Слишком ласковым для них. И МакКой ловит себя на мысли, что понимает причину – это их первое расставание больше чем на сутки.
Когда МакКой уходит, Кристина подходит к окну, рассматривая станцию, сверкающую всеми огнями. Дети… ей бы со взрослыми разобраться. А Ухура о детях думает…

Продолжение в комментариях.

запись создана: 10.10.2013 в 22:14

@темы: Фанфики, СТ

---

Фик по ST Reboot

Исполняется впервые.

Название: Всему свое время
Автор: Ярина
Фандом: ST Reboot
Жанр: в основном hurt/cоmfort
Рейтинг: NC-17, опошливание Энтерпрайз сексом и парой грязных слов
Пейринг, персонажи: Леонард МакКой/Кристина Чепел, Спок/Ухура (на словах), Кирк
Спойлер: Star Trek Into Darkness
Размер: было что-то около 21 000 слов последний раз до переправки

От автора:
1. В роли Кристины Чепел - Розамунд Пайк.
2. С Кирком Чепел не спала, с Энтерпрайз не уходила.
3. Идея принадлежит Полипу, насилие над идеей и извращение над текстом - автору.
4. Фик написан чередованием POV МакКоя и Чепел, флэши отмечены курсивом.

Кристина Чепел

Реветь из-за каких-то каштанов глупо. Особенно, если сидишь на пиру у местных в честь спасения их от последствий едва ли не случившейся техногенной катастрофы. Я уже захлебываюсь слюнками, а каштаны так и мозолят глаза, восхитительно пахнут. Одно из любимых блюд. Невозможность ощутить их вкус доводит практически до слез. Но все, что мне остается – это пялиться на свои ладони, которые я не туда сунула и обожгла. Под взглядом уважаемого доктора в тот момент мне казалось, что лучше бы в меня впился кусок взорвавшегося баллона. По крайней мере, лежала бы я в отключке.
Впрочем, обзывать непосредственного начальника, о котором ты нежно заботишься на протяжении всего времени, мудаком тоже слегка неприлично.

- Ну и?
Сердито кошусь на Маккоя. При всем своем желании оставаться в привычном образе адекватной разумной женщины, коей я являюсь большую часть времени, могу только хамить. Но делаю вдох и расстроено сообщаю:
- Каштаны едят руками.
- Всегда?
- Нет, у них традиция такая.
Я бы давно взялась за вилку, если бы не строгое замечание мэра, сидящего напротив нас.

Из нас двоих обычно доктор отличается резкостью, мне же остается сглаживать его углы и быть самой любезностью. Последние двадцать минут мы меняемся ролями. К моему удивлению МакКой сегодня с утра встал в самом радужном настроении, что вызвало нездоровые подозрения. Обошел пациентов, а теперь прямо светится, сидя рядом на подушке – они тут вместо табуреток. Черт…
От собственного сучизма становится еще обиднее, я едва не шмыгаю носом, когда Маккой тянется к блюду с каштанами и накладывает их в тарелку. Значит, вилками и ложками есть нельзя, а накладывать можно? Взгляд, адресованный мэру, полон чисто женской ненависти, присущей представительницам прекрасного пола, когда они не могут получить желаемое и находят в этом виноватого. А учитывая, что я чувствую себя глубоко несчастной в связи с бинтами на руках и безумно жалкой после того, как убедилась в своем непрофессионализме… до слез остаются считанные минуты. Лучше бы я на Энтерпрайз вернулась, но нет, посчитала, что нужна тут, внизу, так как кому-то следовало заполнять карты. Пальцы не потеряли свою подвижность, так что в кнопки пада я могла тыкать.

- Чепел, все гораздо проще, - сообщает Маккой, ставя тарелку на стол между нами.
- Да ну?
- Ну да, руки я мыл перед едой.
О…

…эротика момента: не зря Маккой зовет свои руки легендарными, при этом в полной мере он до сих пор не понимает, как они действуют на представительниц слабого пола. Я о лечении, если что. Легкие касания сильных пальцев творят чудеса. И сведенная болью от неудобного сидения за столом шея в миг исцеляется.

А вот дальше мог бы прилагаться список того, что еще можно делать этими руками и пальцами в частности. Но никто не отменял какой-никакой субординации. Что, правда, не мешает девицам в коротких юбчонках глазеть на Маккоя влюбленным взглядом, их даже не пугает патологическая нелюбовь доктора ко всем отношениям, длящимся дольше перепиха в переулке за баром, и его способность несколькими словами дать понять, что ты ничего не смыслишь не только в медицине, но и в жизни.
Кажется, я слишком много знаю о Маккое. И юбчонка у меня не длиннее, если уж на то пошло.

Невольно облизываю губы, но каштаны тут совсем ни при чем. На какой-то момент их аромат и вид перестают занимать мои мысли. А вот пальцы, на которых они лежат…
- Кристина, они вообще-то горячие, - цедит Маккой. Досадливо вздыхаю. Момент, когда воображение разворачивается на полную катушку, упущен.
И становится как-то совсем неудобно от пристальных взглядов остальных едоков, особенно наших, когда склоняюсь к руке Маккоя и аккуратно зубами прихватываю каштан.

Леонард МакКой

Я не думаю, как по-идиотски это выглядит со стороны – то, что я кормлю Чепел из рук. У нее такой несчастный взгляд, который я просто не могу выносить. Ни дать-ни взять, обиженный котенок, которого выкинули от общей миски. К тому же о ее любви к каштанам я уже знаю. Помню, когда несколько месяцев назад в увольнительной она по всей промежуточной станции носилась в поисках лотка с ними.
Нашла. Такой довольно урчащей я ее еще ни разу до этого не видел.

К тому же есть еще кое-какие мелочи. Например, то, что благодарить в общих рамках я не умею…
Раздражение мне было когда-то не свойственно. Ну, хорошо, не свойственно в таком объеме. И я не переношу рядом людей, которые шумят, делают кучу ненужных движений, а результата не достигают. Мой персонал должен быть выдрессирован на скупые движения и быстрые решения. Вот Чепел такая и есть. Никого не могу выносить из коллег дольше двадцати минут в плотном контакте, кроме нее. И когда в глазах начинают прыгать кровавые мошки и хочется забить на клятву Гиппократа, именно Кристина оказывается рядом, перехватывая инициативу.
По началу это злило.
Потом…
Потом стало привычно. И приносимый ею кофе по утрам, и вечерние споры на тему того, что нужно отдыхать.
И она единственная, кому было позволено во время моего ранения, пытаться мной командовать.

Ее губы касаются моей ладони. И по всей длине рук до плеч разбегается дрожь, начиная зудеть в мозгу. Этот самый зудеж едва успел успокоиться со вчера, с неприятности с Чепел. Но лучше он. Потому, что я уже начинаю переключаться на менее высокие мысли. Например, о том, что губы у моей старшей медсестры нежные. И кусает каштан она аккуратно, стараясь меня не задеть. И в какой-то момент среди ощущений наступает хаос, когда начинаешь думать о том, что вот если бы ее аккуратность, да в другое место… но взгляд падает на ее перебинтованные руки.
И снова начинает зудеть в мозгу.

...мы даже не поняли, что металл покрыт каким-то раствором и к вечеру хорошо нагрелся на солнце. Серьезно, это отсталая планета, где устои попахивают средневековьем, никакой продвинутой технологии, правда, они знакомы с ЗФ и у них есть элементарная система дальней связи.
А еще я не видел, что делала Чепел, заканчивая с последним пациентом. И ее вскрик заставил меня резко обернуться. Сердце неприятно дернулось, когда я заметил, что женщина стоит в растерянности и смотрит на свои ладони, а остатки латекса еще заметны на гладкой лоснящейся в лучах заходящего солнца поверхности металла.

- Чепел! – Рывком разворачиваю ее к себе и перехватываю руки, чтобы рассмотреть. Ошметки латекса и кожи, обожженные и покрасневшие. - Твою мать! Блядь, я же просил не лезть туда, сам все сделал бы!
- И пострадали бы твои руки, - всхлипывает Кристина.
Мои руки? Мои руки! Да я не собирался лезть туда вообще, и…
Все, что хочу, это наорать на эту… блондинку.
- Идиотка… … хватило же ума! Заботливая… женщина, ты о себе позаботиться не пробовала?

У нее глаза наливаются слезами. Но я продолжаю ворчать, усаживая ее прямо тут, на траву, и подтягиваю свою аптечку. Гипошприц с сывороткой против столбняка, пинцет, антисептик, мазь и бинты. А вот обезбаливающего уже не остается. Но на Энтерпрайз мы пока вернуться не можем.
Кристина молчит все то время, которое я пинцетом очищаю раны, сначала на одной руке, потом на второй. Она стоически закусывает губу и иногда всхлипывает. Другая бы уже вопила. Потому, что боль должна быть адской.

- Чепел, перестань изображать героиню. Больно, значит, ори!
В ответ лишь упрямое мотание головой. И выбившаяся из пучка на затылке светлая прядь, которая все время отвлекает меня от дела, заставляя на нее коситься. И две крупные слезинки, текущие по щекам, которые хочется стереть пальцем.
Ну, дура! Женщина, какая же ты дура.
Антисептик, мазь, бинт, который накладываю четкими отработанными движениями, плотными слоями. Кристина сдавленно шипит. И мне хочется взять ее за плечи и встряхнуть, чтобы она издала звуки и отпустила себя.

- Ну, как у тебя ума хватило… ты же взрослая девочка, умная, все обычно делаешь правильно.
Фиксирую повязки. И достаю из аптечки салфетку и бутылку воды. Ловлю Кристину за подбородок.
У нее зеленые глаза. И чистая кожа, хоть и бледноватая. Аккуратно провожу краем влажной салфетки по щеке, стирая разводы от слез и пыли с ее лица.
- Ну, все, хватит. Все с твоими руками будет нормально. Знаю, болит, но придется потерпеть. Вернемся на Энтепрайз, получишь укол и пойдешь спать. – Попытка пожалеть выходит грубоватой и неловкой.

Надо узнать у Скотти, что там с телепортацией. Еще час назад об этом не шло речи в связи с какими-то помехами, но сейчас, наверное, все наладилось.
- Тебе нужна помощь. Сейчас, дай мне пять минут, - Кристина сгибает пальцы. - Отлично. Работать с падом я смогу, а, значит, смогу заносить информацию под твою диктовку.
- Чепел… - смыкаю пальцы на ее запястьях, поднимаюсь с травы сам и ставлю на ноги ее, – Кристина, вообще-то я твой лечащий врач…
- Да, доктор, вы мой лечащий врач, и я вас послушаю, как только вы скажете, кого вытерпите рядом, пока будете заканчивать все записи и консультации с местными.

Поджимаю губы.
Злюсь? Да. Детский сад какой-то. С каких это пор мои приказы обсуждаются и опровергаются? И вообще, почему это Чепел считает правильным со мной спорить?
Но на ее лице отражается упрямство, которое я, конечно, смогу перебить, потратив огромное количество сил на спор. Да и как ни крути, но Кристина права – я и правда не могу никого выносить дольше двадцати минут, если возникает необходимость что-то кому-то объяснять по работе. Потому, что Кристине ничего объяснять не надо, она все знает и так.

Мне приходится согласиться.
- Будь так добра, Чепел, не лезь больше никуда. – Хмуро прошу, суя ей в руки пад.

Кристина Чепел

Каштаны того стоили.
На самом деле стоили. В конце концов, чем не повод поурчать, когда позади несколько дней напряжения? Сыто жмурюсь на солнце и делаю вид, что напрочь не вижу, как Кирк клеит местную девицу. Сказать ему, что это дочь мэра? Вдруг потребуют жениться за облапывание?
И почему он не может держать свою ширинку застегнутой в такие визиты?

- Спать будешь на корабле, пойдем.
- Мр? – Звук выходит похожим на мурчание. А чего? Я сытая, меня почти ничего не беспокоит…
Поднимаю глаза на МакКоя, тот вопросительно смотрит на меня. А потом протягивает руку, помогая встать с подушки. И ловит мои ладони, выворачивая их вверх, чтобы обследовать тщательно наложенные повязки.
- Не болит?
Качаю головой. Уже не болит, лишь слегка саднит.

- Чепел?
- А?
- Не болит?
В глазах МакКоя все-таки беспокойство. Внутри растекается тепло при виде этого, правда, остается легкое злорадство: а вот съел?

Припомнить бы ему несчастный случай, когда взорвался баллон, рядом с которым он стоял. И припомнить, как я вытаскивала из него кусок этого самого баллона потому, что в тот момент не было свободных рук. Тут бы еще рассказать, что МакКой до последнего выносил мне мозг своими подсказками, часть была к месту, но вот вторая часть больше походила на тиранию. А кто из медиков любит лежать на больничной койке и не иметь возможности контролировать процесс лечения? Бесспорно, мог бы, встал и пошел к зеркалу, и выковырял из себя пластик. Слава богу, анестезия вовремя его вырубила, я хотя бы заканчивала спокойно.

Но во мне не торчит кусок пластика, всего лишь ладони пострадали.
- Не болит. – МакКой недоверчиво смотрит. Вздыхаю: - Болит, но совсем немного.
- Ладно, пошли, Джим сказал, что все уже готовы к телепортации, с частотами разобрались, помех нет. Наверху сразу в медотсек, осмотрю ладони, повторю прививки и завтра ты на больничном.
- Ага.
Что не помешает мне придти в привычное время, чтобы вовремя подсунуть ему кофе. Потому, что если этого не сделать, он перекусает всех вокруг. А сам ведь просто не дойдет.

Но несколько шагов, и нам преграждает путь мэр с каким-то свертком в руках. Смотрим на него с некоторым удивлением.
- Нас ведь уже поблагодарили, Чепел?
- Да, доктор.
- Тогда что от нас хотят?
Спросить я не успеваю. В качестве живописной группы мы привлекаем внимание и Кирка, и Ухуры, которые к нам и подходят. В услугах Ниоты мы не нуждаемся, местные хорошо справляются с речью.
Мэр протягивает сверток МакКою.
- Это вам. Чтобы брак был долгим и крепким…

Леонард МакКой

- Джим, заканчивай ржать.
Мы так и не развернули сверток, поспешив убраться с планеты от греха подальше, пока нам выводок детей не пожелали. И теперь в телепортационной наш капитан благополучно ржет, – смехом это не назвать - не обращая внимания, что это совсем не… по-капитански. Фыркаю и отворачиваюсь, встречаясь взглядом с Ухурой. Ах да, ей тоже смешно, но хотя бы хватает такта не палиться. Опустила голову и рассматривает носки обуви. А Чепел у локтя подозрительно затихла. И это уже начинает беспокоить.
- Капитан, а что вас так развеселило?
Поворачиваюсь на бесцветный голос Спока. Ну и кто просил его спрашивать?
Капитана дважды просить не приходится, он с самой искренней радостью обнимает своего старпома за плечи:
- Понимаешь, Спок, у нас тут радость, МакКой и Чепел поженились.

Удивление на лице Спока такое же, как и все его выражения лиц. То есть никакое. Самообладанию вулканца можно позавидовать. Хотя мне своего хватает. Странно, но несмотря на всю абсурдность ситуации, я не испытываю ни капли раздражения. От ситуации, не от Кирка. Может, потому, что знаю, что все поправимо, а может потому, что меня мало беспокоит вообще этот странный инопланетный брак. Ну, есть и есть… мелочи.
- Прошу прощения, я не совсем понимаю, как это…
- Различия в культуре, - голос Ухуры звучит по-учительски и заставляет вздрогнуть при воспоминании о школьных годах, недобитых гормонах, нервозности и потеющих ладонях. Это тот случай, когда в прошлое ну никак не хочется.
А Чепел все еще молчит.
Стоит рядом с подозрительно безразличным видом, будто ее вообще все это не касается.
Глухое беспокойство шевелится скользкой змеей. С ее щек сполз румянец, и теперь Кристина кжется какой-то бледной и тусклой. Пальцы дергаются прихватить ее за локоть, но останавливает лишь то, что нам и так уделяют внимания больше нужного.
Нам нужно в медотсек, а потом Кристине нужно спать. А у меня впереди бессонная ночь сортировки информации и медикаментов, использованных и оставшихся. Обычно вторым занимается Чепел, но не сегодня.

- Джим, только не надо сбивать ноги в поисках свадебного подарка.
Разговоры на ближайший месяц. Давайте еще сделаем объявление по общей связи, чтобы все знали.
Но прежде, чем Джим успевает изречь очередную глупость, оживает Кристина. Фух, я уж думал, что моя старшая дар речи потеряла. Нет-нет, кто же тогда будет парировать все мои шпильки с самой светлой улыбкой…

…мастер комплиментов из меня никакой. Как и ценитель женской красоты. В том плане, что я не гурман.
– Боунс, это твоя старшая медсестра, - Кирк отступает в сторону, предъявляя мне помимо ящиков с медикаментами от командования еще и блондинку в форме ЗФ, - лейтенант Кристина Чепел.
- Да-да-да, - на протянутую руку женщины не реагирую, все внимание приковано к ящикам, - вам покажут медотсек, каюту, в общем устраивайтесь.

- Лейтенант Чепел, простите нашего милейшего доктора. Он совсем не умеет общаться с дамами, пещерный человек.
Поворачиваюсь, сверля Джима взглядом. И все-таки решаю рассмотреть, как он выразился, «мою старшую медсестру». Спокойное, я бы сказал, прохладное выражение лица, аристократические черты лица, зеленые глаза, в которых читается интеллект. Я ее уже где-то видел… а Джима несет:
- Позвольте, я вас провожу по нашему кораблю, и все вам покажу, - предлагает он свою руку Чепел.

Она смеется, и от этого становится странно светлее вокруг, и сама она теряет налет холодности, бросает на меня любопытный взгляд.
- Ну, проводите, капитан, только можно меня не по всему кораблю, а сразу к объекту назначения.
Что примечательно, руку Кирка Чепел не принимает. А вот улыбка у нее… я где-то ее видел.
Мне бы вернуться к своим ящикам, раз меня освободили от ознакомительного тура – терпеть не могу такие вещи, водишь-водишь, рассказываешь-рассказываешь, а они через месяц пишут рапорт о переводе на другой корабль. И сразу крайний я! – но я почему-то так и застыл, провожая взглядом удаляющихся капитана и лейтенанта. И не могу не заметить, какие у моей старшей медсестры ноги – от ушей. И бедрами так повиливает, а прямая юбка парадки так интересно подчеркивает… черт, Боунс, коробки.

- Вы ведь меня не помните? – Чепел ставит передо мной на стол чашку, источающую аромат кофе. Принюхиваюсь – то ли и правда у нас система научилась варить вкусный кофе, то ли я после бессонной ночи все оцениваю иными категориями. – Это вам, кстати.
Тяну руку к кофе, а потом замечаю, что Чепел устроилась своей пятой точкой на краю моего стола, скрестив длинные ноги в лодыжках. Спасибо флоту за сапоги к этой форме, которая и так ни хрена не скрывает, больше становясь причиной стояков. Рука замирает в считанных дюймах от чашки.
- И почему я вас должен помнить, лейтенант Чепел? И будьте так добры, снимите свой зад с моего стола.

Обычно за этим следует возмущенное обвинение в оскорблении бесценных частей тела, а то и домогательстве. Но Чепел не только не реагирует возмущением, а улыбается. При этом мою просьбу не выполняя.
- Десять лет назад вы были старшим ординатором в окружной больнице Атланты. А я в то время проходила стажировку лаборанткой там же.
Так вот откуда мне знакомо ее лицо! Точно, мы еще тогда несколько раз обменивались мнениями по поводу некоторых результатов анализов, которые я у нее забирал. Стоит отметить, все замечания были не на пустом месте и…
- А что вы тогда делаете медсестрой тут?
Чепел пожимает плечами и смеется:
- Поменяла специальность.

Она, наконец, поднимается со стола, не дожидаясь второго замечания.
- Пейте кофе, пока не остыл. Потом мне нужно будет вам кое-что показать по вопросам организации лазарета и содержания инструментов.
Чепел уже на пороге, когда я вспоминаю еще одну маленькую деталь:
- У вас тогда волосы были другого цвета. И длиннее.
- А вы выглядели не таким уставшим. Я вас жду, доктор.

А Чепел до сих пор не раскрывает тайну, почему ее кофе самый вкусный…

…голос Кристины, немного раздраженный, выводит меня из воспоминаний. Любопытно, но первое наше знакомство я до сих пор помню смутно.
- Полагаю этот брак можно аннулировать по возвращению на Землю. А то и раньше. Но даже так, это не вашего ума дело, капитан. А теперь прошу прощения, мне нужно в медотсек…

Первый импульс - увязаться за Чепел. И я даже делаю пару шагов, но потом все-таки оборачиваюсь к остальным. Чепел не убежит, нагоню у турболифта.
- Гоблины! Между прочим, этот брак не действителен на территории Федерации. Так что и говорить об этом не стоило, не то что мотать нервы.
Ну и чего уставились? В процессе оформления развода с сукой-женой, которая мечтает обобрать тебя до нитки, прикрываясь тем, что ей еще растить твою дочь, и не такое узнаешь.

Момент переваривания сначала вспышки Чепел, потом моей, затягивается. Чем не повод воспользоваться паузой для ухода? Конечно, уже через час Кирк привалит обсудить всю сложность текущей ситуации. И да, ему же очень интересно, что там в свертке. Ну, пусть сам и открывает. Сую сверток в руки Джиму и выбегаю в коридор, собираясь догнать Кристину…

Кристина Чепел

- Чепел!
Одновременно с окриком МакКоя на другом конце коридора передо мной открываются двери турболифта. Обычно я не страдаю избирательной глухотой, но сегодня иду против собственных принципов, шагнув в замкнутое пространство и сообщая компьютеру нужную палубу для остановки.
Последние слова Леонарда о том, что брак просто не действителен на территории ЗФ, я слышу уже из коридора. А я все удивлялась такой невозмутимости доктора. Мы попались на глупый ритуал с каштанами из-за моей любви к этому лакомству. Но МакКой ни словом меня не упрекнул. И мы говорим о человеке, который не привык сдерживаться в эмоциях.

Ну, вот все и разрешилось. Делаем вид, что ничего не случилось.
Только одна проблема: мне почему-то тошно. Я даже не понимаю, почему, практически не в состоянии отследить собственные реакции. И ладони, как по заказу, начинают ныть. Боль иголками пронизывает руки едва ли не до кости.

Как оказалось, снять повязку с одной руки, пока вторая еще забинтована, проще. А вот с повторной операцией, но уже в иных условиях, пришлось повозиться. Безуспешно. К тому моменту, как МакКой все-таки является следом за мной – да кто бы сомневался, зол и матерится – я уже успеваю намучиться и пожалеть, что просто не пошла спать.
- Какого черта, Чепел? Женщина, что вообще в твоей блондинистой голове происходит? Резко поглупела?
- Чешутся, болят и ноют, надо нанести мазь, перебинтовать… - отвечаю невпопад. Потому, как ответа на вопросы МакКоя у меня и правда нет. Я не знаю, что происходит в моей голове.
- Я бы посмотрел, как ты это собиралась сделать сама!

Выпускаю воздух сквозь плотно сжатые зубы. Что нового? МакКой ведет себя вполне обычно. И я обычно лавирую между этим. Так почему сейчас мне очень хочется ему высказаться? При этом даже не понимаю, что именно я бы сказала.
Списать все на усталость? На боль? На эту странную церемонию бракосочетания?
Да, наверное, так и следует поступить.
- Извини, я просто устала и хочу отдохнуть. Ты бы не мог оказать мне помощь, и я пойду?
Молчит. Кажется, я лишила дара речи МакКоя. Просто смотрит и молчит.

А по позвоночнику бежит странная дрожь. От его взгляда, от повисшего молчания между нами. От того, как МакКой берет мою руку в свою, высвобождая ее от повязки. И придирчиво изучает зону поражения, стало ли лучше или хуже после того, как он оказал мне первую помощь.
- Садись. Только не на стол, - кивок на стул, и я послушно опускаюсь на него, выкладывая на руки на столешницу ладонями вверх.
Со своего места мне удобно наблюдать, как МакКой без лишних движений и суетливости передвигается по своей территории. Берет шприц, закрепляет на нем ампулу, достает тюбики мази, новые бинты, в этот раз тоньше, мягче и телесного цвета. Таких нет в пакетах первой помощи. И финальный аккорд – надевает перчатки. Люблю этот момент, как он ловко натягивает перчатки и они обхватывают его пальцы…

- Почему ты сразу не сказал, что все это фикция?
- Что?
- Брак.
- Потому, что не думал, что ты воспримешь это так серьезно. Не учел твой раздрай после всего.
Слежу за движениями МакКоя, как он обрабатывает мою правую руку раствором, периодически срываюсь на шипение, но в целом все терпимо.

- То есть тебе не важно? Все равно, что так вышло?
- Браком больше, браком меньше. – Пожимает Леонард плечами. – Все равно все приходит к разводу.
Мило.
- А я была уверена, что мужчины, прошедшие через адский развод, больше не жаждут иметь дело с браком.

Он отрывается от своего занятия. Выражение глаз… другое. Таким я не видела МакКоя ни разу. Он даже не зол, просто внутри него какая-то пустота.
Я вторглась в личное пространство. Мы ведь никогда об этом не говорим. Ни о разводе, ни о его дочери, ни о чем, более личном, чем научное исследование МакКоя, у которого, как я подозреваю, есть свои причины.

Бинт с нажимом ложится на ладонь, заставляет морщиться, но терпеть, пока Леонард старательно накладывает слой за слоем, а потом фиксирует. И проделывает всю процедуру со второй рукой.
- Не проспи осмотр завтра утром, иначе приду сам и вытащу тебя за шкирку, даже если ты будешь, в чем мать родила.

Леонард МакКой

Вид пустого стола – то есть без чашки ароматного кофе – утром вызывает когнитивный диссонанс. Привычка, привитая Чепел, требует своего. Но стол пуст, кофе нет, и мне как-то неуютно.
Чепел, кстати, тоже нет. Очевидно, мою просьбу Кристина решила пропустить мимо ушей. Просил же не проебывать осмотры! Воистину, худшие пациенты медики. И это она меня увещевала, что мне надо учиться болеть. Сама вон сразу в слезы, сопли и игнор назначений.

Обещания я сдерживаю. И если пообещал придти за ней лично, то и пойду.
Только вот я знаю, что Кристина исполнительная. И пунктуальная, если, конечно, нет весомых причин для опозданий. И это ворошит внутри новую волну беспокойства, которое, казалось бы, унялось со вчера.
И именно поэтому я стою под дверью каюты Чепел, тыкая в кнопку вызова. Только никакой реакции в ответ не получаю. Нет, можно предположить, что она уже с утра куда-то ушла, но шестое чувство упорно твердит, что это вряд ли. В тот момент, когда я уже готов воспользоваться кодом начальника медслужбы – нет, у меня нет сомнений и угрызений совести, я легко прибегаю к этому методу, и даже если зря, то не извиняюсь, значит, были причины для моих действий – переборка все-таки отъезжает в сторону. И одного взгляда на Чепел достаточно, чтобы выругаться:
- Женщина, у тебя совсем мозги отказали?

У Чепел на всю щеку цветет румянец, а под глазами залегли синяки. И волосы кажутся тусклыми и жалкими. Ни дать-ни взять, зомби из фильмов, которые нам так почему-то любит крутить Скотти.
- Не кричи на меня, - ворчливо отвечает Кристина. – Я проспала, но это не повод на меня кричать. Сейчас оденусь и приду.
- Чепел, ты вообще себя давно видела в зеркале? Краше в гроб кладут!
Нет, ну серьезно, даже избитый Кирк, и тот выглядит веселее, что ли.

Бесцеремонно впихиваю свою старшую в каюту, не обращая внимания на вялые протесты. Какой я умница, взял аптечку с собой, а то бы пришлось бегать. По-хорошему, ее бы в лазарет, но, учитывая ее пижаму, да и процесс сборов, проще оставить Чепел в каюте. Если, конечно, ничего серьезно. Но для этого я возьму у нее анализ крови.
Кончики пальцев обжигает температура ее тела, стоит лишь коснуться руки. Притягиваю женщину к себе и прижимаюсь губами к ее лбу. Точно, температура. Чепел вяло трепыхается в попытке освободиться от меня.
- Старшая медсестра Чепел, хватит дергаться.

И только сейчас я вдруг понимаю, как конкретно лопухнулся в своих действиях. Губами температуру я проверял только у своей дочери, да и то, когда Джоанна была совсем маленькой, а папа был для нее воплощением идеального мужчины. Думаю, это не зависело от меня, просто все девочки хотят замуж за своих пап.
Но вот такой контакт с кем-то другим… усаживаю Чепел на диван и сую ей градусник.
- Сидеть. Двинешься с места, свяжу на хер.
Действия в подобных случаях просты до автоматизма. Перенастроить климат-контроль на проветривание, сменить постель, переодеть ее саму, взять анализ крови. А потом добраться до градусника и констатировать, что да, температура у нее высокая.
А пижамка – одно название для крохотных шортиков и тоненькой маечки, зато с эмблемой ЗФ, мило – вся мокрая насквозь, пропиталась потом. И пустой графин для воды у кровати тоже красноречиво указывает на то, что скрутило ее не час назад.
Ну, вот что за…
Тоскливо смотрю на Чепел. Кажется, у меня уже закончился словарный запас, как обзывать ее, чтобы успокоиться.
Присаживаюсь на корточки перед диваном и сжимаю ее лицо в ладонях:
- Посмотри на меня, Кристина. – Ага, хорошо, взгляд фокусируется вполне себе неплохо. – А теперь скажи, где у тебя белье лежит. Твое белье, не постельное.
- З-зачем оно тебе?

Кожа покрылась пупырышками и ее слегка потряхивает. Кажется, можно делать температуру воздуха потеплее.
- Чепел, я, конечно, извращенец, как говорят некоторые, но женскую одежду не ношу. Твои трусики на меня не налезут. Понимаю, что у тебя сейчас мозги не варят от слова совсем, но все-таки это элементарные правила гигиены.
- О… там, - Чепел кивает на встроенный шкаф. – Я найду, - она уже поднимается на ноги, но ее явно шатает.
Приходится придержать за локоть, но от резкого движения Кристина теряет равновесие и падает мне на грудь. О, как мило. Прямо любовный роман, которыми в переизбытке зачитывалась моя бывшая. Прекрасная девица слаба от усталости или болезни и падает на грудь своему прекрасному принцу. Разница в том, что я не принц, а Чепел не прекрасная девица.

Только вот на фоне общей поганистости от температуры, у нее сейчас ярко-зеленые глаза. Странное сочетание – блондинка с зелеными глазами. Хотя да, она же когда-то была темной.
Я даже не понимаю, почему все еще держу ее в руках. И под ложечкой сосет, а от ощущения женского тела желудок сворачивается узлом. Мило…
Откидываю со лба Кристины несколько упавших светлых прядок. У нее, оказывается, шелковистые наощупь волосы, несмотря на сиюминутную тусклость. А еще – длиннее, чем кажется из-за всех заколок, шпилек и лент, которыми она обычно их подбирает на службе.

- Ты будешь рыться в моем белье? – слабо спрашивает Кристина, выводя меня из состояния созерцания.
- Я роюсь в чужих внутренностях, думаешь, у меня могут быть проблемы с женским бельем, Кристина?
Понять бы, что меня беспокоит больше – достаточно долгое отсутствие секса потому, что было не до этого, и грозящий сперматоксикоз в связи с невозможностью разрядки или все-таки сама Кристина.

В принципе, у меня никогда не было проблем с переключением с одного объекта на другой. А отношение к сексу вообще с годами стало потребительским. Ну, сами подумайте. Устав ЗФ запрещает пить, курить, играть в карты и заниматься сексом с сослуживцами. Первые три пункта нарушаются на каждом корабле флота, для последнего существуют увольнительные, бары, станции и беспорядочные половые связи, после которых вспоминаешь лекции по вензаболеваниям. Это закономерно. Проведите несколько месяцев, а то и лет, как мы, в космосе, вот тогда и поговорим о ценности разрядки и отношениях, вне зависимости от пола партнера. Нет, никакого оскорбления, просто расы у нас разные случаются. Переоценить некоторые вещи невозможно. Когда у тебя полный корабль нервно-психованных людей, ты готов сам выбирать, кого кому нужно трахнуть, лишь бы не выносили мозги.

Это лирика. Практицизм заключается в том, что когда сперма давит на мозги и требует выхода, я просто нахожу способ дать ей этот выход. И не придаю этому значения. Но сейчас, роясь в ящиках с бельем в поисках рубашки Чепел, я не могу не думать, как та или иная, совершенно неуставная часть белья, будет смотреться на ней. А еще лучше – как я буду снимать, например, вот это розово-кружевное нечто, которое повисло у меня на пальцах, пока Чепел возится за моей спиной.
А вот и рубашка.
- Чепел, ты там как? – Оборачиваюсь. Кристина благополучно устроилась на диване, но еще не спит. Так, понятно, мне ее еще и переодевать. – Садись давай.

Всего-то делов – поддеть майку, заменить ее на рубашку и помочь ей стащить шортики. И, наконец, попить кровушки и отправить в постель. Но заминка случается на том моменте, когда майка уже снята, а рубашка все еще в моих руках. И я окидываю взглядом женщину, чувствуя удовлетворение при мысли, что не ошибся – раздевать ее мне бы очень понравилось.
Ну и о чем ты думаешь, МакКой?
Да ни о чем.
Ладно, о том, что моя старшая медсестра вполне себе… аппетитна.
Зудеть теперь начинает совсем не в мозгах, а в штанах. Торопливо помогаю Кристине надеть рубашку:
- Дальше сама, я пока приготовлю все для взятия анализа…

Кристина Чепел

- …я не понимаю. Все это просто отговорки, Спок просто не хочет над собой работать. И я устала…
Опрокидываю в себя очередную порцию текилы. Четвертую или пятую. И если Ухура не прекратит причитать, то явно не последнюю.
А она явно не собирается прекращать.

С одной стороны – оно и понятно. Нийоте нужно выговориться. Куда еще пойти, когда дорогой и любимый тебя не понимает, а то и игнорирует? И ведет себя, будто ты пустое место, а все то, что было раньше, не имеет значения?
- Кристина, ты меня слушаешь? – Голос подруги требовательно вворачивается в уши, заставляя отвлечься от размышлений. А предусмотрительный бармен ставит передо мной очередную стопку. Ой, напьюсь. И главное – не опозорить фору ЗФ, которая, слава богу, осталась сегодня на Энтерпрайз.

- Да, конечно. Минутку, - стандартный набор действий, и текила обжигающей волной попадает в желудок. Хорошоооооо. Возвращаю стопку бармену и киваю на его вопросительный взгляд. Спокойно, парень, за штурвал шаттла мне не садится, главное, не прозевать отправку нашего. – Нийота, может, ты все расскажешь ему? – Ухура вздергивает подбородок. Ясно. – Ну ладно. Тогда один вариант – займитесь сексом.

Нийота едва не давится своей порцией текилы. Хватает салфетку вытереть расплескавшееся спиртное и осуждающе смотрит на меня. То ли потому, что я рассуждаю о сексе в общественном месте – нет, с этим у меня все в порядке, тело это тело, и с ним нужно уметь обращаться, как и не бояться его желаний, то ли потому, что я тут предположила, что она с нашим святым старпомом занимается непотребством.

А я пришла на девичник, с желанием напиться и развлечься. И тот парень, в конце барной стойки, буравит меня взглядом последние двадцать минут, заставляет выпрямиться на высоком стуле, поправить край короткой юбки и откинуть назад пряди волос.
- Он вулканец, - шипит Ухура.
Спасибо, знаю. Пон-фарр и всякое такое.
- Просто спроси у него, вдруг его период воздержания уже на исходе. – Отшучиваюсь я. - К тому же он наполовину человек, а, значит, может отойти от традиций вулканцев.
Ну если не считать, что он один из немногих выживших, но это уже другое.
- Хммм…

Загоревшийся взгляд Ухуры дает надежду, что от меня все-таки отстанут. А бармен ставит высокий бокал с несколькими цветными слоями коктейля, причудливо украшенный цветами и зонтиком.
- Для вас от того джентльмена.
Вздергиваю бровь и перевожу взгляд на потенциального кавалера. Вот черт, мне и правда уже хочется подойти к нему. Молодой, привлекательный, с нагловатым взглядом и открытой улыбкой. Ничего серьезного, только секс и прощание. Эта станция останется позади, как и эта ночь.
Пробую коктейль. Вкусный. И перевожу взгляд на Ухуру, которая добрых пять минут буравит меня взглядом.
- Что?
- Ты хочешь пойти?
- Почему бы и нет? – Пожимаю плечами. – Я за этим и нахожусь в увольнительной. – Поднимаюсь со стула, склоняюсь чуть к подруге: - И я бы все-таки разузнала, как у нашего старпома обстоят дела с сексом. Нет, ваших проблем не решит, но как минимум, отвлечет. Ну и ты поймешь, подходите ли вы вообще друг другу.

- Кто кому подходит?
Лицо Ухуры вытягивается, и она напоминает милую лошадку. А дыхание Кирка ощущается над моим ухом.
- О, коктейль? Странно, я был уверен, что вы пьете текилу. Меняете градус в уменьшение?
Оборачиваюсь. На языке вертится вопрос, где он потерял очередную зазнобу. Или еще не нашел? Джим все так же лучезарно улыбается. И раздражение медленно гаснет.
- Мой вечер только начинается, вот этим коктейлем и его дарителем. И все свои язвительные замечания оставь при себе. Имею право!

Текилы все-таки было много. Потому, что высокий каблук делает шаг неверным. И приходится идти медленно и осторожно. Но через пару шагов меня нагоняет замечание Джима:
- Был бы я на месте Брунса, запретил бы своей жене гулять в таком виде без меня. Хм… со мной тоже…
Ах ты… ссссскотина капитанская. О, мне очень хочется язвительно пригрозить, что придет Джим ко мне в медотсек и тогда я вволю смогу ощутить свою власть. Но на деле… меня ведь раздражает не его замечание, которое вполне соответствует ситуации – они все еще шутят, а я улыбаюсь.

И сейчас тоже улыбаюсь, когда нежно-нежно смотрю на капитана:
- У нас с моим мужем договоренность и свободные отношения.
Уходя, я чувствую капитанский взгляд на своей филейной части, которой еще больше повиливаю. Любуйся, Кирк, тем, что тебе ни в жисть не обломиться ни под каким соусом.

Леонард МакКой

Самогон Скотти выше всяких похвал. Но я все еще не понимаю, почему лучшие спецы в этом деле – инженеры и механики? Или все дело зависит от правильности сборки самогонного аппарата?
Откидываюсь на спинку кресла, наслаждаясь ощущениями после выпитого, и прикрываю глаза. Мне бы тоже не помешало отправиться в увольнительную, но кое-какие мысли упорно портят все предвкушение от отдыха. Вот если бы Чепел осталась на Энтерпрайз… но ее смена закончилась очень вовремя.
Надеюсь, Джим не притащит очередное венерическое заболевание. С ним я стану просто специалистом в классификации половых инфекций нашей галактики и пары соседних тоже. Вполне возможно, изобрету способ лечения только что открытых, получу грант. Ну чего, кому нужны лекарства от смертельных заболеваний, если есть такая увлекательная тема?

Момент, когда я начинаю злиться на Кирка, отлавливаю сразу. И пытаюсь его затушить. Мальчишка. Он еще мальчишка. Хотя и возраст уже давно не мальчишеский. Но на фоне его недостатков есть пара плюсов, которые перевешивают все. Например, его способность вдохновлять людей. А как еще ему удается управлять таким экипажем, при этом никто еще не подумал о бунте? Только при помощи природного обаяния. А есть еще способность отскочить…

…ощущение полной бесполезности накрывает с головы до ног, когда смотришь на бездыханное тело. И думаешь, что он оказался таким идиотом, который вот так просто полез в реактор, жертвуя своей жизнью ради спасения тех, кто по счастью или нет, оказался под его командованием. Только вместо гордости за то, что мальчишка вырос, вместо радости, что остался жив, а ведь даже не знал о грозящей опасности, испытываешь лишь злость. Обжигающую злость потому, что парень с энной попытки смог распрощаться с жизнью. Все-таки ему это удалось. И в этот раз ты даже не сможешь ему помочь. Слишком поздно. И нечем. И клятва Гиппократа, и развитые технологии – все это просто теряет смысл. Зачем и кому это надо, если своей жизнью так бездарно жертвуют и не хотят выживать?

Это уже потом, когда все позади, когда ты видишь, как открываются эти чертовы синие глаза, когда можешь дышать и обмениваться ядовитыми замечаниями – нет, шутками я их не называю – ты понимаешь, что для него и правда это стоило риска. Потому, что он тянет на своих плечах всю ответственность, и самое интересное, что при всем идиотизме большинства поступков, он не пытается ее сбросить с себя. Нет, он гордо идет вперед, даже не осознавая, что обладает чистотой души, которой может похвалится далеко не каждый.

И только и хочется спросить: Джим, а тебе вообще жаль своей жизни? Или меня, который едва не поседел, пока возился с твоим спасением? Или Спока, приходящего к твоей койке, как на пост на мостике?
Но по большому счету ответ знать не нужно. Потому, что есть шанс услышать, что в тот момент ему никого не жалко. Наверное, он слишком похож на своего отца, о котором пишут все учебники. Героический поступок, спасший многих, но стоивший ему жизни.
Ген героизма. Который хорошо бы искоренить. Потому, что у Спока это зовется логикой, и хрен ее перешибешь. А вот у Джима – это ошибка в хромосомном наборе. Хотелось бы мне, чтобы он хотя бы иногда действовал из корыстных побуждений, когда подставляет свою шею…

Эти мысли хочется запить, что я и делаю. Без закуски. Она только портит вкус. О да, Джоселин бы исправно привесила бирку «Алкоголик!!!». Именно так, с большой буквы и тремя восклицательными знаками.
Но ее здесь нет.
Зато есть другая, о которой не думать не выходит.

Знаю я, в какой именно момент идеальный механизм контакта сдал сбой. Даже не тогда, когда я провел рядом с ней ночь, меряя температуру, напаивая водой, меняя рубашки. Это уже бередило все тактильные ощущения и желания.
Случай на планете.
Я даже толком не понимал, какого черта все внутри перевернулось на ее вскрик.
А потом держал ее при себе, раз уж убираться на корабль не захотела…

…от прикосновения ее губ к моим рукам позвоночник упорно стремится свернуться узлом. Чепел просто ест каштаны, а я не могу оторвать взгляд от нее. И от того, как она аккуратно пытается укусить кусочек, становится все лишь более напряженным…

Стряхнуть с себя воспоминания становится все более сложным. Тем более, на смену им приходят совсем иные. Например, когда перед глазами встает моя обнаженная старшая медсестра, и я отчетливо вижу это, вплоть до того, чтобы протянуть руку и коснуться ее груди, сжать двумя пальцами твердую горошину соска, а потом накрыть ее губами, дразня языком и чувствуя, как она твердеет еще больше.
И слышу иллюзорный стон Кристины. А мои руки все дальше путешествуют по ее телу, горячему и жаждущему моих прикосновений.

А это уже мой стон. Рука сама ложится на ширинку штанов. Да уж, куда проще было бы все-таки послушаться Джима и пойти в бар. Заодно избавиться от видений в моей голове. И не пытаться понять, почему меня вдруг переклинило на Чепел. Ведь уже достаточно работаем вместе, почему именно сейчас, когда все должно было находиться в спокойной стадии?

…- ты ее проверяешь? Или издеваешься? – Интересуется Джим, сжимая и разжимая ладонь, как я его и прошу. Из-за моего плеча ему видно то, что не вижу я, но зато слышу. Шаги Чепел, ее мягкий голос, увещевающий пациента. Ага, у нас небольшие проблемы в машинном.
- Нет, это ее работа. По-моему, я тебя уже просил не вделываться, а пристегиваться на мостике? – Рука капитана опухла и покраснела, изучаю ее с критическим видом.
- Фу, Боунс, ты совсем не умеешь вести себя с пациентами. Позови лучше мне сюда Чепел.
- Джим, если ты только начнешь бить к ней клинья, посажу на бром, пока не научишься завязывать свой член в узелочек. Ничему не учишься, лезешь вечно, а потом у нас жопа…

Запоздало понимаю, что наш капитан смотрит на меня с довольной ухмылкой. Развел, значит…
- Боунс, Чепел чертовски хороша, но не в моем вкусе.
- Что, мозгов много?
Джим что-то неразборчиво фыркает, а потом все-таки говорит:
- Она на ногах после прилета сюда больше суток, может, хватит убеждаться, что она тебе подходит? Она все еще не послала тебя с твоими придирками.
- Это у тебя придирки, а у меня замечания по работе, - парирую я.

Но не убеждаю Джима в том, что он не прав. Потому, что я, действительно, проверяю Чепел на прочность. Ее было, кому подменить, но она ни разу не упомянула о том, что ее смена окончена. И мне стало интересно, до каких же пределов доходит ее выносливость.
Оказывается до тех, что через несколько часов, когда отсек пустеет – легко раненые уходят сами, посложнее остаются под присмотром, а из персонала остаются дежурные врач и медсестра – я нахожу Чепел спящей прямо за столом на планшете с данными…

…ширинка уже расстегнута, край боксеров оттянут вниз, высвобождая напряженный член. Ладонь ложится на него.
Медотсек не место для такого? Но сегодня дежурю я, так что пошли все к черту. Дверь прикрыта, на корабле никого, не считая нескольких вахтенных. Ладонь несколько раз проходится вверх-вниз. О да, я прекрасно знаю, как с собой обращаться. Откинуться на спинку кресла и закрыть глаза, попутно включая воображение. За картинками в мозгу дела не стает, выбирай любую. Тут на столе, там на койке в смотровой, вон есть вариант с турболифтом. Правда, попытка представить себе знойную брюнеточку из последнего журнала, купленного черт знает когда, дает маху. Потому, что у брюнеточки почему-то лицо Чепел, да и фигура тоже.

Блядь…
В такие минуты окончательно понимаешь, что засада полная. И просто перестаешь бороться. Черт с ним, пусть уже будет Чепел. Момент полной капитуляции перед фактом, что у меня на нее стоит, сопровождается стоном. Да, лучше было бы не в холостую, но и так сойдет.

Кристина Чепел

- Мэм, это все? Или еще кого-то ждем?
Задумчиво обвожу глазами пустой салон шаттла. Ответ на вопрос пилота очевиден:
- Да нет, уже время. Второй рейс у вас утром, так ведь?
Парень кивает. В глазах у него полное непонимание. У него сегодня смена, но почему я возвращаюсь на Энтерпрайз?
Знаете, лейтенант Докинс, я вот тоже не понимаю. Только вслух я вам не буду рассказывать, как в тот момент, когда рука кавалера нырнула мне под край юбки, я четко осознала – а вот рука не та.

Идиотизм.
Кавалер и правда был многообещающим. Как и номер, в который мы бы добрались. Но, в конечном счете, мы дошли только до попытки управиться с застежкой бюстгальтера.
Мрачно фыркаю.
- Вы что-то сказали, лейтенант Чепел?
- А? Да нет, ничего…
Поворачиваю голову. Мы еще в доке, а Докинс проводит предстартовую проверку. И снова высовывается из кабины:
- Ну, раз мы сами, то, может, пересядете ко мне? Нарушения правил никто не увидит, а вам ведь не часто доводится видеть космос из переднего иллюминатора, - у него обаятельная улыбка, хотя сам не особо привлекателен. Но общаться с Докинсом всегда приятно.
И я пересаживаюсь в кресло второго пилота.
- Только пристегнитесь, - кивает он.
Замки тихо щелкают.
- Спасибо, - улыбаюсь. – И зовите меня Кристиной.

А космос из иллюминатора шаттла и правда кажется ближе и больше. Наверное, потому, что на мостике корабля осознаешь его габариты. Корабля, не космоса. Звезды кажутся ярче и рассыпаны гуще по темному покрывалу. Шаттл мягко выруливает от дока станции. Путь до Энтерпрайз недолгий, но Докинс молчит, а темнота вокруг убаюкивает…

…- Крис, подожди.
- И чего ждать, Роджер? – Сумка слишком маленькая, чтобы вместить все мои вещи в квартире жениха. Поправка – бывшего жениха. Об этом свидетельствует полетевшее в него кольцо, в тот момент, когда его лаборантка сбегала из спальни. Нашей спальни. Или все-таки его? Ведь и квартира была его, и вся мебель, все принадлежало Роджеру, подающему надежды молодому ученому. Который стоит передо мной сейчас в одних трусах – и на том спасибо – и пытается меня уговорить не уходить.
- Я совершил ошибку, но понимаешь…
- Не понимаю, - сумка с трудом закрывается. Оглядываюсь. Все за раз и не заберешь, а я считала, что так толком и не переехала к нему. Оборачиваюсь к Роджеру: - Нет, Родж, я не понимаю. И не хочу понимать. Одно дело, если бы ты мне начал заливать о том, что сидеть на инопланетной станции год вредно для организма, я бы, может – может, Роджер, - еще и подумала о том, что ты называешь ошибкой. Потому, что хорошо знаю функции человеческого организма. Но даже это не служит оправданием твоему траху кролика. А теперь прости, мне нужно идти. Я заберу вещи, пока ты будешь в лаборатории, ключи оставлю под ковриком.

- Крис, стой…
Не терплю несанкционированных прикосновений, когда я не на работе. Резко выдергиваю руку, и Роджер оказывается вынужден уцепиться за перила лестницы в подъезде.
- Нет. И не называй меня «Крис»! Я терпеть не могу это сокращение!
Задыхаюсь от уличного жаркого воздуха, лезущего в ноздри и открытый рот. Чертова Атланта, чертова Джорджия. Это же хватило ума припереться сюда следом за Роджером, поменять работу, застрять на консервативном Юге. Тут годами ничего не меняется! Прогресс, скажете? Да, конечно, технологический, но не человеческий. Люди так и не эволюционировали. Процент домохозяек на юге США выше, чем где бы то ни было. Как и женщин без высшего образования. Оканчивают школу, выходят замуж, оседают в сельскохозяйственных районах, рожают выводок детей… и считают, что жизнь удалась. Да, конечно, у каждого свои взгляды на личное счастье. Мои просто не лежат в одной плоскости с фермами и прочей простецкой фигней. И да, мне так и хочется пустить в ход свой диплом биохимика, желательно на самой дальней от Земли станции…

Энтерпрайз нависает всей громадой над крохотным шаттлом.
- До стыковки семь минут, - предупреждает пилот.
Я не спешу отстегивать ремни.
Энтерпрайз не первый мой такой корабль. В смысле огромный. Но вот то, что это самый неспокойный пост, так точно. Талант Кирка в том, что он не находит неприятности на свою жопу, они сами его находят. И нам всем приходится с ними бороться.
Задумчиво постукиваю пальцами по подлокотникам.
- Да не переживайте вы так, Кристина, тут всего ничего осталось.
Поворачиваю голову к Докинсу, пытаясь понять, о чем он. Беспокоится, что я боюсь летать? Так с этим не ко мне. Энтерпрайз не давит на меня, как и маленький шаттл не пугает. Этапы страха падения я уже прошла…

…счесанные и разбитые колени, неровно обломанный маникюр и ободранные ладони. И пыль, куда ни глянешь везде пыль, желто-рыжая, пробирается под форменное платье, скрипит на зубах, засыпает глаза, которые и так слезятся от яркого солнца потому, что часами смотришь на небо. И так два дня.
- Лейтенант, вы уверены, что нас будут искать?
Молоденький мичман, первое назначение. Парень, что ты хочешь, чтобы я тебе сказала? Что мы тут сдохнем, причем даже не от голода, а от обезвоживания и ночного холода?
- Абсолютно, - а губы потрескались и неприятно саднят. – Просто нужно время.
- Но они не знают, где мы.
- Прочешут весь курс и варианты отклонения от него. Нас найдут.

Стон совсем рядом, наш пилот ранен, а у меня ограниченные запасы медикаментов. Чертыхаюсь про себя, уже ненавидя тот день, когда радостно сказала, что да, полечу на это задание вместо доктора Андори. Всего-то, помочь с прививками.
Помогла.

Через четыре часа пилот умирает. Да я и не надеялась. Слишком тяжелые повреждения, которые я могу зафиксировать, а есть еще внутренние. Трикодер сломался, так что я вообще лишена всякой помощи.
А мичман дрожащим голосом шепчет:
- Это конец.
Еще через минуту я различаю, как он себе бормочет под нос:
- Our Father, who art in heaven, hallowed be thy name,
Thy kingdom come,
Thy will be done, on earth as it is in heaven.
Give us this day our daily bread,
and forgive us our trespasses
as we forgive those who trespass against us,
and lead us not into temptation,
but deliver us from evil.
Amen

Морщусь и качаю головой…

Докинс мягко садит шаттл в посадочном доке, и только тогда я отстегиваюсь. Кстати, как ни странно, но именно моя забывчивость и мелочная рассеянность в подобных вещах, спасли мне тогда жизнь.
Мичман, кстати, не выжил, но умер уже на койке в госпитале.

Но все это прошлое, которое имеет лишь отдаленное влияние на будущее. И летать на шаттлах я все еще не боюсь, и страха перед подобными случаями не испытываю. Или просто не попадала в них повторно.
Да и когда идешь по пустым коридорам корабля с приглушенным дежурным освещением, думать хочется о другом.

Мысли снова возвращаются к МакКою. Или причудливому переплетению событий в моей голове. Ту температурную ночь – а вообще, даже сутки – я не помню. Да, позже начала понимать, по тому, что на мне была чистая свежая рубашка, а подо мной сухое белье, что МакКой работал не только врачом, но и сиделкой. Но мне уже не двадцать, чтобы краснеть при мысли, что мужчина рылся в моих вещах или видел меня обнаженной.
Да и МакКой не Чехов, смущения явно не испытывал.

Мы не говорили.
Ни о моем ранении – ладони уже полностью зажили.
Ни о «свадьбе» – ведь и правда, пустые слова местного мэра.
Ни о температуре – вопрос «доктор, я хотя бы вас не домогалась?» прозвучал, но был встречен фырканьем: «меня никогда не интересовали чахлые и субтильные девицы».
Вообще-то я не такая уж и субтильная, если на то пошло.
Оглаживаю ладонями юбку. Пиджак держится на честном слове и двух больших пуговицах, при правильном движении давая обзор бюстгальтеру и бантику между чашечками.
И вообще, а не пошел бы доктор МакКой… вон до той звезды и налево, можно автостопом.

Привычка заходить и проверять медотсек после уволнительных была приобретена вместе со статусом старшей медсестры. Еще до Энтерпрайз. Если стоишь на ногах, то просто загляни убедиться, что твои девочки на месте. Доверие – хорошая штука, но контроль никогда не мешал. А сейчас я был трезва на столько, что даже не ощущалось ничего. Все выпитое на пару с Ухурой – хотя пила только я – куда-то делось.

Приглушенный свет в медотсеке привычно тормозит на пороге. В коридоре и то светлее. Пустые койки, тишина, даже нет щелканья оборудования, которое находится в спящем режиме. Благость тихого вечера на корабле. И никаких признаков моей медсестры. И как это понимать? Заглядываю в график на стенке над столом, хотя и так знаю его наизусть. Я сама его составляю и отслеживаю. Нет, серьезно, что за наглое нарушение моих распоряжений? Вот как сейчас пойду и выскажусь за оставленный пост…

…свет из-под жалюзи в стекляшке, которая зовется кабинетом начальника медслужбы, заставляет остановиться. Вздергиваю бровь. Вот теперь у меня все становится на места: МакКой решил тут ночевать, а медсестру услал, чтобы не раздражала. Периодически он такое проворачивает, если не успеваю поймать его за этим членовредительством. А потом начинается, что у меня медсестры распущенные. Так сам же и распускаешь!

Правда, за последние несколько месяцев мне все-таки удалось отучить доктора от этого, объяснив, что как раз наличие на посту медсестры сократит глупые вызовы по мелочам, когда его буду отвлекать от очередного витка исследования. Есть то, с чем она легко справится и сама, без привлечения опытного руководства. Последние слова звучали несколько саркастически, с учетом того, что не каждый врач может сделать больше, чем некоторые медсестры. Но в случае МакКоя такой вопрос не поднимается.

Толкаю дверь, собираясь уже высказаться ему за очередное безалаберное поведение прямо за моей спиной, но слова так и не слетают с моих губ. А вот дверь я успеваю придержать, неловко тормозясь на пороге. МакКой раскинулся в кресле в вполоборота ко мне, закрыл глаза и… проследила за его рукой, чувствуя, как щеки заливает краска.
Кажется, я вломилась в самый неподходящий момент. Но тихо попятиться назад, да просто отвернуться и дать понять МакКою, что он тут не один, у меня не выходит. Было в этом интимном моменте что-то завораживающее, сейчас въевшееся в мозг. Никогда не находила ничего такого в мужской мастурбации. Раньше точно…

Пальцы впиваются в дверной косяк, облизываю губы. Рука МакКоя двигается уверенным сильным движением, а мне хочется подойти и накрыть его ладонь своею. А потом просто перехватить эту игру и начать двигать рукой самой. Под пальцами почти ощущается тепло и пульсация мужского члена. Удивленно смотрю на свою ладонь. Потом на Маккоя…

… вот черт.
Чертчертчерт.
Одна за другой в голове проносятся мысли: устав, нельзя, профессионализм, начальник, и вообще…
Только ни одна из них так и не остается в голове, когда с губ МакКоя слетает стон, подстегивает меня к принятию решения. Собственно, их два – уйти и не мешать, но вряд ли я смогу унять уже собственные то ли чувства, то ли бешеное желание физического контакта; остаться и помочь. Было и серединное решение, остаться и вспугнуть, но оно мне совершенно не нравилось. В отличие от второго…

Шаг вперед, прикрываю за собой дверь поплотнее. И оборачиваюсь, встречаясь взглядом с МакКоем. Я не могу прочитать на его лице эмоции, голова занята другим. Успеваю опереться на подлокотники его кресла и прижаться губами к его губам, до того, как доктор успеет хоть слово произнести.

А от поцелуя начинают дрожать колени в тот момент, когда МакКой отвечает, перекладывая руки на мои бедра. С каким-то сладким упоением мечты, которая сбылась, я продолжаю с ним целоваться, хотя в груди уже ощущается нехватка воздуха. Но оторваться от него практически нет сил. Особенно, когда его руки скользят от бедер вверх, делают остановку на талии.
А легкие уже начинают болеть от нехватки кислорода, и невольно приходится отлипнуть от губ мужчины.
Кладу палец ему на губы:
- Шшш…

Если сейчас мы произнесем хоть слова, мы больше не вернемся к этому моменту. И будем либо профессионалами, забыв об этом, либо трусами, когда кто-нибудь из нас – естественно, я – подаст рапорт о переводе с Энтерпрайз. Ничего из этого я не хочу.
И все-таки он не выдерживает, когда я опускаюсь на колени перед ним:
- Кристина…
Качаю головой и улыбаюсь. Доктор, позвольте вашей старшей медсестре завладеть сейчас инициативой. Вслух я этого не говорю, но меня больше и не рвутся останавливать, когда я кладу руку на возбужденный член, чувствую пульсацию. Кажется, за время нашего отвлеченного поцелуя он успел немного остыть.

Волосы падают на лицо, когда склоняюсь вперед. Отбрасываю их рукой. Ну вот, следовало их заколоть, но я как-то слабо представляла, что буду думать об этом в конце вечера. МакКой пропускает через свои пальцы светлые пряди, а потом собирает их на макушке, придерживая, чтобы они не мешали моему движению. Дразняще скольжу кончиком языка вокруг головки, накрываю ее губами и почти сразу отпускаю, когда слышу горловой стон снова откинувшегося на спинку МакКоя.

Леонард МакКой

Если так пойдет, то надолго меня не хватит…
…я вообще плохо соображаю, что происходит. Нежданное появление Чепел, застукавшей меня на горячем вызвало удивление. Наверное, потому, что я ждал чего угодно – от закатываемых глаз до возмущения, чем я тут занимаюсь – но вместо этого получил совершенное другое.
Поцелуй, мягкий, но настойчивый, изучающий.
И минет, который по общепризнанной легенде женщины делать не любят.
Собственно, Джоселин. Но даже она не шла ни в какое сравнение с одной из моих пассий до нее, которая закатила мне скандал с воплями, что она не проститутка, поэтому нечего совать ей в рот мой член.
Точно, проститутка бы не возмущалась…

Думать, когда Кристина склоняется надо мной просто нереально. Только собрать ее волосы и откинуться назад, позволяя ей играть моими желаниями. Так легко и непринужденно, заставляя срываться меня в стон.
Но недолго.
Потому, что этого становится мало.
Потому, что слишком соблазнительны короткая юбка и разбегающиеся полы жакета, открывающие нечто кружевное, что попалось мне неделю назад в ее ящике для белья. Учитывая, что каких-то десять минут назад я только и мог, что представлять ее перед собой, в чем мать родила. А теперь она совсем рядом, делает мне минет, а мои пальцы путаются в ее шелковистых волосах, в медотсеке хронически собранных в пучок или перетянутые на макушке алой лентой, что придавало ей вид… школьницы.
Блядь…
Очередной стон сопровождается горячей волной по всему телу, фокусирующей в члене, головку которого в этот самый момент щекочет кончик языка Чепел.

Твою мать…
И почему в ЗФ не хотят увеличить длину юбок?

- Кристина, умерь пыл, если не хочешь все закончить сейчас, - тяну ее за руку выше локтя, заставляя встать с колен, и усаживаю на себя. Пальцы ловко расстегивают пуговицы ее жакета, открывая взору белье.
- Ловко, доктор. Хотя я всегда знала, что у вас золотые руки, - зубы Кристины легко прихватывают мочку моего уха, вырывая из горла стон.
Вот черт, эта женщина интуитивно добирается до эрогенных зон.
Скольжу руками по ее спине снизу вверх к застежке лифчика. Сначала жакет, затем и сама деталь туалета летят на пол.
А горячая волна обжигает, собираясь внизу живота, заставляет пульсировать член, нагнетая желание до пика, когда терпеть уже будет невозможно.

Можно забить на прелюдию. Но от этого остается легкий привкус несостоятельности. Да, были бы мы в привычном для меня состоянии после бара, я бы уже был в Кристине. А пока ловлю губами сосок ее правой груди, дразнящее сжимая левое полушарие пальцами. Кристина откидывается назад, на мою ладонь, которая лежит на ее пояснице. Чуть надавливаю, и она выгибается.
Сжимаю зубы на соске. Он твердеет горошиной, когда щекочешь его языком, дразняще, чувственно реагирует тело. Я физически ощущаю дрожь по позвоночнику Кристины, и она перебирается на мой позвоночник, заставляя меня самого сдавленно застонать.

Чепел инстинктивно ведет бедрами, проезжаясь по моему члену.
- Чепел, прекрати, - от ощущения ткани, пропитанной ее влагой, кажется, что я вот-вот и кончу, именно в эту минуту. А она еще и смеется.
Ее пальцы уже в моих волосах, тянут, вынуждая поднять голову и встретиться с ее зелеными глазами, которые кажутся очень яркими. Припухшие губы выглядят соблазнительно, их хочется смять новым поцелуем, жестким, требовательным. От Кристины пахнет спиртным. И в мозгах вдруг всплывает мысль: а что она делала в баре? Просто пила в компании своей любимой подружки Ухуры? Или строила глазки потенциальным кавалерам? Я вижу, как на нее смотрят мужчины: с интересом и желанием. Наверное, подобным тому, что читается у меня в глазах в эту минуту.
С легким привкусом ревности.
Серьезно, я что, ее ревную?

От этих мыслей можно избавиться только одним способом. Пересаживаю Кристину на край своего стола, избавляюсь от ее трусиков, своих брюк и белья. И снова целую ее. Понять бы, почему так хочется ее заставить мне подчиниться.
И не думать о том, кому она улыбалась, пока я тут пытался ее воображать.
Впрочем, реальность намного превосходит нарисованную картинку в голове. Запах тела Кристины, аромат ее туалетной воды, спиртного и бара добавляет моменту пикантности. И радует, что я не способен чувствовать запахи чужих мужчин, которые могли не только обнимать ее в танце, прижимая к себе, но и целовать, как минимум.

Мысль получается яркой и вызывает новую волну ревности. Заставляет рывком погрузиться в нее, дергая Кристину на себя, завладевая ее губами. И она стонет, от поцелуя или от моего резкого движения в ней. Впивается в мои плечи пальцами с коротким маникюром, выгибается под моими ладонями, скользящими по ее телу, накрывающими ее груди.
Шальная, почти мальчишеская мысль – оставить на Чепел метку. Прикусываю кожу на ее шее, но затем останавливаюсь. Нет, слишком заметно, а компрометировать ее не хочется. То, что происходит вне Энтерпрайз – одно. Другое, появление старшей медсестры с вполне себе чистенькой репутацией – о, как многое, оказывается, скрывается за белокурыми, почти кукольными, локонами и теплой улыбкой – с засосом на шее.
Спускаюсь поцелуями ниже, на плечо. Вот тут. Тут место, закрытое формой. И будем знать только мы – я и она.

Я упускаю, как Кристина прикладывает свои руки к моему заду. И от ее ногтей я вздрагиваю. Она оттягивает мою голову за волосы и улыбается. Дыхание сбивается, голос звучит сипло, когда она спрашивает:
- Нравится то, что ты имеешь?
- О да… - едва могу выдохнуть.

Окончание в комментариях.

@темы: Фанфики, СТ

---

Первый мой фик по СТ.
26 страниц, больше 11 тысяч слов.
И это я его еще явно буду править, мне не все нравится, а концовку переписывала два раза.

Хотя стоп. Фик не первый. Это я с дуру заглянула на однострочники по СТ.

STID, Спок|Маккой, AU, Кирк на самом деле умер. Спок и Маккой пытаются поддержать друг друга, но плохо знают как.

Это становится ритуалом – приходить каждый день в технический отсек и стоять у двери в реактор. Паршивым ритуалом, но это все, что у них есть.
Иногда МакКою кажется, что Спок не уходит. Когда бы Леонард ни пришел, вулканец уже там. Когда же Леонард уходит, вулканец все еще там. Иногда просто стоит, а иногда прижимает ладонь к стеклу, будто никак не может попрощаться с капитаном и другом.
Кто бы мог подумать, что этот голубоглазый мальчишка – именно мальчишка – так цепанет гордого и не эмоционального вулканца.
Кто бы мог подумать, что этот мальчишка цепанет его самого, Леонарда МакКоя, терявшего в свое время пациентов и нарастившего еще тот хитиновый покров.

Но, в конечном счете, они со Споком встречаются здесь каждый день, в попытке поддержать друг друга в общем горе. Только оба не знают, как. Слова пусты. Что бы ты ни говорил, но это не вернет Кирка. А отправиться в прошлое, чтобы изменить что-то, они не могут. Да и что изменить? МакКой задавался вопросом не раз, где же та точка, когда все пошло прахом. Взятие Хана на борт? Или еще раньше, когда Джим поверил Маркусу? Или же желание мстить за смерти Пайка? А, может, эта самая точка еще дальше, может, это тот памятный день в баре в колхозе под названием штат Айова…
Да и МакКой почти уверен, предложи он Споку такое, то услышит в ответ, что это либо не логично, либо запрещено директивами ЗФ.
И так и стоят перед дверью изо дня в день, хотя уже прошли недели.

…истекает отведенный себе МакКоем час. Дальше его ждут повседневные заботы, которых никогда мало не бывает. Он легко хлопает Спока по плечу, почти желая услышать от вулканца возмущение на несанкционированный тактильный контакт. Но тот лишь кивает с понимаем, быстрым движением пожимает врачу руку. И снова смотрит в пустоту, видя лишь то, что ведомо только ему…

@темы: Фанфики, СТ

---

Название: ***
Автор: Яринка
Фандом: ВК
Рейтинг: R
Жанр: а... АУ, романс, ангст, hurt/comfort обещает придти
Пейринг: Эомер/Эовин, Грима/Эовин
Предупреждение: инцест
От автора: автор потихоньку балуется отдельными зарисовками, складывающимися во что-то цельно. За идею спасибо Полипу правда, у автора случился конфуз, во-первых, я опиралась на фильм, а там Теодред по виду совсем мальчишка, по книге же на 13 лет старше Эомера, но переписывать два куска... терять все. Во-вторых, первый писался как POV Эовин, а потом я поняла, что теряю чувства остальных. И переползла на третье лицо.
А вообще, я же не на конкурс, а просто сливаю мысль. Так что какая разница, как оно так вышло.

***

***

Первая оттепель в Рохане припадает на начало февраля. Солнце уже стоит достаточно высоко, а ветра утихают, и перестают нести с гор снег и дождь. Небольшое затишье, возможность почувствовать приближение весны. Ведь еще какой-то месяц, и начнет пробиваться зеленая трава, а солнце будет подниматься все выше, пригревая и лаская.
В первую оттепель роханцы стараются успеть многое. Подставить себя солнцу после сырой и морозной зимы. Убрать в домах. Разобраться с тем, что принесли ливни и снегопады. Починить крыши и окна.
Двор Золотого чертога наполнен шумом и гамом. Женщины, от мала до велика, одетые в простые шерстяные платья, скинувшие зимние плащи и теплые ботинки, заняты выбиванием постельного, стиркой, уборкой. Смех, песни, веселый гомон несутся к небу, подхваченные легким ветром, теребящим знамя Эорлингов на крыльце.

Протряхиваю покрывало и смеюсь, когда из него вылетает пыль. Деве Рохана тоже положено выполнять свои обязанности. Да, есть то, что будут делать только служанки, но я не чураюсь физического труда.
- Эовин, ты вся в пыли, - улыбается кормилица. Эта весна для нее уже семидесятая. У нее все больше морщин на лице, но улыбка все такая же, молодая и задорная. Она протягивает мне кувшин, источающий запах свежего молока, - отнеси брату, он там со своими всадниками тренируется.
Сжимаю пальцами горло кувшина и спускаюсь по лестнице, быстро перебирая ногами, так, что подол юбки запутывается. Почти бегу на задний двор, где находятся конюшни, и где обычно находится Эомер, когда дома.
И останавливаюсь, едва могу дышать.
Брат занят упражнениями с мечом, а у меня дыхание перехватывает при виде него. Высокий, статный, сейчас на нем нет доспехов, даже рубашки нет. Волосы заплетены в косу и перехвачены черной веревочкой. Он сосредоточен, обеими руками сжимает меч, двигаясь, как в танце. Меч тяжелый, но по нему это не заметно. Взмах, выпад, защита. Эомер держит меч уже одной рукой, продолжая нападать на невидимого врага, четко просчитывая каждый свой шаг. Подбрасывает меч и ловит его второй рукой, начиная крутить его в руке, разрабатывая запястье. Его взгляд фокусируется на серебристой стали. Каждый мускул играет под кожей, с которой еще не сошел прошлогодний загар. Гладкая, чистая, на ней почти незаметны аккуратные шрамы – два прошлогодних ранения, я сама его заштопывала. Зато видно, как его тело лоснится от пота, ведь это совсем нелегко – управляться мечом.
Кажется, я забываю дышать, так и стою с полуоткрытым ртом. Пока не встречаюсь с его насмешливым взглядом. Интересно, он давно на меня смотрит?
- Молоко? – Кивает брат на кувшин в моих руках. Он оставляет меч острием в земле и подходит ко мне.
Протягиваю кувшин:
- Да, кормилица просила передать.

Эомер берет его из моих рук, задевая мои пальцы, и я застываю. От его прикосновения разбегается сотня электрических разрядов, они щекочут и колются, а я сбиваясь со вдоха.
- Пробовала? – Спрашивает он, когда утоляет первую жажду.
- Нет еще. Тебе несла.
Брат улыбается и подносит край кувшина к моим губам. Смотрю на него снизу вверх и осторожно сжимаю губами ободок. Я словно привороженная, не могу ничего сообразить. Пью молоко прямо из его рук, чуть прикрыв глаза. Оно еще теплое и сладкое. И вытираю губы рукавом платья.
- Не видит тебя кормилица.
Смех Эомера заразителен. И я начинаю смеяться вместе с ним. А то странное чувство, которое меня накрыло от соприкосновения с ним, отпускает. Наверное, показалось.

К сожалению, последние недели у нас не так много поводов для веселья. И тем прекрасно, что мой старший брат сейчас смеется, а его глаза искрятся удовольствием. Он ставит кувшин на скамейку и протягивает мне руку.
- Пойдем. Война – не женское дело, но ты должна уметь защищаться. А я давно не видел тебя с мечом.
Позволяю Эомеру вывести меня на середину площадки. Я и правда давно меч не держала в руках. Наверное, с осени. Зимой мало чего хочется.
Он становится за моей спиной, и я попадаю в кольцо его рук. И едва не задыхаюсь от накатившего на меня жара. Но попытки понять улетучиваются в тот момент, когда Эомер вкладывает свой меч в мои пальцы, сжимая мои руки своими. Его оружие тяжелее того, которое выковали для меня. Но Эомер помогает мне мягко и плавно вести меч.
- Расслабь тело, Эовин, - его ладони проходятся по всей длине моих рук, даже поверх ткани обжигая горячим прикосновением, - ты должна быть единым целым с мечом. Тогда не будешь чувствовать его тяжесть. Вес меча ничего не значит, если ты сливаешься с ним, - его ладони уже двигаются по моим бокам на талию, а шепот щекочет ухо, сбивает выбившиеся из кос пряди, ласкает шею. Он так близко, что я чувствую его запах, чувствую, как он меня окутывает и я начинаю таять. Буквально таять. Не понимаю, почему вдруг между ног становится влажно, а грудь как-то наливается. – Представь, что ты просто ведешь рукой, что меч – продолжение твоей руки, и он станет таким же изящным…
Руки Эомера ложатся мне на бедра на короткий миг. Буквально всего ничего, но от случайного движения я прижимаюсь к нему сильнее, и чувствую, как натянута кожа его штанов, и как он чем-то упирается в меня. Я знаю, чем. Я видела и до этого раздетых мужчин. Нагота не то, чего стесняются рохерримы. Но сейчас меня это выбивает из равновесия, мне кажется, что из меня сочится влага, пропитывает мое платье. И сейчас Эомер увидит пятна на голубой юбке. И скажет мне, что так нельзя, что этого не должно быть, что я неправильная, я прогневила его…

- Эомер! О, я смотрю, вы заняты, - Теодред кажется совсем мальчишкой. В отличие от моего брата, у него короткие темные волосы. Он с задором смотрит на нас, я как раз опускаю меч. Боюсь шевелиться, боюсь двигаться, тело одновременно деревенеет, но вместе с этим сладко ноет, требуя чего-то.
Эомер отпускает меня, и меня охватывает ощущение сиротливости и разочарования. Может, это постыдно, но эти минуты были такими сладкими, такими нежными, такими… разжигающими во мне что-то.
- Мы уже закончили, - Эомер оглядывается на меня.
На короткий миг у него меняется взгляд. Из него уходит искристость и веселье, уступая место более пристальному изучению меня. А у меня горят щеки, горит все тело, кажется, я покраснела с головы до пяток.
- Я… пойду…
Протягиваю брату меч острием вниз, стараясь не задеть его пальцы. Мне неловко под его взглядом, неуютно перед смеющимся Теодредом.
- Вот возьмем мы однажды Деву Рохана в поход, она даст фору остальным. Меч держит очень умело. Хорошо выучил.
- Не возьмем, - сухо отрезает Эомер. – Не место ей в походе…
А я уже бегу со двора. Забегаю в первую попавшуюся дверь, прижимаю ладони к щекам. Эомер что-то видел, что-то понял. И теперь не доволен. Я поняла это по его взгляду, по его голосу…

2 550 слов

***

Эомер с Теодредом отправляются в дозор в оттепель. Эовин стоит на крыльце, с замирающим сердцем ждет прощания. Встречается взглядом с глазами брата – у него они темнее, чем у нее, в них больше зелени, а в ее же – прозрачность роханских небес в летний день. Эомер сжимает ладонями хрупкие плечи сестры, склоняется и касается губами ее щеки. Он не просит ждать. И так знает, что ее просить об этом не надо. Кивает конунгу и садится на лошадь.
А Теодред привычно весел. Он еще совсем мальчишка по сравнению с братом. И Эовин дарит ему прощальную улыбку.
- Смотри, Дева, замуж тут без нас не выйди. Знаем мы эти дозоры, они долгие, - он подмигивает и заскакивает на коня. А Эовин давит нервный смешок, снова переводя взгляд на брата. Тому шутка явно не понравилась, о чем говорит то, как резко он разворачивает коня и уводит за собой людей зычным криком «Рохирримы».
- Да хранит вас Бэма, - бормочет Эовин.
Странное чувство, особенно, если знаешь, что ты, всего лишь, разменная монета между государствами. Теоден беспредельно добр, он любит племянницу, единственную женщину в королевской семье+ за последние несколько поколений, рожденную под этой крышей. Но Эовин знает: если ты не рождена править, то тебе придется принести пользу своим людям иным способом. Выйти замуж, привести в этот дом новые земли. Или нового воина. Родить наследника. Или наследницу, которую тоже продадут. Все, на что остается надеяться, что Теоден будет щепетилен в выборе мужа племяннице.
Конунг легко треплет Эовин по щеке и просит:
- Не грусти. Я знаю, как ты без них скучаешь, но они вернутся, - в голосе вождя слышится непоколебимое спокойствие. Он воспитал лучших воинов во всей степи. Один из них его сын, унаследовавший все лучшие черты отца, открытый мальчик, еще юный для тяжести управления всадниками, но способный. Второй – племянник, который способен подставить плечо младшему Эорлингу, хотя и понимает, что вечно будет в его тени.
И почему-то этот порядок вещей раздражает Деву Рохана. Но она улыбается и отвечает:
- Да, дядя, я знаю. – Целует его, становясь на носочки: - Ты иди, а я еще тут постою…

…первое, что замечают всадники, возвращаясь в Эдорас – знамя Рохана, реющее на ветру в любую погоду. Но иногда их встречает тоненькая фигурка со светлыми косами на краю крыльца Золотого чертога. Дева Рохана. И сердца всадников бьются сильнее. Их ждут. Эта фигурка воплощает в себе все – гордых воинов, сильных женщин, дом и будущее. Те, кто уже обзавелся семьями, думают о своих женах. А те, кто еще не созрел, ждут того дня, когда и их будут встречать на пороге с корзиной белья или с ребенком на руках, а в доме будет пахнуть свежей, горячей едой. И постель будет сухая и мягкая. И тогда все дозоры будут стоить того. Потому, что им всем есть, что защищать.
Эомер не оглядывается, уносясь в степь. Он и без этого знает, что Эовин провожает его взглядом. Знает, что в тот день, когда они вернутся, она будет стоять на крыльце, почти безошибочно угадывая именно этот день. И в душе теплеет, но вместе с этим в солнечном сплетении сворачивается какой-то тугой клубок, а его пальцы крепче сжимают поводья. Слишком крепко, от чего конь дергается, не понимая, почему всадник его притормаживает, когда перед ним свобода, и он готов нестись со скоростью ветра.
Однажды Эовин не будет стоять на крыльце. И с каждым дозором этот момент становится ближе. Эовин взрослеет. Черты ее лица все еще детские, все еще нежные, а взгляд безмятежный. Но с каждым возвращением Эомер замечает, как Эовин меняется. Как гордо вздергивает голову, осознавая, кто она такая. Как темнеет и затуманивается ее взгляд. Как платье очерчивает ее фигуру. И скоро к ним с Теоденом пойдут женихи, жаждущие получить в супруги Деву Рохана и в придачу энное количество лучших коней из табунов Эорлингов. И из этого списка ценнее кони, Эомер даже не сомневается. Сестра – дополнение к этому. Он не хочет такой судьбы для нее, но ничего не может изменить. Иногда ему и правда хочется, когда он видит, как тонкие сильные пальцы сжимают рукоять меча, чтобы Эовин родилась воином. Или не была такой женственной и красивой. Может быть, тогда для нее все могло быть по-другому. Но, увы, все расписано заранее. И он лишь может надеяться, что впереди еще долгие возвращения, в которые его будет встречать Эовин на крыльце Золотого чертога.

…степь выглядит серой и безжизненной. Хотя Эовин знает – это не так, она полна жизни. И уже проглядывает трава, выглядывают первые степные цветы, просто ей со своего места не видно. Она зябко кутается в меха, когда сильный порыв ветра окатывает ее с головы до ног. Еще немного, и придет комфортная погода, когда уже нет ночных заморозков, но еще не пришла изнуряющая жара. Хотя белые шапки гор, где земли Марки сливаются с их подножием, так и останутся на месте, делая гребни седыми. Да наверное, они такие и есть. Они помнят еще праотца Эорлингов – Эорла Юного.
Эовин запахивает накидку. И не сводит взгляда с горизонта. Вдруг ей удастся разглядеть лошадей и их всадников, которые должны вернуться из дозора? Но это лишь надежда, которой еще рано сбываться. В конце концов, не это причина того, почему Дева Рохана стоит на краю крыльца, на холодном ветру, и не возвращается в теплоту чертогов. Ей кажется, что взгляд Гримы, хмурого и пугающего советника конунга, преследует ее в любом конце палат. Он уже не первый день следит за ней. Или же это просто у Эовин разыгрывается воображение? Она разворачивается, чтобы вернуться в чертог, но тут же натыкается на взгляд прозрачных глаз. У Гримы они даже не голубые, а какие-то водянистые, и от этого Эовин пробирает дрожь. Она замирает, цепенея на короткий миг, а потом слишком торопливо проскальзывает мимо, подбирая юбку платья. Грима в последний момент ловит девушку за запястье:
- О, прекрасная леди, - голос струится мягко, окутывая Эовин, - ты так грустна. Могу ли я избавить тебя от тоски?
От его пальцев по телу бежит дрожь, и Леди Рохана выдергивает руку, бросив строгое:
- Не прикасайся ко мне.
В голосе звучит сталь. Женщины Марки соответствуют мужьям, если нужно, они возьмут мечи и пойдут в бой, хотя и предпочитают оставаться хозяйками, а не воительницами. Но королевская кровь не вода. И взгляд у Эовин, несмотря на голубизну и беззащитность, обещает тому, кто ослушается, наказание. Она не любит, когда ее не слушают. Грима подается назад, склоняя голову и отпуская ее. Но то, как он смотрит вослед Эовин, несет в себе угрозу. Наверное, заметь она это, то задумалась о том, что ее ждет. Но Эовин возвращается к дяде, скидывая меховую накидку на ближайшее деревянное кресло.

…Грима приходит ночью. Об этом свидетельствует скрип петель деревянной двери. Эовин резко садится в постели, натягивая на себя одеяло. Тонкая сорочка полупрозрачная - лишь ореол молодому телу, такому желанному для Гримы. А страх на лице Эовин становится катализатором.
- Бедная, одинокая, маленькая девочка, брошенная братом на старого дядю, который думает, как бы лучше тобой сторговать. Тебя ждет не лучшая жизнь, проще быть обычной обитательницей Ристании…
- Что ты знаешь о Ристании? – Гордо спрашивает Эовин, вздергивает подбородок, отодвигаясь от присевшего на край кровати Гримы.
- Ничего. Но зато многое знаю о тебе. Красивая, гордая, но никому не нужная, - его пальцы касаются белой кожи девушки, Эовин дергается от прикосновения, но Гриму это не останавливает. – Нежная кожа, золотистые волосы, голубые глаза… во всем Рохане нет прекраснее девушки…
Его слова, будто, яд, струятся и проникают под кожу. Эовин хочется стряхнуть с себя оцепенение, громко окликнуть Гриму, потребовать, чтобы он ушел из ее комнаты. Ей не нравится то, как его руки в темноте скользят по ее телу, касаясь пока поверх сорочки. Лунного света мало, чтобы видеть, как его взгляд подергивается жадностью, но вот дрожь его рук чувствуется, как и сбивающееся дыхание. Она такая желанная, такая близкая, но такая напряженная, как струна. Как лошадь перед прыжком, готовая вот-вот сорваться с места. Грима прижимается губами к ее щеке, спускается на шею, чувствует, как Эовин замирает.
Она боится дышать. Боится шевельнуться. Только дрожит под пытливыми пальцами Гримы. И не говорит ни слова, закусывает нижнюю губу. А глаза широко распахнуты, и в свете луны становятся только ярче. Грудь начинает ныть под сорочкой, а соски набухают. И Эовин задыхается от того, как ее накрывает горячей волной. Ей хочется сказать, что это что-то новое, но память услужливо подкидывает солнечный теплый день, задний двор, тренировку Эомера, и его руки на ее талии. И все равно, ощущение совершенно непривычное, непонятное, тело живет своей жизнью, реагируя на прикосновения Гримы. Реагирует пугающе. Потому, что к горлу подкатывает тошнота, а по спине стекают струйки пота.

…Грима приходит и на следующую ночь. Но в этот раз он заходит дальше. Его руки пробираются под ночную сорочку Эовин, все более настойчиво лаская молодое тело. А она все так же, как и накануне, цепенеет от отклика собственного тела, не понимая, почему испытывает отвращение, но все равно жаждет продолжения. Какого? Эовин и сама не знает. Руки Гримы скользят по шелковистой коже, ласкают обнаженную грудь, играют набухшими сосками, которые еще больше твердеют. Поглаживают плоский живот, и Эовин непроизвольно выгибается, а простынь под ней впитывает сочащуюся из нее влагу. Дева закусывает губу, пальцы впиваются в ткань. Это неправильно, так не должно быть. Они делают, что-то запрещенное правилами приличия, что позволено делать только мужу с женой. Но оттолкнуть Гриму так и не выходит. А он ведет себя с какой-то особенной, вместе с тем пугающей нежностью. Ему нравится, как Эовин собирает все свои эмоции в пружину. Тот момент, когда пружина распрямится, будет сладким. Помимо этого, он ведь будет держать в своих руках желанную, вымечтанную женщину. При всех обстоятельствах Грима никогда не будет ею владеть, только прокравшись ночью в ее покои. Такие не становятся невестами безродных прибившихся советников. Но он потом подумает об этом, а пока разводит ноги девушки и входит в нее пальцами. Одним, потом уже двумя.
Эовин замирает. Задерживает дыхание и сводит колени вместе. Что он делает? Зачем? Как? Но главное – почему после первого чувства дискомфорта ей начинает… нет, пока не нравиться. Но тело как-то сладко ноет, а внизу живота разливается тепло. И Эовин инстинктивно приподнимает бедра навстречу руке Гримы, снова выгибается и закрывает сглаза, отдаваясь на волю методично двигающихся пальцев. Они творят с ней что-то невероятное, о чем она подумает потом. Когда Грима уйдет. Или завтра утром. Потому, что даже краснеть сейчас не хочется, когда бросает в жар, и становится так приятно, и хочется застонать, позволить Гриме большее. А он меняет ритм, как только чувствует, что девушка приноровилась. Безобразное одутловатое лицо озаряет улыбка. Сытая и довольная. Эовин просто создана для ласк, и Грима этим пользуется, доставляя ей удовольствие и себе.

...нитка вьется под тонкими сильными пальцами Эовин. Она терпеть не может прясть, слишком монотонная работа, вгоняющая девушку в состояние мечтаний. Это не учитывая того, что племянница конунга вообще предпочитает меч иголке с ниткой или любой другой истинно женской работе. Вот и сейчас она вспоминает за прялкой то, что происходило прошедшей ночью в комнате. И ловит себя на мысли, что ждет следующей. Что будет дальше? Что сделает Грима? Ее снова начинает мутить, бросать из жара в холод, стоит только поднять глаза и увидеть в дальнем конце большого зала конунга со своим советником. Она отводит взгляд от Гримы. Он все так же уродлив, совершенно непонятно, что же Эовин не позволяет прогнать его. Но сейчас она смотрит на конунга.
Дядя выглядит хуже. Он вдруг в один момент постарел. Не сильно, совсем немного. Но больше седины в волосах, больше усталости в глазах. А с границы Рохана доносятся страшные новости, о том, что орки выходят не только по ночам, но и днем. Как же такое может быть? Неужели что-то изменилось в Марке и вокруг Марки? Неужели грядет война? Но Эовин не видела, чтобы зажигались костры Гондора, ближайших соседей и союзников Рохана. Хотя между ними уже не все так гладко. Сердце Эовин сжимается в страхе. Дядя не молод, хотя всадники Рохана долгожители, и правят долго. Но что-то с ним не так. А Эомер с Теодредом совсем далеко, где-то на просторах степи. А может быть уже…

Эовин встряхивает головой, пряди золотистых волос рассыпаются по плечам. Она не часто носит косы, да и обруч, который выделяет ее королевский статус – тоже забывает надевать. И без этого заметно по осанке и поведению, кто она такая. Эовин останавливает прялку и поднимается со скамьи. Ее девушки затихают, внимательно наблюдая за госпожой, которая царственной походкой направляется к конунгу:
- Дядя, ты выглядишь утомленным, давай я тебе постель приготовлю, - его ладонь велика даже для двух ее рук. Эовин ласково тянется к Теодену, но он бросает на нее тяжелый взгляд, который заставляет отшатнуться девушку.
И отпустить руку.
- Мне некогда спать днем, - голос дяди звучит резко: - твой брат увел моего сына в степи, но так и не вернулся, хотя во всей округе ходят опасные слухи об опасности из-за границ. И мне нужны все мои маршалы, все мои люди. А он бездарно тратит силы на бесполезные дозоры, забирая лучших!
У конунга в голосе раздражение, совсем непривычное для Эовин. Она удивленно смотрит на него. Дозоры – всегда были важны для Рохана. Это способ убедиться, что в государстве все спокойно. И этим всегда занимались лучшие, элита рохирримов, возглавляемая маршалом. Тогда почему Теоден сердится на Эомера? И почему считает, что тот специально увел Теодреда от отца?
Глупости это все. Эовин встает с колен и мягко сообщает:
- Тогда я позабочусь об обеде, дядя, - она дарит Теодену улыбку. И получает ответную, что согревает девушку. Если он ей улыбается, значит, он и правда просто устал, поэтому так рассуждает. Уходя, Эовин встречается взглядом с Гримой. И вздрагивает. У нее в глазах сквозит торжество. Какое-то… жадное.
Грима забывается на короткий миг, позволяя проницательному взгляду принцессы увидеть лишнее. И понимает это, спустя мгновение. Опускает глаза, беря паузу для того, чтобы подавить победное чувство, ему не хочется объясняться с Эовин. Но ее легкие шаги свидетельствуют о том, что она ушла на кухню.

…он снова приходит к ней. И в этот раз Грима решает, что пора завершить начатое две ночи назад, что Эовин уже созрела. Ее тело все ярче и острее реагирует на ласки. Но девушка почти сразу же зажимается, стоит ему навалиться на нее. В глазах Эовин читается страх перед чем-то незнакомым. Но Грима старается быть нежным настолько, насколько может. Насколько позволяет желание владеть, все больше зашкаливающее. Эовин закрывает глаза. Если так сделать, то она не может видеть его лица. И тогда избавляется от тошноты. Потому, что он все так же пугает ее, все так же вызывает отвращение. Но не видя его, она думает о другом. О том, кто выше, стройнее, прекрасно держится в седле. Чьи светло-золотистые волосы развеваются на ветру, а аккуратно подстриженная бородка приятно щекочет, когда он целует ее в щеку. Чей внимательный взгляд проникает в самую душу. И чьи руки способны просто одним прикосновением дать ей все.
Мысли об Эомере отвлекают в тот самый момент, когда Грима овладевает ею. Эовин пытается сдержать судорожный вдох боли и дискомфорта. Хочется зажаться, лечь на бок, подтянуть колени к груди и заснуть. Дыхание Гримы обдает лицо, а Эовин так и лежит, даже не двигается. Насколько были приятными все ласки Гримы, настолько неприятным был именно этот момент. И под опущенными ресницами девушки собираются слезы, но так и не срываются, пока Грима не кончает. О да, его более чем устроит, если племянница конунга понесет. И советник даже не пытается сделать вид, что вовремя остановился. Но Эовин сейчас даже не понимает, что к чему. Его поцелуи кажется ей отравой, и она старательно пытается отвернуться от него, от его губы, выпутаться из его рук и объятий. Мечтает, чтобы он ушел.
А когда все-таки Грима уходит, то долго плачет, уткнувшись в подушку. Она испорчена. Она отравлена Гримой, и теперь ничего хорошего ее не ждет. Она подвела всех – Теодена, Теодреда, Эомера. Хуже всего, что она подвела Эомера. И думать об этом невыносимо.

1 918 слов

***

Каждый раз, когда Эомер возвращается из похода, первым делом он отчитывается конунгу, вторым – идет в баню. Походы и войны – грязное дело. Летом - ветер, пыль, палящее степное солнце, конский пот, собственный пот; зимой – почти все то же самое, разве что пыль успешно заменяется грязью, а жара - морозом. И всегда кровь. Эовин уже давно свыклась с этим запахом, плотно въевшимся в Эомера, в его кожу, одежды, волосы.
Она всегда знает, когда он вернется. Бывает, просыпается утром и знает – вот сегодня Эомер приедет. И приказывает с утра держать баню натопленной, чтобы все было готово и ему не пришлось ждать. Не раз Эовин видела выражение брезгливости, которое проступает на его красивом, породистом лице, когда он принюхивается к себе, находясь в тронном зале. На просторах Рохана ничего не ощущается, перебиваясь запахами свободы, открытого пространства, азарта погони. В замкнутом пространстве Эдораса чувствуешь все.
Эовин ждет Эомера с самого утра. С самого рассвета стоит на крыльце Золотого чертога, накинув на плечи плащ, подбитый мехом. Ветер без устали играет длинными прядями, и она быстро заплетает их в две косы, вплетая голубые ленты. И снова ждет, не позволяя никому ее отвлечь. Это еще и способ избежать Гримы, который не смеет прикасаться к княжне на глазах у подданных.
Лишь на закате, в алых лучах заходящего за горизонт солнца, на бурой зимней земле – снег лежал еще вчера – проступают черные точки, движущиеся к чертогу.
Кровь гулко стучит в висках, кажется, все тело напрягается от болезненного ожидания. Эовин еще не знает, все ли хорошо, все ли живы, хотя уверена, что с братом ничего не случилось. Чувствует. Пальцами сжимает меховые края плаща, ловя последние отблески солнца, на смену которым приходят короткие сумерки. К тому моменту, когда опускается иссиня-черная ночь, с заунывными бесконечными ветрами, от которых в чертоге полотнища гобеленов телепаются на сквозняке, а повсюду загораются костры и факелы, Эомер в сопровождении своих людей въезжает во двор.
Эомер…

…он не может разглядеть Эовин, но и так знает – это она. Стоит на краю крыльца, высматривает его. И невольно на душе становится светлее, а раненое плечо перестает ныть. Эовин для него – свет сторожевого костра. Она манит его, освещая путь домой. И снится по ночам.
- А вот и наша путеводная звезда, - кивает Теодред, широко улыбается, когда они приближаются к воротам. – Ждет, - в голосе сына конунга ощущается братское тепло. Он любит единственную женщину их семьи. От всей души и со всей нежностью. Иногда ему кажется, что Эомер слишком жесткий с Эовин. – Брат, ты хоть бы радость изобразил.
- Я рад, - отбрыкивается Эомер, - но у нас еще дела до того, как я встречусь с постелью и стану безоговорочно счастлив.
Теодред смеется:
- Да-да, могу поспорить, что ты еще и не сам будешь в той постели. – Эомер морщится с легкой брезгливостью. Ни одна из женщин, которых он использовал для своих мужских потребностей, не делила с ним ложе. И не будет. Потому, что оно предназначено для той, кому он даст клятву верности, если, конечно, доживет до этого момента. - Мы все истосковались по сильным девичьим телам!
Всадники вразнобой поддержали молодого полководца. Кое-кто уже успел заметить среди встречающих любимых жен, невест, детей. Им до отдыха было ближе, чем Эомеру с Теодредом. Один за другим они отъезжали к своим домам, и к чертогам подъедут уже единицы.
- Эомер, сделай лицо попроще.
Маршал смотрит на брата. Он не сомневается, что тот достаточно опытен, чтобы не понимать все то, что происходит на границах Рохана. Не понимать беды, которую несут полчища орков. И веселиться ему не хочется, а лучик счастья, подаренный образом сестры, уже померк, уступая место привычной угрюмости.
Не с чего им радоваться.
- Может быть, после аудиенции у твоего отца, - отмахивается Эомер.
Короткое пересечение взглядов с Эовин, быстрый обмен кивками, и он уходит к конунгу. А сестра оборачивается, чтобы заняться своими делами. И встречается с внимательным взглядом блеклых голубых глаз. Грима стоит на самом пороге и смотрит на девушку. Эовин вздрагивает, но совсем не от порыва ветра, который теребит знамя Эорлингов, и отводит взгляд в сторону. Почему-то ей кажется, что от пристального, проникающего в душу взгляда дядиного советника не укрывается та любовь, с которой принцесса смотрит на старшего брата. У Эовин в горле пересыхает. Эти мысли… они еще хуже, чем то, что она делает по ночам с Гримой. Хотя правильнее сказать, что делает с ней, с ее телом он. Но мысли об Эомере будто подтверждают растущую гниль внутри нее. Ей положено быть целомудренной, но что говорить о девушке, которая выгибается под ласками не мужа, и представляет на его месте родного брата?

…Эовин перехватывает служанку у самой бани. Свежая одежда для Эомера, завернутое в бумагу дегтярное мыло, шовные принадлежности.
- Ранен?
- Да, моя госпожа, просил заштопать.
Служанка опускает голову. Ей хочется пойти дальше. Она чуть старше госпожи, служит в чертоге около года. И была безмерно счастлива, когда господин позвал ее в первый раз. Эовин забирает у девушки вещи:
- Иди. Я сама.
На лице служанки отчетливо проступает сожаление.
Это странное гложущее чувство внутри, когда ты не имеешь никакого права вмешиваться в чужие отношения. Но Эовин неприятно думать о другой в объятиях брата. Правильно ли это? Особенно, учитывая, что сама она отнюдь не невинна. Сладкое чувство наслаждения, мешающееся с отвращением. От него Эовин кажется, что она больна проказой. Испорченность проникает во все клеточки ее тела, в каждый уголок ее мыслей и души.

…помещение бани заполнено паром, но Эовин отчетливо видит фигуру Эомера. Он уже без рубахи, длинные волосы прилипли к коже. Мужчина оборачивается на звук шагов. И в первый момент на его красивом лице отражается разочарование, от которого в груди Эовин разливается боль.
- А, это ты… я ждал служанку.
- Я тебя расстроила? – Эовин спрашивает с легким вызовом. Всегда было непонятно, почему мужчинам можно иметь отношения на стороне, до женитьбы, а женщинам – нет. И Эомер не особо-то скрывается, а ей даже посмотреть на мужчин нельзя. Не то, что бы она смотрела, но сам факт. - Ты можешь со мной спорить, а можешь позволить помочь. Никто лучше меня не справляется здесь с иголкой, - спокойно сообщает Эовин, она продолжает стоять на пороге с его одеждой в руках. Он мужчина, он главенствует в семье, он может приказать ей уйти, и она не будет нарушать приказ. Но пока он не ответил, Эовин ждет.
Эомер отмахивается:
- Ладно.
По большому счету ему все равно, кто будет возиться с его царапиной. В какой-то степени сестра предпочтительнее, она делает это намного аккуратнее и умеет снимать боль. Или прикосновения у нее такие?

Эомер не стесняется собственной наготы, снимает штаны и не спешит забраться в чан с водой. Тело устало от одежды, доспехов, пусть и легких, от бесконечной гонки и спанья под звездами на голой земле. Оно просит ласки, облегчения, прикосновения. Но есть что-то, необъяснимо приятное, в напряжении последних минут, когда вот-вот расслабишься.
Он не сразу улавливает тишину и оборачивается. Эовин… он видел такой взгляд. Обычно так на него смотрят другие женщины, которых он интересует, как мужчина. Чуть приоткрытые губы, поблескивающие глаза, расширившиеся зрачки. И румянец во всю щеку. Дивная догадка формируется в голове роханца, от удивления Эомер даже не может одернуть сестру.

Сны… они бывали разными.
Но один – он был странный. В нем была Эовин. Не такая, какой привык ее видеть Эомер. Более соблазнительная. Более взрослая. В Эовин нет ни капли наигранности. Естественная, простая, но породистая. Девочка. И эти сны смущали Эомера.
А взгляд, которым на него сейчас смотрит Эовин, принадлежит не девочке, а молодой женщине.
- Эовин.
Она смаргивает дивное видение. Засмотрелась и не заметила.
…Не могла отвести так просто глаза от молодого, подтянутого тела. От того, как под блестящей от пота и пара загорелой коже, играют мускулы. И без тени стеснения, завороженная Эовин опускала глаза ниже, к узким бедрам. Она следила за каждым движение брата, чувствовала, как пересыхает во рту, а тело охватывает жар. Совсем не от пара. Ей чудилось, что Эомер берет ее за руку, привлекает к себе и…
- А? Да, сейчас. Ты, - краска заливает ее лицо, и девушка смущенно кивает на лохань с водой, - садись.

Эомер отворачивается. Да, сесть в воду ему точно не помешает, чем меньше Эовин увидит сейчас, тем лучше для нее. Эрекция не была чем-то неожиданным, но вполне закономерной. И Эомер забирается в лохань, расслабленно откидываясь назад. Тело благостно ноет от воды, от ворсистой намыленной ткани с запахом каких-то степных трав, которой Эовин проводит по его коже, стирая грязь.
Он практически вызывает у нее благоговение.
Главное не думать о том, что видела краем глаза.
Не представлять его поцелуи.
Не желать его, чтобы он был на месте Гримы.
Но это самое трудное. Эовин поднимает голову, встречаясь с глазами Эомера. Переключается снова на свое занятие, аккуратно очищает рану на плече, чтобы потом ее зашить. Смущенно улыбается и спрашивает:
- Что ты видел на просторах Рохана?

Обычный ее вопрос. Эомер слабо улыбается в ответ. Он не расскажет ей всего, хотя бы потому, что не хочет пугать. Но в ее голове все еще живут романтические бредни о свободе в степи, о вольности ветров, о сильном коне под тобой. И опровергнуть их – жестоко. Рано или поздно придется, но пока Эомер не хочет ей рассказывать, что помимо манящей красоты Рохана, есть еще то, что несет в себе угрозу. Хотя, на самом деле, сам маршал никогда не променяет это на чертоги Эдораса. И как хорошо, что есть, кому править.
Он задумчиво заправляется выбившуюся из косы прядку волос Эовин.
- Ты же знаешь, бескрайняя степь. Всего лишь.
Эовин качает головой:
- Ты привык. А я все время сижу в четырех деревянных стенах чертога.
Эомер пристально смотрит на сестру, среагировав на жалостливые нотки в ее голосе. Он всегда знал, как рвется она на свободу. Но условности были везде. А для нее – даже больше, чем для кого бы то ни было. Эомер ласково гладит девушку по щеке, наслаждаясь ее шелковистой кожей. Он любит сестру, больше всего на свете. Да, у него есть еще дядя и брат. Но сестра всегда остается роднее и ближе всех. Эомер прослеживает кончиками пальцев знакомые черты, пока не добирается до губ. Но почти сразу же приходит в себя и отдергивает руку.
- Ты еще маленькая и не понимаешь своей ценности, Эовин. – Он откидывает голову и закрывает глаза, не замечая то, в каком состоянии находится сестра.
Эовин боится шевельнуться. От этой простой ласки, которая на самом деле ничего не значит, позвоночник узлом заворачивается. А вот расстояние между ними мучительно больно отзывается во всем теле. И на глаза едва не слезы наворачиваются от бессильного понимания, что она хочет чего-то запредельного. Это даже хорошо, что Эомер ее не видит. Эовин смаргивает слезы с ресниц, опускает глаза и продолжает вести мочалкой по телу брата, не замечая, как спускает руку по груди ниже и ниже. На живот, уже за кромкой воды.
Или же надеется, что он позволит?

Запреты рушатся. Они не выдерживают напора растущего в Эовин желания. И все, что ее останавливает – недовольство Эомера. Но Эовин уже не та смущенная девица, какой считают ее окружающие. Все изменилось под влиянием Гримы. И мужское тело вызывает теперь не стыдливый трепет, а желание владеть им. Потому, что не только мужчина может владеть женщиной. Эовин была хорошей ученицей. А Грима, несмотря на свою отталкивающую внешность, был искушен в сексуальных утехах, которым обучал и княжну.
От возбуждения колет в кончиках пальцев. И по спине бежит дрожь. Эовин судорожно вдыхает и облизывает губы, но ее руку накрывает большая ладонь Эомера, и она замирает.
- Давай ты меня зашьешь, а дальше я сам.
Искушенность хоть и была в Эовин, но она так и не уловила, как сел голос брата, как напряглось его тело. Если бы его глаза были открыты, то она могла бы увидеть, как они потемнели. И Эомер мысленно мог только ругаться. Именно поэтому он предпочитал служанок в банях, а не сестру. Потому, что служанку можно было просто подмять под себя для разрядки. Но не Эовин…
- Да, конечно…

2 309 слов

***

Ребенок – радость.
Это будущий всадник Рохана.
Или же будущая хранительница покоя Рохана.
Особенно, если в его жилах течет кровь правителей всадников.
Но эта мысль никак не наполняет Эовин восторгом, когда кормилица на все ее переживания по поводу плохого самочувствия, отвечает:
- Дитя мое, да ты понесла…
Рука женщины, выкормившей ее, лежит на, пока еще, плоском животе княжны. И Эовин видит, как одна эмоция на лице собеседницы сменяется другой. Да тут и удивляться не приходится, она ведь княжна, ей положено отдать себя избранному мужу. А вместо этого она беременна от не пойми кого.
Только Эовин знает от кого, а кормилица давит желание спросить, кто тот самоубийца, который испортил родственницу конунга. Потому, что парню грозит даже не изгнание из Эдораса, а казнь. А вы знаете, как казнят роханцы? О, кровавое зрелище, не для слабонервных. Потому, что когда несущие по степи лошади – когда три, а когда и больше, зависит от тяжести преступления приговоренного – разрывают тело на части, не каждый может выдержать. Самой кормилице довелось видеть такое лишь два раза за всю свою долгую жизнь. И приятного в этом было мало.

Кормилица поднимает глаза и смотрит на бледное лицо той, кто была ей дочерью, пусть и не по крови. Кроме казни позарившегося на ценность Рохана, наказание ждет, как саму Эовин, так и старуху. Ведь она не досмотрела за ней. Но она уже стара, и смерть лишь облегчение. А вот что будет с девочкой?
Эовин отворачивается к окну, всматриваясь в яркие блики солнца на степи.
- Не спрашивай, - предупреждает она кормилицу. И сразу же просит: - Помоги мне.
Избавиться от ребенка – взять грех на душу. Это общее для каждого народа в Арде. И роханцы не исключение. Эовин просит о том, что никогда не простят ей боги. Потому, что ребенок беззащитен, а она собирается лишить его жизни. Но девушка не взвешивает, не думает, тут просто нет никакого другого варианта. При мысли, что в ней семя Гримы, начинает тошнить. Эовин прижимает пальцы к губам, стараясь утихомирить разбушевавшийся желудок. А у кормилицы испуганный взгляд. Она качает головой.
- Эовин, я не могу.
- Можешь. Я знаю, что можешь, ты ведь еще и повитуха, ты принимала и Эомера, и меня. И скольких еще.
- И именно поэтому я не могу. Девочка моя, так нельзя…
Не боятся смерти – одно.
Другое – бояться заслуженного наказания перед богами по ту сторону. А ведь у нее своей вины хватает, которую она и искупает. Кормилица мотает головой:
- Не могу, девочка моя, Эовин. Не проси. И сама не бери грех на душу, это же ни в чем не повинное дитя.

Ни в чем не повинное дитя отравляет все существование Эовин уже сейчас. А что говорить о том, что будет дальше. В картинках, пролетающих в ее голове, самой ужасной был разочарованный взгляд брат. И если Теоден, возможно, простит ее, одарив милостью, то ждать от Эомера этого не приходилось. Эовин хорошо его знала, чтобы понимать – ей не простят продажи своей невинности. Не столько самой невинности, сколько тому, что она досталась Гриме.
Эовин могла бы многое рассказать Эомеру о его долгих отлучках, о своем одиночестве. Но это не поможет. И она знает, что линия его губ не смягчится, а глаза не потеплеют.
И хнычущая кормилица, продолжающая говорить что-то о грехе, о том, что дети – благословение, что так нельзя, не настраивали Эовин на благостный лад. Могла бы, не трогала бы кормилицу. Но княжна не может бегать к повитухам, просить у них нужные ингредиенты, да и не знает, что нужно делать. И если кормилица не хочет добровольно, значит, придется ей приказать. Эовин расправляет плечи, словно, становится выше. На ее лице холодное выражение, поджатые в ниточку губы и льдинки в голубых глазах. Те самые, которые Эомер любит за цвет летнего роханского неба. Кормилица притихает, понимает, что сейчас что-то будет. Уж слишком княжна становится похожей на свою мать, а та управляла слугами жесткой рукой.
- Это и не просьба, это мое повеление. – Эовин склоняется к старухе, говорит приглушенно, чеканя каждое слово: - Избавь меня от ребенка, и быстрее.

Она понимает, что кормилица выполнит свой долг перед повелительницей. Но после этого, скорее всего, уйдет. То ли замаливать грехи, то ли бежать от той, кто ранила ее до глубины души.
Беда только в том, что Эовин просто не может позволить этому ребенку родится. Потому, что она и без него прогнила вся изнутри, а что будет дальше? Позволить этому продолжаться? Нет…

…Грима появляется на пороге покоев поздно ночью:
- Красавица моя, - его шепот проникает в развороченную душу Эовин, заставляет задыхаться и отбиваться от его рук.
- Пошел вон! – В голосе княжны проступают властные нотки.
И Грима удивленно останавливается. Что это? Раньше она отпиралась слишком вяло, поддаваясь его желаниям, его прикосновениям. А сейчас смотрит на него рассерженной кошкой, хотя и глаза голубые. И льдистые. Грима озадачено изучает Эовин.
- Что это с тобой?
- Пошел вон, я сказала, - переходит на шипение девушка, хватаясь за первую попавшуюся вещь, которой оказывается кувшин. Грима никогда раньше не проявлял такого проворства, как сейчас, когда посудина летит ему в голову. Но разбивается она лишь о закрытую дверь, черепками осыпавшись на пол. А Эовин разражается слезами.

…главными достоинствами советника роханского конунга всегда были изворотливый ум и сумасшедшая выживаемость. Но если конники выживали за счет силы, то Грима – за счет хитрости и какой-то цепкой, от того страшной, хватки за жизнь. Так он выкарабкивался из кучи болезней в младенчестве, словно питался от кормящей его матери, которая, кстати, быстро закончила свои дни, почти истаяв. Так он выживал и в юношестве, бродя от деревни к деревне, от поселения к поселению, так как в родных краях никому не был нужен. Никто в Рохане и понятия не имеет, как и откуда прибился к Теодену этот щуплый мужчина, с вечно сальными волосами и водянистыми глазами. А Грима никому и не рассказывает. Да он и сам уже позабыл то, откуда был выходцем. Лишь в самой глубине души таится память о том, как на самом деле сладка месть за свои обиды. Особенно, когда сам уже ничего не боишься.

Грима уже несколько дней наблюдает за Эовин, вдруг начавшей запирать свои покои на щеколду. Каждую ночь он шкребется под дверью, но она его не пускает. И ему кажется, что из-за деревянной преграды доносятся девичьи всхлипы. Княжна оказывается весьма предусмотрительной, сейчас она проводит время в обществе то одной, то другой из своих девушек, либо с конунгом, но никогда одна. Словно стремится как-то отгородиться от притязаний Гримы. И ему это совершенно не нравится. А кому по душе, когда добыча из рук ускользает?
Надо что-то делать. Время для решительных действий пришло, и Грима это понимает. В конце концов, обладание Эовин с каждым днем становится все более соблазнительным. Не так, как сейчас – украденные у жизни часы по ночам, да и то княжна на него не смотрела, а теперь и этого нет. А как положено – восседая рядом на троне. Да, у Гримы есть амбиции. У щупленького маленького Гримы амбиции имелись всегда. И они не ограничиваются только Эовин. На пути к престолу стоят наследники. И Эовин… да она и не была наследницей. Теоден отличается богатырским здоровьем, и еще долго может править. Теодред совсем еще мальчика. А Эомер, хоть и шел по линии наследования третьим, но войны и степные дозоры несут неприятные сюрпризы. С Теодредом может случиться, что угодно. И даже тот факт, что Эомер готов за брата жизнь отдать, ничего не меняет.
Их трое, до Эовин.
План же прост. Медленно избавляться от Теодена. По возможности найти способ избавиться от Теодреда. А Эомер…

С ним сложнее. Грима ненавидит роханского маршала. Мало того, что природа наделила его той внешностью, которой Гриме никогда было не иметь. Так еще и взгляды сестры наводят советника на разные мысли, совершенно неприличные, но, в своем роде, правдивые. Грима внимателен, и уже успевает просчитать Эовин. И ее любовь к брату. И то, что брат относится к ней лишь как к несмышленой младшей сестре. Гриме это только на руку. И план медленно, но уверенно, складывается в его голове. Пока в нескольких вариантах, самым простым из которых было бы показать конунгу нечестивость мыслей его племянницы. Но пока Грима не может предугадать реакцию Теодена, приходится ждать.

…Грима тенью появляется в коридоре у двери Эовин, заставив старуху вздрогнуть и помянуть всех возможных божественных защитников. Кормилица хмуро смотрит на Гриму. Его она побаивается – впрочем, таких боявшихся полон двор, - но это не означает, что она отступит от цели, чего бы он от нее не хотел. Потому, что воспоминания о проявленной царственности Эовин не идут у нее из головы.
- Что несешь? – Грима кивает на кувшин и принюхивается. Но крышку плотно закрывает горлышко, не пропуская ничего.
- Тебе какое дело?
- Лучше ответь на вопрос.
Кормилица пристально всматривается в Гриму. Тот стоит так, что и без того в плохо освещенном коридоре на его лицо ложатся тени. И она практически не может его разглядеть. Кормилица фыркает, давая понять, что он ей не указ, и делает несколько шагов, стремясь обойти советника. В ее голову не могла даже мысль придти о том, что Грима преследовал конкретные цели. Слежка дает свои результаты. И то, как вдруг старая кормилица начинает себя вести, куда-то ходить, а потом две ночи подряд что-то делать кухне – варить и сцеживать – не остается незамеченным им.
Он делает шаг в сторону, перекрывая путь кормилице.
- Убогий, уйди с дороги, - устало требует старуха, - не то пойду за палкой.
Ирония момента и правда заключается в том, что кормилица, хоть и находясь в почтенном возрасте, покрупнее Гримы. И вполне может его поколотить палкой. Она даже успевает пожалеть, что не взяла ее с собой, когда убогий просто взмахивает рукой и выбивает кувшин из ее рук. По коридору плывет горьковатый запах настоянного отвара, залившего пол.

…ей снится голубое небо. Прозрачное, чистое, с белыми облаками то тут, то там. А на горизонте белоснежные шапки гор.
Лошадь под ней идет мягко, не сбиваясь с шага. А рядом Эомер. Он смотрит на нее с улыбкой и смеется каждый раз, когда непослушные пряди волос выбиваются из косы, а ветер бросает их в лицо. И она с раздражением пытается их сдуть.
Эовин не слышит возни за дверью. Но ощущение безопасности, окутывавшее ее с минуту назад, ощущения близости и тепла брата, тянущего к ее руке свою руку, когда вот-вот соприкоснуться кончики пальцев, безвозвратно уходит. Куда? Эовин садится на кровати, с тоской видит деревянные стены, полотнища великих битв, которые она сама вышивала. И прислушивается.

Что-то происходит.
Княжна проворно открывает щеколду, но не произносит ни звука, как Грима вталкивает ее с порога обратно. В любой другой ситуации Эовин могла бы и оттолкнуть советника, но в нос бьет странный запах, а краем глаза ей удается увидеть какую-то лужу на полу, а под стенкой бесформенную груду… тело?
- Ты не посмеешь избавиться от моего ребенка, Эовин, - Грима говорит тихо, но угрожающе. От этого по позвоночнику бежит мелкая дрожь, а в горле пересыхает. Она смотрит на Гриму распахнутыми глазами. Он знает? Но откуда?
Хотя какое это имеет значение…
- Ты не можешь мне приказывать, - она все-таки его отталкивает от себя, - ты всего лишь безродный оборванец, пришедший в Рохан, которого приютил мой дядя. И ты сейчас отравляешь меня своим семенем! Этого не будет! – Эовин выскальзывает в коридор, стремясь уйти от Гримы и посмотреть, что же там произошло. Но Грима и не пытается ее остановить, позволяя ей самой все видеть.

Разлитый отвар…
Разбитый кувшин…
Лежащая на полу у стены кормилица.
Эовин с приглушенным звуком бросается к ней, а подол юбки забрызгивается темными каплями жидкости.
- Нет… кормилица… нет!
Старуха не отзывается на ее голос, на ее прикосновения.
Эовин кажется, что она вообще не дышит. А через несколько минут она понимает, что та, действительно, не дышит. Слезы застилают глаза, против воли. Куда бежать, кого звать на помощь? Что тут произошло? Грима ее убил? Но Грима всего лишь убогий, щупленький, он даже меч в руки не возьмет! Что можно делать теми слабыми руками, кроме как ласкать женщину?!
- Что ты сделал?
Грима стоит на пороге ее покоев.
- Все, чтобы ты себя вела благоразумно, моя красавица.
- О нет, ты не победишь! Я все расскажу дяде!
- И опозоришь себя?
- Мне не страшен позор!

Эовин выпрямляется во весь рост, и теперь уже Грима с некоторым удивлением ощущает царственность девушки, она выглядит выше, холоднее, великолепнее, в коридоре даже становится светлее. Она и правда не боится позора, перенесет его с высоко поднятой головой, пожертвует любовью своих родичей, лишь бы восторжествовала справедливость. И кто знает, может, Теоден ей поверит? И весь план Гримы рухнет?
- А потеря брата? – Мягко интересуется он. И с удовольствием наблюдает, как девушка поникает, отступает от него на шаг, но он ловит ее за локоть. Как же, оказывается, просто ею управлять в такие минуты. Достаточно просто вспомнить Эомера. Если бы Грима так не брезговал произносить имя полководца, он бы давно избрал его способом шантажа строптивицы.
- Ты ничего ему не сделаешь.
- Да? – Грима выразительно покосился на мертвую кормилицу.
- Она всего лишь женщина, - Эовин каждое слово выплевывает ему в лицо, пропитывая их ненавистью. – А он роханский рыцарь!
- Моя красавица, - губы Гримы проходятся по щеке Эовин к ее шее, он вдыхает ее аромат, чувствует, как ее начинает бить истеричная дрожь, - если ты избавишься от ребенка, я уничтожу твоего брата. И пусть он будет роханским рыцарем, полководцем, и кем-то еще – он расплатится за твою неразумность. Он неприкосновенен, пока жив мой ребенок в тебе, Эовин.
Эовин хочется закричать, что он все лжет. Что ему не победить Эомера, не сломать ее саму, но…

…его слова режут ее изнутри. Потому, что Грима сейчас абсолютно честен. Она понимает это каким-то потусторонним чувством. Понимает, что он будет мстить, заставить отвечать брата за ее глупость. А ладонь Гримы ложится ей на живот, и ее начинает тошнить. От слез уже все плывет перед глазами, и все, что она хочет, чтобы ее оставили в покое.
- Ты хочешь смерти Эомера?
Эовин всхлипывает, мотая головой.
- Я не слышу, моя красавица.
- Нет…

…Эовин надеется, что горячка, в которой она металась несколько последующих дней, спасет ее от приплода, а Эомера от меча, незримо нависшего над его головой. Но некоторые вещи понимают только женщины. И Эовин, приходя в себя, будучи слабой, как кошка, осознает, что ее тело выносливее, чем того хотелось бы. И яд Гримы все так же отравляет ее изнутри.

запись создана: 11.12.2012 в 23:07

@темы: Фанфики, ВК

---

Автор: Ярина
Рейтинг: PG-13
Пейринг, персонажи: ОМП/Сэм, Баал
Жанр: ангст, hurt/comfort, POV
От автора: подумала-подумала, потом еще раз подумала, а потом, чтобы избавиться от гадостного привкуса, написала.

1. ОМП - Шон Картер, оригинальный перс. По сложившемуся хэдканону, до проекта еще капитан Картер, жила с ним, мылясь за Шона замуж. Но тут грянуло предложение, от которого она просто не могла отказаться. Шон успел жениться, развестись, у него дочь Кэри пятнадцати лет, которая живет с ним. Шона, как блестящего вирусолога, привлекли к проекту ЗВ.

2. Лейтенант Вернер - не Кирюша. Наташа Вернер, в девичестве, недолгом, Аверина, фельдшер КЗВ, работает в лазарете под командованием доктора Фрейзер (она жива), хотя основная Наташина специализация, полевые условия.


Прислушиваюсь к шагам в коридоре.
От ткани тяжелого наряда чешется кожа и ломит плечи.
Но главная проблема даже не в этом. Баал, что, серьезно считает, что я ему продамся за жизнь, за свободу? Если да, то ничего, кроме разочарования этот пресмыкающийся у меня не вызывает. Я слишком долго боролась за галактику с гоаудами, чтобы вот так просто расплачиваться за свою жизнь принципами. Я слишком многим жертвовала ради своей планеты, воюя с родственничками Баала. И я не путаю личное с общим. Нет, я помню, когда сделала выбор в пользу проекта, и эту жертву я никому не сую под нос. Но то, как эта война из года в год отбирала у меня драгоценное время, и что хуже здоровье… взгляды Дженет от раза к разу становятся красноречивее. Могла бы, давно привязала бы меня к кровати. Цепями приковала бы.

Делаю несколько шагов по богато украшенной комнате. Я не знаю, где находится дворец Баала, но мне главное добраться до врат. Хотя побег в таких условиях, когда джаффа на каждом шагу, и после первых двух попыток у них есть приказ стрелять на поражение, очень сложен. А у Баала есть саркофаг.
Морщусь от фантомной боли в пояснице. Хотя почему фантомной? Баал целенаправленно меня не долечил, и теперь там красуется отвратительный, полу заживший ожог, как напоминание, что беглецам стреляют в спину.

Меня раздражает все, а украшения действуют на нервы. Срываю серьги, бросаю на пол и наступаю каблуком. Нет, это просто какой-то сон. Стать наложницей Баала с целью выжить? А как же уважение к самой себе? Я просто не смогу себя уважать, чтобы ни стояло на кону.
Даже моя жизнь…
И даже лицо Шона, всплывающее в этот момент в памяти, меня не останавливает от прокручивания в голове вариантой убийства этой гадюки и собственной смерти. Выжить – слишком мизерные шансы.

Грохот дверей – слишком массивные, чтобы открываться тихо – и бесцветный голос джаффа:
- Тебя хочет видеть повелитель…
Повелитель, мать его…
В саркофаге я таких видала.
Сколько было их, считавших, что таури, всего лишь рабы и досадная помеха жизни сродни насекомым?
Сколько таких стали историей?
Так вот сегодня я сделаю Баала историей, вот только пусть попробует…
Он стольких убил. Нет, это никогда не забудется, ни при каких обстоятельствах. Ни смерть землян, ни пытки, которым он их подвергал, ни набеги на мирные поселения, после которых оставались лишь выжженные кратеры. И я все это видела, собственными глазами.

А теперь Баал сидит на своем троне, смотрит на меня жадным взглядом, от которого меня начинает тошнить. Даже не мутить, а именно тошнить. И становится брезгливо. Нет, я просто не понимаю, что он думает о себе, мня, будто я продамся за такие, малозначимые, вещи, как моя жизнь. Нет, спасибо, вот честь и достоинство отобрать у себя я не позволю. И погоны мне давали не за красивые глазки. И служила я науке и идеологии.
От этих мыслей в голове становится немного легче. И теперь все, о чем я думаю – как бы причинить Баалу основательный вред перед собственной смертью…

…чей-то голос слышен издалека, но в висках так стучит, что я плохо понимаю, кто это.
- Сэм!
Сквозь туман пробиваются интонации Митчелла. Как ему только удается в мое короткое имя вложить столько? Кэмерон почти никогда не называет меня по фамилии. Это было чем-то новым для меня, когда из «Картер» - иногда я начинала сомневаться, помнит ли Джек мое имя? – вдруг стала «Сэм».
Да-да, я помню, субординация…
Господи, ну не тряси ты меня так…

Уже потом, чуть оклемавшись, сидя на полу тронного зала Баала и лицезрея его труп – всего-то один из клонов, кто бы сомневался – я еще пытаюсь восстановить ход событий. Кажется, в какой-то момент я все-таки нашла, за что ухватиться, но трудно что-то делать, огребая удары по голове. Порванность выданного наряда наводит не на самые приятные мысли. И снова начинает тошнит. Но, в конце концов, поруганная честь в ее физической подаче не так страшна. Даже унизительна она не так, продайся я этой скотине. Так что собственную гордость я сохранила, а с остальным справлюсь.

Слабо улыбаюсь Кэму. Я хочу домой. При этом я хочу не на Землю, как таковую. И не в КЗВ. Я хочу домой.
- Мы тут еще долго будем сидеть? – Голос сипнет к концу фразы, сжимаю горло ладонью и вопросительно гляжу на Митчелла.
- Да, синяков на тебе достаточно, - он кивает в ответ.
О…
- Уже собираемся.
Меня не интересуют подробности операции. Миссия удалась, всем спасибо.
Я не была подсадной уткой, мой плен – случайность, но так и хочется напомнить генералам, сократившим расходы на программу. Денег нет, нам нужно еще кормить Атлантиду. Нет, злости на соседей в Пегасе у меня никакой, скорее, на уродливую бюрократию развитого общества.
И вообще, отпустите меня домой…

…как Шон договаривается с Дженет?
Нет, не хочу знать. Это их, сугубо товарищеские, тайны, за моей спиной плести интриги. И то хорошо, что он меня забрал из лазарета. Иначе я бы начала визжать от этих серо-зеленых стен. Если посчитать часы, которые я там отлеживала после неудачных миссий, их будет больше тех, что я налетала в воздушном пространстве врага в Персидском заливе.
Что хуже этого, гинеколог, который месяца четыре назад вежливо мне разъяснил, что с тем количеством рубцовой ткани – вас часто били в живот? А швыряли обо что-то металлическое? А пытали? – мне ребенка не выносить, хотя тут еще и проблемы с зачатием. Поздно вы, подполковник, очнулись, что вам деток хочется.
Головой я не билась, просто стояла в душе под холодной водой, пытаясь понять, ради чего я так себя ломала?
И никому об этом не рассказала.

- Картер, еще полчаса и ты позеленеешь и превратишься в лягушку. – Наверное, так Шон с дочкой разговаривал, когда Кэри маленькой была: - Русский фольклор, которым нас балует лейтенант Вернер, мне интересен, но ты мне нравишься такой, как есть, для поцелуев…
Он еще за дверью, когда я с трудом отдираю взгляд от одной точки, в которую уже пялюсь полчаса. И, кажется, меня трясет, вода уже остыла
- Сэм, твою мать! Дура!
Шон лезет в воду в домашних джинсах и футболке. А я только и думаю, что испортит ведь вещи. И чего, спрашивается?

…солнце дразнится сквозь занавески и не дает спать дальше. Жмурюсь, но глаза не открываю. Под головой – плечо Картера. Нет, мы не женаты и не родственники, просто однофамильцы.
Прислушиваюсь к дыханию Шона. Не спит. Наверное, проснулся еще раньше меня. Пробегаюсь пальцами по его груди, позволяю поймать мою руку. Большая широкая ладонь накрывает мою. И становится еще теплее. А вчерашний день кажется каким-то ненастоящим. Словно, и не я билась в истерике в его руках в ванной, когда ему пришлось залепить мне пощечину.
Не хочу вспоминать…
- Что ты скажешь, если мы сегодня съездим в Сад Богов? Может, и Кэри с нами захочет?
- Тебе богов было мало?
Смеюсь.
Со стороны шутка может казаться грубой и жестокой. На деле же у меня отлегает от сердца.
- Нет. Я просто живу тут не один год, а города и округу толком не видела. Пора бы.

Грудь Шона вибрирует от смеха.
Его пальцы взъерошивают мои короткие волосы.
- Тогда с меня завтрак, с вас с Кэри маршрут поездки. И рассчитывай на пару дней.

@темы: Фанфики, ЗВ-1

---

Название: ***
Автор: Яринка*
Жанр: ангст
Рейтинг: PG-13
Пейринг: Николас Раш/Тамара Йохансен, хотя снова - дружбы и нежности больше, чем романса
Саммари: иногда лечение хуже самой болезни.
От автора: вообще, объяснить это сложно, но... если коротко, то люсы и Ник с Тамарой ушли через Врата на планету Таурон. Да-да, те, кто знаком с Каприкой/БСГ, правильно понимаете. Это связано со вселенной OUTL.

1.

В отличие от матери – я не религиозна. Что всегда ее огорчало. Она стремилась искупить свою вину, а еще вину собственных детей, чтобы они потом попали в рай. Мне рай не светит, хотя бы потому, что сначала я захотела стать врачом, потом пошла в армию, чтобы достичь этой цели. Это уже настроило ее против меня.
А потом был роман с Эвереттом.
О котором я никогда не скажу ей, даже если выживу и вернусь на Землю.
У меня свой собственный Ад. Мой. Только мой.
Каждое утро начинается с того, что я открываю глаза. Боль не уходит, лишь слабеет под действием обезбаливающего, но я не могу его есть тоннами. Поэтому позволяю боли каждое утро накрывать меня волной, разрывать тело на мелкие части изнутри, расковыривать мышцы. Я знала, на что иду. С тем же успехом я могла умереть. Есть ли разница в смерти? Между тем, что я умру спустя несколько лет от прогрессирующего синдрома и тем, что умру в попытке его побороть потому, что ни один человек не способен выдерживать эту боль? Есть. По крайней мере, я пытаюсь бороться.

…- они могут мне помочь? – Смотрю вопросительно на Ника.
Он стоит напротив меня и кивает:
- Могут попытаться. Пойми правильно, Тамара, никто тебе не даст гарантий. Но у тебя небольшой выбор, тем более что начали провяляться первые симптомы, - это даже не вопрос. Ник говорит, будто знает.
Вздрагиваю.
Да, месяц назад у меня начала неметь правая рука. И периоды онемения становились все большими. А потом начались боли. Нечастые, но начались. Да, это первые симптомы. Но я старалась сделать вид, что ничего не происходит. И думала, что удавалось.
Собственно, выбор не сложен. Для меня точно. Разницы, где умирать – никакой. Но я не хочу уходить именно поэтому. Я хочу уходить потому, что хочу бороться. Будет нелегко, я знаю. Но я хоть что-то буду делать, а не сидеть и ждать собственной медленной смерти. И перед этим я стану обузой.
- Когда уходим?
На лице Ника проступает улыбка. И я улыбаюсь в ответ. А от запястья левой руки волной расходится боль. Захватывает меня врасплох и искажает черты моего лица. Ник присаживается передо мной, его пальцы ласково разжимают мою руку, судорожно сжатую на больном запястье. И массируют его. Боль, пульсирующая толчками, начинает затихать. Неожиданный эффект.
- Два часа тебе хватит?
- Даже много, - благодарно поглаживаю его пальцы на моем запястье.
- Через два часа в зале врат. Нас никто не отпустит, а в это время все спят. И нам никто не помешает, кроме дежурного в зале, но с ним обещает разобраться Варро.
Я должна бы чувствовать угрызения совести. Но вместо этого лишь киваю и тянусь, оставляя короткий поцелуй на губах Ника. Благодарность за то, что все это время он со мной. И забирает меня с собой.
Сборы не занимают много времени. Большую часть я просто сижу на кровати, всматриваясь в пустоту. Не вижу ничего вокруг, лишь думаю о том, что было со мной здесь, на Судьбе. Что имела, что потеряла. Что нашла. Что хорошего, что плохого. Много всего было. Самое яркое – первая беременность. Желание родить Кармен, страх перед будущим, перед неизвестным. Закрываю глаза, а по щекам струятся слезы. Я не плакала уже несколько месяцев. Наверное, потому, что в душе воцарилось подобие покоя. Но сейчас плачу.
С Судьбы я забираю с собой только жесткий диск с кое-какой личной и не очень информацией. А потом мне на ум приходит жестокая, но честная мысль. Это не прощание в классическом смысле. Это мое право уйти и освободиться от прошлого, от тянущего чувства горечи, от которого я все еще не избавилась. И этим избавлением становится ноутбук, оставленный на пороге каюты полковника Янга и приклеенную на нем записку: «Я умерла. Прощай». Запись кино тех, других, Янгов. С Новуса. Тех, кто был хоть немного счастливее нас. Мы могли стать ими, но не стали.
Судьба спит. Между часом и тремя ночи спят практически все, кроме вахтенных. Людям нужно отдыхать от всех проблем дня. Кораблю тоже нужен отдых от нас. Я иду по коридору, касаясь ладонью стены. И мысленно прощаюсь с тем, что тут было. Закрываю очередную главу…

Если поделить передвижения по квартире на отрезки, то становится немного легче.
Первый – от кровати до двери. И не думать о том, что боль иголками бьет по нервам, а руки дрожат, словно всю ночь я таскала тяжести. Добраться до дверного косяка и судорожно впиться в него дрожащими пальцами. Даже сжать их, чтобы держаться – и то больно. Казалось бы – несколько шагов, а кажутся неодолимым расстоянием. И вся солнечность утра, пылинки, кружащиеся в лучах, выглядят издевательством.
Второй – от комнаты до ванной. Каждый шаг дается с трудом. В самый раз вспоминать сказочку про Русалочку. Ей тоже было больно. И в какой-то степени мы обе делали сознательный выбор. Цепляюсь за умывальник и удерживаюсь на ногах. Из зеркала на меня смотрит светловолосая изможденная женщина, похудевшая, бледная. И яркое пятно – зелень глаз. Мой врач как-то заметил, что глаза у меня цвета тауронской зелени. Это комплимент. Но от моей красоты вообще мало что осталось. Лишь тень. И выгляжу я старше своего возраста.

… - Лечение основано на том, что вы в ускоренном варианте проходите все фазы болезни, кроме паралича. К тому моменту лекарство расправляется с дефектным геном…
В реальности меня держат только пальцы Ника на моей руке. Мы сидим в просторном кабинете врача. Я уже читала всю литературу, которую мне дали. И он только пересказывает ее. И так понятно, что будет больно. Очень больно. А еще велик процент летальных исходов. И я могу быть в их числе.
- Мисс Йохансен?
- Тамара? – Реагирую не на обращение врача, а на мягкий голос Ника. Промаргиваюсь и улыбаюсь.
- Прошу прощения, задумалась.
- Вы все слышали?
- Да, абсолютно.
- Чем раньше мы начнем лечение, тем будет лучше. Тем выше шанс вашего выздоровления.
- Да, я понимаю. Я могу выйти подышать?
- Да, конечно.
Врач кивает, и я поднимаюсь из кресла.
Таурон прекрасен. Осознаю это каждый раз, выходя на улицу, как сейчас. Останавливаюсь у небольшой лужайки прибольничного парка. Здесь вообще много парков, мелких водоемов, детских площадок, ярких и завлекательных, пропитанный свежестью воздух, такого на Земле уже давно нет. Здесь люди любят и берегут свою планету.
- Я бы хотела узнать Таурон. Пожить здесь в свое удовольствие. Даже не так. Я бы хотела просто жить. Просыпаться каждое утро, ходит на работу, возвращаться домой, - нет, говорю я не в пустоту, Ник стоит уже несколько минут за моим плечом. А у меня глаза слезятся, наверное, от солнца. И хочется чихать.
Его руки ложатся на мои плечи:
- Чтобы иметь шанс на это, нужно рискнуть.
Легко ему говорить. В какой-то момент меня накрывает раздражение, и я сбрасываю с плеч его руки. Это несправедливо. Несправедливо, что я, молодая, только ощутившая какое-то подобие желания жить, должна готовиться к смерти. И даже борьба может не дать результата. Мною завладевает малодушие на короткий момент, но…
- Это будет жутко. И тяжело.
- Если это попытка мне сказать «пошел вон», то неудачная, - с легким ядом в голосе замечает Ник. – Мы уже добрались до этого вместе, остальное пройдем тоже вместе.
- И ты похоронишь еще и меня.
- Может быть да. А может быть и нет.
Что примечательно, Ник никогда не разубеждает. Не обещает розовых пони и радуг. Не говорит, что будет все хорошо. Не дает ложных надежд. Даже тогда, когда до истерики хочется услышать что-нибудь подобное. Но я всегда буду знать, что это ложь. И она мне даром не нужна.
Смаргиваю слезы. Черт, солнце тут совсем ни при чем.
- Пойдем. Мне нужно дать врачу свое разрешение на исправление генов…

… это оказывается не просто очень больно. Практически нестерпимо больно. Первую неделю я провожу в больнице, под присмотром врача. А потом меня отпускают домой. Нет-нет, не выгоняют. Просто режим приема лекарств меняется, и теперь нет никакой необходимости держать меня в больничных стенах. Говорят, дома даже стены помогают.
Пальцы соскальзывают по гладкому фарфору, и чашка со звоном падает на пол, разбиваясь на осколке.
- Черт…
Растерянно смотрю на разлитый по полу чай, а на глаза наворачиваются предательские слезы. Это целая проблема: собрать осколки, вытереть лужу, а потом сделать снова себе чай. А мне хочется реветь. И биться головой о стенку. Почти всегда. Но сегодня особенно сильно.

- Тамара.
Ну вот, и Ник вернулся. Рано. Обычно он приходит позже. Правда, при этом и уходит не так рано, как сегодня. Сегодня я проснулась одна в нашей постели. Разворошенной и пустой. Смахиваю слезы и отворачиваюсь в тот самый момент, когда Ник входит на кухню.
- Привет, - с ходу говорю я, не давая ему шанса спросить, что случилось. – Ты бы не мог вытереть лужу, пока я сделаю себе чай?
Ник усмехается, усаживая меня у стола:
- Мог бы. И разогреть нам обед тоже мог бы. Мы сегодня идем к врачу.
Ах вот…
Я забыла. Я забываю про визиты к врачу потому, что из меня пьют кровь, делают анализы, потом меняют график приема медикаментов, обещая, что скоро станет легче. И снова я там же, где и всегда.
- Я забыла, - со слабой улыбкой признаюсь я. В ответ получаю поцелуй в лоб.
- Тогда напоминаю.

***

Пока Ник прощается с врачом, я уже стою на улице, стягиваю резинку с хвоста и даю волосам рассыпаться по плечам. Они совсем длинные, надо бы обрезать. Потому, что ухаживать за ними я сейчас не в состоянии.
Мне нравится Таурон. Я его еще не знаю, вот только узнаю некоторые подробности. Например, ту, что тут почти никто не использует личный вид транспорта. Это не признак статусности. А общественный транспорт отличается чистотой и четким расписанием, что сокращает время поездки в пункт назначения. Первое время это казалось странным. Хотя после Судьбы все блага цивилизации казались странными.
- Идем на остановку?
Ник привычно предлагает руку, я цепляюсь за его локоть. Но не двигаюсь с места.
- А может пешком?
Ник с минуту внимательно смотрит на меня.

Самое лучшее здесь то, что меня пока никто не знает. Даже соседи по дому, и те, видят меня не так уж часто. И никто не задает набивших оскомину вопросов:
- как самочувствие?
- нормально ли ты?
- болит?
- а не устанешь?
Да, я знаю, о чем сейчас думает Ник. Что я еще слаба для долгих прогулок. Но мы можем свернуть на любую остановку по пути. А мне хочется пройтись своими, пусть и дрожащими ногами в тапочках – каблуки я пока не ношу – по этим улицам, под этой зеленью, дышать полной грудью и наслаждаться живостью тауронцев. Они все такие… живые.
- Если ты не спешишь в лабораторию, - запоздало уточняю.
Ник улыбается:
- Сегодня уже не спешу.

Мы идем по улицам города, останавливаемся у какого-то лотка, где Ник берет нам сладости. Мои пальцы подрагивают, когда я придерживаю скрученную конусом промасленную бумажку. И отдаю ее спутнику. Ник ласково гладит мои пальцы, целует их. И держит конус так, чтобы я легко могла дотянуться до вкусненького. И в этот момент нет ни боли, ни мучений, ни желания сдохнуть. А есть Таурон, весна и Ник.

2.

- Приют? – Рука с чашкой так и замирает на полпути от стола ко рту. На весу. Еще каких-то три недели назад я бы не смогла ее так долго удерживать. А теперь только пальцы подрагивают. И изредка накатывает слабость.
- Да, - Ник с аппетитом расправляется со своим завтраком. – Что тебя смущает?
- Ну, наверное, то, что я не имела дел с детьми.
Не будем считать две неудачные беременности, после которых осталось неубиваемое ощущение пустоты.
- Ты управлялась с невольным экипажем Судьбы, самыми несобранными и неподходящими для миссии людьми. Неужели с детьми сложнее?

В голосе Ника отчетливо проступают отголоски сдержанного раздражения, появляющегося, стоит ему вспомнить о Судьбе. Наверное, никакие заслуги наших соотечественников – ну практически – не изменят его отношения. Ставлю чашку на стол. Я уже привыкла не обращать на это внимания. К тому же трудно не согласиться – мы, действительно, не подходили для Судьбы и оказались там совершенно случайно. Ну, или по воле Ника. По идее, если следовать человеческой логике и привычке искать виноватого, мне бы стоило предъявить Нику счет, и первым пунктом вписать его желание попасть именно на корабль Древних, а не на Землю. Но я не страдаю жаждой компенсации. Тем более что после всего - мы там, где должны быть.
- Что ты знаешь о детях? – Интересуюсь я. Крикливые, маленькие комочки пахнущие молоком и присыпкой, которые приятно держать на руках, прижимать к себе, из-за которых женщина девять месяцев – бомба с замедленной детонацией. Они вызывают гормональную бурю и рефлекс хотения иметь одного такого. Как минимум. Только избавиться от этого рефлекса крайне сложно. – Ник, на Судьбе я испробовала достаточно запрещенных методов воздействия на нерадивых членов экипажа, - выразительно смотрю на мужчину, но в ответ получаю лишь снисходительную улыбку и покачивание головой, - да-да, доктор Раш, я и о вас тоже. Но эти методы не применимы к детям.
- Это всего лишь должность сродни должности школьной медсестры. Ты же сдала квалификационный экзамен, почему бы тебе не пойти поработать в приют? Это лучше, чем изводиться в четырех стенах, - последняя фраза была сказана мной, когда я пару дней назад заикнулась о работе. И вот теперь мне ее и повторяют.
Возвращаюсь к чашке с чаем.
- Хорошо, давай попробуем.

…У меня всегда был план. Скрупулезная привычка планировать пришла еще в подростковом возрасте, когда нагребаешь кучу дел, поэтому нужно все разложить по полочкам. Так же по полочкам в старших классах раскладывалась жизнь. Я всегда знала, чего хочу. И мать с отцом никак не понимали, а почему, собственно, их младшая дочь упрямится и не хочет довольствоваться должностью фельдшера в нашем захудалом городишке, где даже скорой не было. Да чего уж там – больница состояла из одной смотровой, пары палат и была расположена в том же здании, где и офис шерифа. А помощником шерифа в ту пору был молодой и перспективный Джонни Конко, бывший капитан футбольной команды. Вся перспектива заканчивалась там же, где начиналась: помощник шерифа, через пять лет и сам шериф, когда тот уйдет на пенсию, и так до старости. Причем это потомственно. И его сын тоже был бы шерифом. Но любая девочка нашей школы, вошедшая в детородный возраст, мечтала о таком муже. К нему прилагались аккуратный домик, белый штакетник, зеленый газон и выводок детей, стартовая ставка – не меньше трех. Идеально. Но в тот момент я хотела большего. Да и сейчас хочу. А ребенок… это ведь можно было иметь везде и всегда.

А потом начались сбои.
Сначала с обучением. Слишком дорого, и никакие упорство и мозги не помогали.
Потом с армией и Янгом.
Потом с Судьбой.
Планы, стоило им только родиться, рушились на глазах. А я так устала смотреть на руины, что сейчас, даже находясь в том месте, где пора было расслабиться и просто жить, я боюсь что-то задумывать.
Я бы могла пойти и доучиться. На Тауроне желание учиться, приносить пользу обществу приветствуется. Я и собиралась. А теперь смотрю на свои руки. Мне хватит решительности принимать решения, но откуда мне знать, что меня не подведут собственные руки? Или ноги? Онемение может вернуться. Я всегда остаюсь группой риска, кто бы что ни говорил. Да никто и не убеждает в обратном. Вот и приходится выбирать что-то менее опасное, и от чего не будут так зависеть окружающие.

…вернуться к работе – приятно. Я быстро осваиваюсь в кабинете фельдшера, вся моя работа заключается в том, чтобы замазать коленки детям. Исключительно младшим, старшие свои боевые награды носят гордо и хвастаются друг другу, словно это медаль. Дети везде одинаковы, на Земле ли, на Тауроне. Они растут, лишь постепенно приобретая какие-то специфические черты места и окружения, в котором воспитываются. Как правило, к четырнадцати годам почти все знают, чего хотят. Две трети идут штурмовать учебку, треть остается тут доучиваться и искать другой способ выбиться в люди. Не у всех получается, но стараются.
Я пытаюсь понять, как можно бросить, отказаться от ребенка. Такие мысли лишь выедают душу, особенно, когда чувствуешь, что сама бы никому и ни за что не отдала своего. Но при этом его не имеешь. Нет, я здорова и нахожусь в детородном возрасте. И даже после всей тяжелой химии, принятой мною в процессе лечения, по словам врача, я могу родить здорового ребенка. И даже не одного. Не хочу. Нет, не «не хочется», а именно «не хочу». Нет ощущения того, что смогу снова справиться с целью. К тому же, выбирая свой путь, уйти с Ником, я понимала, что жизнь будет другой.
Но эти дети, бегающие сейчас по площадке, компенсируют с лихвой чувство неполноценности, которое поселилось где-то в подсознании. С ними не легко. Тех, кого бросили в сознательном возрасте или по каким-то другим причинам они попали сюда, как волчата – дикие, озлобленные, даже в какой-то степени, жалкие. Одно неосторожное движение, и оттяпают тебе руку. С ними надо вести себя внимательно и аккуратно, подбираться медленно, и никогда не строить отношения «взрослый/ребенок». Они чувствуют фальш, высокомерие, не любят, когда с ними ведут себя, как с малышами. Они сами уже взрослые...
С теми, кто тут с рождения – намного легче. Какими бы ни были гены, доставшиеся от родителей, но их воспитывают тут с пеленок. И наставники – единственные родители, которых они знают.
Но есть между ними всеми общее – они тянутся за лаской, как цветы. Им всем нужна любовь, без исключения. И с рождения ее все заслуживают. А потом... потом, как правило, старшее поколение пожинает плоды своих недоработок с младшим...

Я так увлеченно наблюдаю за детьми на площадке, что не сразу реагирую на движение. Лишь когда Питер садится рядом, поворачиваю голову в его сторону. За то время, что я на Тауроне, практически растерялись все военные навыки, привитые службой в ВВС. Хорошо или плохо? На самом деле не знаю. Но меня никто не зовет по званию, никому не отдаю честь, и отвыкла от необходимости надевать униформу. Если же придется с оружием защищать планету, что ж, пойду.
- Извини, что так вышло, ты уже должна быть на пути домой, - голос Питера звучит мягко, обтекаемо, но не обманывает. Может, срабатывает приобретенная сноровка за время службы, может, хваленое умение рассматривать людей, только вот Питер Адама отнюдь не безобидный товарищ. И за стеклами очков поблескивает спокойный холодный взгляд. Кстати, очки – хороший способ сместить фокус и скрыть личность. Не так ощутим контакт глаза в глаза.
Я никогда не спрашивала, откуда Ник знает Питера. Сначала хотела расспросить. Потом память услужливо подкинула личный файл одного из сотрудников КЗВ. И вот после того желание узнавать пропало. Не то, что я не любопытна от природы – любопытна – но некоторые вещи должны оставаться где-то, за гранью и за семью печатями. Тут прекрасно спасает философия армии, вбитая в голову Академией – все, что нужно, мне расскажут. А что не нужно, так нечего тратить время на это.
- Ничего страшного, у меня же дети по лавкам не плачут, - отшучиваюсь я. Это уже третья переработка за неделю, у одной из наших наставниц что-то где-то случилось, вот и подменяю. – Мне нравится с ними, - киваю на детей.

Ниита, девочка лет пяти, издалека разглядывает нас с Питером. Ниита – чудесное создание, но нема от рождения. Иногда просто невероятно, что раса, сумевшая найти способ лечить от смертельной болезни, не может справиться с врожденным недостатком. Но что еще невероятнее, что ребенок, словно, не замечает своего недостатка. В свои пять лет Ниита выучила язык, запоминая слова на слух, умеет читать, пусть и про себя, умеет писать. И это просто замечательно. Где-то внутри, в районе солнечного сплетения, всегда теплеет, когда девочка приносит мне книжку и просит почитать. Это просто… тепло.
- Тогда, может, ты попробуешь себя в роли учителя?
Вопрос заставляет меня отвести взгляд от Нииты, которая с опаской смотрит на Питера. Да-да, она знает, кто это, но робеет. Ничего удивительно. Я, взрослая женщина, вполне себе сознательная, трезво оценивающая все вокруг, и то, оробела при первом знакомстве с Питером. А мы говорим о девочке, совсем маленькой.
- Ты серьезно? Я же не учитель.
- А ты считаешь, что те, кто учился быть ими, знают о детях намного больше тебя? Ведь вся загвоздка в них. То, что ты сможешь им рассказать об их теле, его функциях, износе организма и необходимости его беречь – в общем, заложишь базовые знания о них в их головы, я даже не сомневаюсь.
- Да, но…

Я даже не знаю, зачем пытаюсь возражать. Потому, что уже на этом этапе разговора Питер легко отобьет любые мои доводы.
Хотя я понимаю, почему упираюсь. Доходит это поздно вечером, когда меня мучает бессонница от усталости. Все-таки, с моей стороны неосмотрительно сразу вступать в должность на полный рабочий день. И даже не смотря на балетки без каблуков – ноги все еще не могут выдержать такой нагрузки, на то, что стараюсь не бегать, не прыгать, я все равно устаю быстрее, чем хотелось бы. Ник лишь неодобрительно качает головой. Но считает, что у меня есть свои мозги. Собственно, он прав. Как бы иногда мне бы не хотелось рухнуть в объятия мужчины и прикинуться слабой глупой куклой – я могу, без шуток – я этого не делаю, и уж точно не вешаю на него все решения, которые касаются меня. Это равноправный союз, другого тут не дано.
И мои мозги сейчас упорно пытаются понять, почему вполне заманчивая идея Питера кажется такой невыполнимой.
Понимаю под утро – привязанность. Чем больше будет контакт с детьми, тем сильнее будет расти что-то теплое и родное в наших отношениях.
А я не люблю приручать к себе людей, если мне придется уходить.
Придется ли?
Никто не знает того, что ждет его за углом.
На следующее утро я соглашаюсь на предложение Питера.
А почему бы и нет?

запись создана: 11.03.2013 в 22:16

@темы: Фанфики, ЗВВ

---

Мда, это тот момент, когда жалеешь, что начала писать, но дописываешь и по привычке тащишь сюда. А может погладят по головке и расскажут, что я не бездарь. Я поверю и успокоюсь.

Фандом: Дум
Жанр: hurt/comfort
Пейринг: Джон Гримм/Саманта Гримм
Рейтинг: NC-17 (секс, травка, рок-н-ролл секс, мат)
Предупреждение: инцест
Спойлер: фильм, учитывая, что первая половина вообще вольный пересказ фильма.

- Джон.
- Саманта.
Обмен любезностями ничем не напоминает встречу брата и сестры. Расстояние между нами, деланное безразличие, сразу к работе. И Сэм отводит взгляд, а я пристально изучаю сестру. Она изменилась. Взгляд, выражение лица, даже цвет волос. В последнюю встречу, когда она сказала, что отправляется на Марс, а я пытался объяснить ей, что это ошибка, она была брюнеткой. Последняя встреча была больше похожа на скандал.
Сэм хотела правду.
Я уходил от правды. И от Сэм. Потому, что испытывать практически непреодолимое желание прижать брыкающуюся сестру к стене с точки зрения социума ненормально.
Что-то изменилось? Да черт его знает. Но я с непробиваемым выражением лица напоминаю сержанту:
- Сержант, операции присвоен красный код. И мы не можем таскать за собой гражданских.

Я уже знаю, что она не промолчит. И момент, когда Сэм открывает рот, чтобы возразить, не становится сюрпризом. Десять лет, говорите? Никаких встреч, сраные открытки, подчас даже отсутствие знания того, жива ли она. Ничего не изменилось, стою и думаю, чтобы с ней сделать, чтобы заткнуть ей рот. Потому, что сейчас она так же, как тогда, не понимает, о чем идет речь. И я даже не слушаю, что Саманта возражает потому, что Сержант уже настроен на работу, а гражданские его всегда мало волнуют. Он и эту дуру в расход без сомнения пустит при необходимости.
- Определить и нейтрализовать угрозу, защитить гражданских... и вернуть... вернуть собственность компании.
Что и следовало доказать. Спасибо, что Сэм не улыбается торжественно, но явно радуется внутри. Я прямо чувствую исходящее от нее ощущение превосходства. Так и задаюсь вопросом, как мы докатились до такого, единственные родственники, что остались. Сэм отворачивается, а я закатываю глаза. С одной стороны я бы с радостью оказался на другом конце комплекса, подальше от Саманты. С другой – буду рядом, буду уверен, что она сделает свое дело быстро, и я отволоку ее на Землю за шкирку.

- Скажи-ка мне, Жнец, что заставляло тебя держаться так далеко от такой задницы?
- Она моя сестра.
Этот разговор не самый лучший, который может быть. Бросаю угрожающий взгляд на Дюка. Надеюсь, ему не приспичит знакомиться с Самантой ближе. Не то что бы я был против, она давно не девочка, способна и сама за себя постоять. Но мне все равно хочется посоветовать Дюку не приближаться к моей сестре.

***

Самые долгие минуты – движение лифта к поверхности, когда сжимаю в руках сестру, прижимаю к груди и ловлю каждый ее вдох. Воздух вырывается из ее легких со свистом. Подозреваю, что у Сэм сломаны ребра. Или ушиблены. Без нормального осмотра, на который я не рискую тратить время, сказать что-либо трудно. Все будет хорошо, родная. Все будет хорошо, Сэм. Прижимаюсь губами к ее лбу, когда голова сестры обессилено падает мне на плечо.

Я не отпускаю ее наверху. Там нет медиков.
Не отпускаю ее в вертолете, слежу за дыханием и пульсом. Где-то на середине пути Сэм приходит в себя, судорожно хватается за мою руку и практически вжимается в меня. И я укачиваю ее на руках, будто маленькую, чтобы как-то снять ее боль.
Не отпускаю ее и в больнице, до тех пор, пока врач не гонит меня в шею на осмотр. Но все равно оказываюсь сидящим на полу у смотровой, где находится Сэм.
- Обширный ушиб ребер, сотрясение мозга и гематома на позвоночнике. Нет, ходить это мешать не будет, но напрягаться ей нельзя. Постельный режим…
- Когда я могу забрать ее домой?
Врач смотрит на меня, как на психа, и не может ответить. Приходится снова уточнять:
- Доктор, когда я могу забрать сестру домой? Насколько я понимаю, нет ничего, с чем бы я сам не мог справиться.
Врач теряется, неразборчиво мямлит ответ, но потом уже более внятно снова поясняет состояние Саманты. Да-да, я понял: постельный режим, хорошее питание, никаких физических нагрузок, мазать спину, ставить капельницы, делать уколы, пить таблетки. Все? Да, это не самый правильный вариант, вот так взять и забрать сестру из больницы, где ей будет обеспечен уход. Но я не могу быть с ней все время тут, а дома могу. И только так я буду уверен, что мы справимся.

На третий день мы ругаемся потому, что ей надоело, что я вожу ее в туалет.
На пятый - в меня летит тарелка с едой потому, что от собственной слабости Сэм устала едва ли не до слез. Но слез пока нет. Будут. И сильные мужики свихивались от этого, что говорит о слабой женщине? Она врет в глаза, что чувствует себя нормально, что ничего не болит, встает с постели, ходит по квартире положенные круги, даже моет посуду и пытается разогревать еду. И молчит. Сэм почти все время молчит. И в глазах боль. Врет почти все время, но ее выдают глаза.
На второй неделе я понимаю, что на нее не действуют обезбаливающие. Происходит привыкание, и Сэм это знает. Знала, что так будет. Но во время визита к врачу с чистейшим взглядом и фальшивой насквозь улыбкой говорит о том, что все в порядке. Врач верит. А я молчу. Потому, что если открою рот, предам сестру. Да и я знаю, что никакие таблетки, никакие уколы ей не помогут. Ей снятся кошмары. Она просыпается в холодном поту, со сдавленным криком. А я сижу под дверью. Ухожу, когда слышу, что она встает. Сэм ходит по квартире, не в состоянии лежать и спать. Плачет в ванной, под включенную воду. До сих пор не усвоила того, что вода должна течь там, где я, чтобы не слышать эти приглушенные рыдания. В какой-то момент я хочу биться головой о стену. Или уйти обратно в ОБР, закончить этот вынужденный отпуск. Но каждый раз, когда я почти готов это сделать, бросаю вещмешок. Сэм не виновата. Она просто не хочет жалости. Моей. Чьей-либо еще. Виноват я в том, что не смог уберечь ее от боли? Объективно – нет. Олдувай не принес ничего нашей семьи. Он лишил нас родителей. И я просил ее туда не возвращаться. Она вернулась. И последовали десять лет молчания.

Каждый из нас за что-то платит.
Саманта – за свое упрямство.
Я – за то, что не сделал того, что должен был. Связать на хрен, заткнуть кляпом рот, прижать ее и держать, пока она не выбьется из сил и не оставит попыток сбежать. И если для этого надо было ее трахнуть, значит, нужно было сделать это десять лет назад, а не думать о морали и не позволять ей разорвать родственные связи. Которые просто невозможно разорвать, я это понимаю сейчас.

На третьей неделе меня будит ее крик. Не сдавленные всхлипы, к которым я привык, ни заглушенные стоны боли. Нет, именно крик, пронзительный и болезненный. Сэм так и не рассказала, как она получила свои травмы. А у меня провал между двумя моментами, когда она была лишь слегка побита, и когда оказалась изломанной, как кукла. И я до сих пор не знаю, что с ней было.
…она сидит в углу комнаты, на полу, обняв руками колени и покачиваясь. Бледная, со спутанными волосами, при взгляде на нее начинает необъяснимо ныть в груди. Хочется обнять и спрятать ее от всего, что пугает. Но если она этого не переживет, то так и останется в своих страхах. Присаживаюсь перед ней.
- Сэм.
Она узнает меня через какое-то мгновение. Обводит взглядом полутемную комнату – на движение включились ночники под плинтусами и потолком. Их синеватый свет дает какие-то мертвенные отблески. И Саманта выглядит еще более больной и измученной.
- Мне приснился кошмар, - шепчет она.
- Я заметил, - протягиваю ей руку ладонью вверх, - давай вернем тебя обратно в постель.

У нее все еще судорожное дыхание и зашкаливающий от страха пульс, когда я поднимаю ее на руки. И она дрожит, словно осиновый лист. Судорожно вцепляется в меня. Но дело не только в кошмаре:
- Как давно не действуют лекарства?
Сэм вхлипывает, но не отвечает.
- Дура! – Зло бросаю я.
Ну вот кто ее нормальной назовет?
- Уйди, - просит Сэм, когда опускаю ее на кровать. Злится.
Мне хочется уйти. Развернуться и уйти, оставив Саманту, не способную принять предлагаемую помощь, наедине с ее болью. Но я знаю, что не дойду даже до комнатной двери, не говоря о том, чтобы уйти хотя бы на пробежку по улице. Поэтому даже не стараюсь, просто усаживаюсь рядом, сгребаю ее, успевшую завернуться в одеяло, в охапку к себе на колени.

Ее нужно переключить. Чтобы она хотя бы на какое-то время перестала прокручивать у себя в голоев этот кошмар – трупы, части тела, пустые глаза людей, с которыми она работала, кровь на полу и стенах. Меня это давно не трогает, всякого успел повидать за время службы в ОБР. Хотя это задание переплюнуло все привычные. Полагаю, Сэм все еще мысленно там, на Олдувай. И мне нужно как-то заставить ее чувствовать что-то другое.
Первый поцелуй выходит каким-то скомканным. Я успеваю перехватить дернувшуюся сестру. С нее станется врезать мне в морду, проверено. Я целую ее до тех пор, пока она готова сопротивляться. Пока ее тело не обмякает в моих руках, и Сэм приоткрывает губы, позволяя моему языку проникнуть между ними. Мало того, Сэм, кажется, начинает отвечать.
- Что мы делаем? – Спрашивает она, стоит мне только оторваться от нее. Любительница задавать вопросы.
- Сделай одолжение, хоть раз в жизни помолчи, - прошу я, укладывая ее на кровать, попутно отбрасывая в сторону одеяло.

На ней моя рубашка, в которой она тонет, за это время Сэм похудела. И волосы тусклые. И глаза поблекшие. И губы потрескавшиеся, никаких признаков румянца на бледних щека. Сэм, как все блондинки, крашеные или нет, выглядит бледной молью до того, как приводит себя в порядок. Я все это отмечаю про себя на автомате. Наверное, с точки зрения привлекательности, она бы меня в своем теперешнем состоянии не заинтересовала. Но ведь я сейчас тут не куклу для постели выбираю. К тому же тело сладко ноет, когда мозг понимает, что вот сейчас он получит желаемое, собьет оскомину и перестанет требовать всякой херни, которой все равно было недостаточно. И это так просто, прижать Сэм к постели своим телом, продолжая целовать, чтобы у этой дуры мозги не включились. И расслабляюще – чувствовать, как ее руки уже скользят по моей груди, а под моими пальцами поддаются пуговицы рубашки, оголяя ее тело.

В голове становится пусто.
Совсем пусто.
Крикнешь, и услышишь эхо, отбившееся от стенок черепушки.
И Саманта просительно выгибается под ласками, сбивчивыми, торопливыми, и скорее требовательными, чем нежными. Прижимаю ее руки к постели, как только она добирается до шрама на груди. Да-да, пару лет назад едва сердца не лишился, а с ним и жизни. И на мгновение в глазах Сэм наступает отрезвление. Ну уж нет. Мы отвлекаемся, а не выясняем, в какой жопе галактики я успел побывать, и где у меня еще отметины неравных столкновений. Я вообще об этом не люблю говорить. Но с девицами-однодневками проще. Перепихнулся, не обязательно в постели, не обязательно раздеваясь, и до свидания. С Сэм так не прокатит.

Движения невольно теряют кошачью плавность и мягкость, которые очень помогают незаметным добраться до цели. Отодвигаю в сторону ткань трусиков, и палец резко входит в Сэм. Ее дыхание сбивается, а глаза распахиваются. Словно, и не ждала. Может, была и не готова. Но вместе с тем, снова выгибается навстречу со стоном, который проникает под кожу, от него скручивается что-то внутри, и я добавляю второй палец и начинаю двигать ими быстрее.
Отрезвляет звук, похожий на всхлип, а потом уже более внятный стон боли. Я и не замечаю, как наваливаюсь на Сэм, забываю о ее изломанном теле. Но с ее лица сходит блаженное выражение, она закусывает губу, а глаза наполняются слезами.
- Блядь... Сэм...

Разжимаю хватку и отпускаю сестру.
Несколько минут мы просто сидим. Возбуждение, как рукой снимает. Внимательно слежу за сестрой, прикрывающейся одеялом. Она то ли пытается отдышаться, то ли справиться с болью.
Плохая затея. Беда в том, что возбуждение, хоть и ушло, а желание осталось. Червоточина внутри, которая просто пожирает все. Вот потому я и сваливал к чертовой матери. А) мне нужна была смена обстановки после смерти родителей. Б) как-то просто неприлично ловить сестру и...
Она подается ко мне неожиданно, отпускает край одеяла, обнимает меня за шею и целует сама. Я чувствую ее дрожь, когда провожу ладонями по обнаженной спине. Кожа под пальцами будто плавится, а внутри меня снова разгорается безудержный огонь желания. А еще удовлетворения – Саманта все-таки отвлеклась.
Что проще – сдвинуться на край кровати, расстегнуть ширинку и стянуть с сестры белье, а потом усадит ее на себя, без прелюдий и ласк, резким движением. От которого я сам не могу сдержать стон, Сэм влажная, но все еще тугая. Приторный привкус сладости, который всегда присущ сексу, ради чего бы ты им не занимался, разбавляется остротой обоюдной болезненности. А потом Сэм начинает двигаться, и все, что мне остается, это подстраиваться под ее движение. Поддерживать под выгибающуюся спину, ловить губами соски ее груди по очереди, лаская и прикусывая то один, то второй. И дрожь по телу уже не от боли, а от наслаждения. Пальцы Саманты впиваются мне в плечи, царапясь и оставляя полукружия ногтей. А мне мало размеренного ритма, который избрала она. И я резко возвращаю ее на кровать, под себя, уже не думая о том, что могу причинить боль одним неосторожным движением. И начинаю двигаться резче и быстрее...

...- болит?
Сэм, как ни старается, не может сделать глубокий вдох и не поморщится. Три недели, а синяки на ребрах только-только начинают сходить. Провожу по ближайшему пальцами, вопросительно глядя на сестру.
- Пройдет, - отвечает она со слабой улыбкой, от которой снова что-то ноет в груди. Она все такая же бледная поганка, как и до секса. Все так же выглядит измочаленной. Но у нее в глазах хотя бы какой-то блеск обозначается. Остается надеяться, что сейчас она не прикидывает моральность того, что мы делали. Потому, что о моральности говорить уже очень поздно.
Она засыпает и спит, не просыпаясь, до полудня. Свернувшись у меня под боком под одеялом. Ровное дыхание, спокойный сон – именно этого ей не доставало все это время. В который раз задумываешься, что некоторые вещи нужно делать раньше, какими бы они бредовыми ни казались.

@темы: Фанфики

---

Нет, я не сошла с ума. Мне просто нужны пинки и то, от чего отталкиваться. А это хорошая вещь.
Нет, сроков выполнений нет, никаких невыполнимых правил, с палкой никто не стоит. Будет настроение, будет идея - напишу. Нет - значит, будет висеть и ждать прозрения автора.
Размеры фиков - ну это для меня больная тема. Может, в драббл впихнусь, что сомнительно, может, раздую опять херню на 40 страниц. Хотя мой размер - 20 страниц и никакой головной боли.
Фандомы/пейринги - все мои. Приспичить может любой, начиная от сериально-канонных, заканчивая оригинально-ролевыми. И, кстати, не факт, что ситуации не повторятся, мало ли.

В общем, пусть будет. Жрать не просит, мешать не будет.
Таблица позиционирована, как дженовая, но... сомнительно)))))

Table-A

001.	Beginnings.	002.	Middles.	003.	Ends.	004.	Firsts.	005.	Friends.
006.	Hours.	007.	Days.	008.	Weeks.	009.	Months.	010.	Years.
011.	Lovers.	012.	Strangers.	013.	Love.	014.	Too Much.	015.	Not Enough.
016.	Simple.	017.	Complicated.	018.	Accident.	019.	Addicted.	020.	Smell.
021.	Sound.	022.	Touch.	023.	Taste.	024.	Sunrise.	025.	Sunset.
026.	Breakfast.	027.	Lunch.	028.	Dinner.	029.	Vacation.	030.	Date.
031.	Time.	032.	Birthday.	033.	Thanksgiving.	034.	Christmas.	035.	Valentine.
036.	Secrets.	037.	Hurt.	038.	Threesome.	039.	Kink.	040.	Lies.
041.	Passion.	042.	Hidden.	043.	Confession.	044.	Discovery.	045.	Truth.
046.	Betrayal.	047.	Dream.	048.	Nightmare.	049.	Lost.	050.	Emotion.
051.	Epiphany.	052.	Sex.	053.	Denial.	054.	Jealousy.	055.	Greed.
056.	Lust.	057.	Hands.	058.	Lips.	059.	Kiss.	060.	Crush.
061.	Winter.	062.	Spring.	063.	Summer.	064.	Fall.	065.	Anniversaries.
066.	Romantic.	067.	Union.	068.	Afraid.	069.	Safe.	070.	Protection.
071.	Broken.	072.	Fixed.	073.	Heat.	074.	Night.	075.	Shade.
076.	Who?	077.	What?	078.	Where?	079.	When?	080.	Why?
081.	How?	082.	If.	083.	And.	084.	He.	085.	Them.
086.	Choices.	087.	Life.	088.	Fight.	089.	Work.	090.	Home.
091.	Peace.	092.	Bedroom.	093.	Gentle.	094.	Independence.	095.	New Year.
096.	Writer‘s Choice.	097.	Writer‘s Choice.	098.	Writer‘s Choice.	099.	Writer‘s Choice.	100.	Writer‘s Choice.

Под катом еще две

Table-B

001.	Romance.	002.	Beauty.	003.	Forgiveness.	004.	Regret.	005.	Discovery.
006.	First Meeting.	007.	Hardest Truth.	008.	Resolutions.	009.	Anything.	010.	Home.
011.	Intimacy.	012.	Self-Love.	013.	Kisses.	014.	Frustration.	015.	Pressure.
016.	Absurd.	017.	Forbidden.	018.	Honesty.	019.	Grace.	020.	Laughter.
021.	Confidence.	022.	Happiness.	023.	Sexy.	024.	Tears.	025.	Growth.
026.	Sensuality.	027.	Faith.	028.	Night.	029.	Day.	030.	Innocence.
031.	Music.	032.	Water.	033.	Love.	034.	Ambiguity.	035.	Act.
036.	Whew.	037.	Anger.	038.	Dirt.	039.	Trust.	040.	Heat.
041.	Summer Love.	042.	Patience.	043.	Opportunity.	044.	Death.	045.	Passion.
046.	Healing.	047.	Life.	048.	Joy.	049.	Freedom.	050.	Bliss.
051.	Dreams.	052.	Kinky.	053.	Haunted.	054.	Emergence.	055.	Transmogrify.
056.	Magnetic.	057.	Surreal.	058.	Passage.	059.	Lush.	060.	Could Have.
061.	Would Have.	062.	Should Have.	063.	Hunger.	064.	Need.	065.	Want.
066.	Take.	067.	Have.	068.	Mine.	069.	Yours.	070.	Lubricious.
071.	Lugubrious.	072.	Perspective.	073.	Capering.	074.	Empathy.	075.	Sympathy.
076.	Mirth.	077.	Almost.	078.	Always.	079.	Surprise.	080.	Warmth.
081.	Heartache.	082.	Ghosts.	083.	Break-Up.	084.	Make-Up.	085.	Diary.
086.	Voice.	087.	Biggest Fear.	088.	Warning.	089.	Everything.	090.	Nothing.
091.	Failure.	092.	Success.	093.	Glimpse.	094.	Sanctuary.	095.	Picture.
096.	Writer‘s Choice.	097.	Writer‘s Choice.	098.	Writer‘s Choice.	099.	Writer‘s Choice.	100.	Writer‘s Choice.

Table-C

001.	Writer's Choice.	002.	Writer's Choice.	003.	Writer's Choice.	004.	Writer's Choice.	005.	Writer's Choice.
006.	Uniform.	007.	Hands.	008.	Fingers.	009.	Muscles.	010.	Neck.
011.	Silk.	012.	Satin.	013.	Lace.	014.	Leather.	015.	Latex.
016.	Tattoo.	017.	Branding.	018.	Slave.	019.	Master.	020.	Own/Owned.
021.	Wax.	022.	Bondage.	023.	Masturbation.	024.	Handcuffs.	025.	Dominant.
026.	Submissive.	027.	Threesome.	028.	Role Play.	029.	Blindfold.	030.	Dirty.
031.	Wrong.	032.	Top.	033.	Bottom.	034.	Cuddle.	035.	Foreplay.
036.	Slow.	037.	Fast.	038.	Hard.	039.	Soft.	040.	Fetish.
041.	Passionate.	042.	Kink.	043.	Lick.	044.	Virgin.	045.	Erection.
046.	Tongue.	047.	Sweat.	048.	Massage.	049.	Grasp.	050.	Relationship.
051.	Suck.	052.	Bite.	053.	Voyeur.	054.	Rough.	055.	Thrust.
056.	Trust.	057.	Pain.	058.	Writhe.	059.	Scream.	060.	Control.
061.	Secret.	062.	Strip.	063.	Harness.	064.	Shield.	065.	Bed.
066.	Table.	067.	Couch.	068.	Floor.	069.	Tease.	070.	Protection.
071.	Broken.	072.	Wet.	073.	Dream.	074.	Slick.	075.	Scent.
076.	Strangers.	077.	Slut.	078.	Hot.	079.	Breathe.	080.	Whimper.
081.	Beg.	082.	Strained.	083.	Ring.	084.	Restrain.	085.	Whisper.
086.	Choices.	087.	Life.	088.	Throat.	089.	Toys.	090.	Afterglow.
091.	Taut.	092.	Pant.	093.	Gasp.	094.	Feather.	095.	Command.
096.	Writer‘s Choice.	097.	Writer‘s Choice.	098.	Writer‘s Choice.	099.	Writer‘s Choice.	100.	Writer‘s Choice.

А вообще, эту гадость в дом притащил Полип

Для экстремалов источник.

@темы: Фанфики, Lover 100 FanFic Challenge

---

Не знаю, что там с фестом по Бартону/Романовой, но я тащу свои исполнения, иначе просто посею на фиг.

28. Клинт Бартон/Наташа Романова,
"Seven devils all around you
Seven devils in my house
See they were there when I woke up this morning
I'll be dead before the day is done"
Последний день, проведенный вместе; мольбы Наташи не уходить, рассказы о ее предчувствии; Клинт делает вид, что не верит, но знает - это правда. А+

28. Клинт Бартон/Наташа Романова,
"Seven devils all around you
Seven devils in my house
See they were there when I woke up this morning
I'll be dead before the day is done"
Последний день, проведенный вместе; мольбы Наташи не уходить, рассказы о ее предчувствии; Клинт делает вид, что не верит, но знает - это правда. А+


Сон был каким-то липким и вязким. Ничего конкретного, но именно от этого Наташа резко садится на постели, судорожно вдыхая воздух. Легкие болезненно сжимаются, она прижимает руку к груди. Маленькие пылинки пляшут в лучах утреннего солнца, заливающего комнату. Клинт любит много пространства, высокие потолки, окна в пол, а она не возражает против этого. Обручальное кольцо непривычно сжимает палец. Они до сих пор не сказали своим коллегам об этом знаменательном событии. Бартон делает ставки, что Фил Коулсон уже в курсе дела. Фил всегда все знает.

Из кухни плывет аромат кофе и доносится запах блинчиков. Наташа торопливо выбирается из постели. И первое, что видит – голый зад новоиспеченного мужа, зато в фартуке.
- Мистер Бартон, вас разве не учили, что ходить голышом по кухне не гигиенично?
- Зато эротично, миссис Бартон.
Наташа морщит нос, шутка набила оскомину, пора уже о ней забыть. Она подбирается к Клинту со спины, обнимает его, прижимаясь губами к обнаженному плечу. Короткий поцелуй, и теперь ее голова просто лежит на нем.

- Нат?
Клинт всегда чувствует малейшие перемены в ее настроении. И тут же принимается за изгнание всех жирных тараканов из ее рыжеволосой головы.
- Все в порядке, - голос предательски дрожит на какую-то секунду.
- Врешь, - он разворачивается лицом к жене, обхватывая ее за талию. Берет за подбородок, всматриваясь в любимые черты.
Наташа качает головой:
- Не вру. Давай сегодня погуляем.
Клинт видит, что с ней что-то не так. Но допытываться в таком состоянии бесполезно. Наташа умеет молчать, как партизан. Так что проще согласиться на ее предложение и изъять максимум из этого дня.

Они идут в парк. Нью-Йорк прекрасен весной, но осень, ту самую, золотистую, пряно пахнущую, живую, они оба любят больше. Долгие прогулки по дорожкам за руку, шелест листвы под ногами, ветер, играющий прядями Наташи, от чего волосы отсвечивают на солнце. Она смеется. Тянущее чувство страха, с которым она проснулась, отступает в тень. Ему хочется ее целовать, пока ее губы не припухнут и на них не останется помады.

Клинт уходит за мороженым. Пусть и не жарко, но Наташе все равно хочется. Она ждет его на лавке, закинув ногу на ногу в изящном движении, щурится на солнце, позволяя его лучам ласкать нежную кожу. У них не было медового месяца. Им все время некогда. Может, пора выбить себе отпуск и умчаться на край света, где будут только они с Клинтом. Можно не вылезать днями из постели. Можно нагишом бегать по какому-нибудь безлюдному пляжу. Можно просто наслаждаться жизнью...
Он идет к ней медленным шагом, в каждой руке по рожку мороженого.

Seven devils all around you
Seven devils in my house
See they were there when I woke up this morning
I'll be dead before the day is done

Это всего лишь песня, рингтон случайного прохожего. Он умолкает, но в душе Наташи остается безмолвная тоска. Слова песни слишком живо переплетаются с собственными утренними смутными страхами, давая теперь более острое предчувствие. А у Клинта, подошедшего к лавке, звонит мобильный.

- Коулсон.
- Не отвечай.
Паника - непривычное чувство для Наташи. Но, кажется, именно оно завладевает ею.
Клинт удивленно смотрит на нее. Он выглядел бы очень забавно с двумя рожками мороженого, но ей совсем не смешно. Как впрочем и ему.
- Нат, что происходит?
Его мобильный разрывается, они оба знают, что Фил будет звонить, пока не ответят.

- Я не хочу, чтобы ты уходил на задание. Ты не вернешься.
Морщинки на лбу Клинта разглаживаются, на губах появляется улыбка.
- Фигня. Ты же знаешь, я вернусь всегда и отовсюду, мы уже проверили это на практике много раз.
- Но не в этом случае.
В серо-зеленых глазах Наташи читается мольба.
Телефон замолкает, а мороженое, уже ненужное, отправляется в урну. Клинт садится рядом, обнимает жену за плечи, чтобы она могла положить голову ему на плечо.

- Я пройду через все и вернусь к тебе. Ты же это знаешь.
Трель телефона такая противная, давит на психику, доводя Наташу до желания забрать у него трубу и садануть ею о землю. Но ничего этого она не делает, когда Клинт лезет в карман куртки. Она не слышит разговора, не придает значения словам, видит только пустоту перед собой.
Потому, что уверена, что ее муж не вернется сегодня вечером.

Клинт уходит по дорожке парка, стараясь не оглядываться. Ему не страшно, но внутри шевелится какое-то подозрение. Наверное, потому, что перепуганной Наташе легко веришь. И сам это чувствуешь. Как вокруг тебя медленно сжимается кольцо, которое не даст никакого шанса выжить.

...она успевает убрать в квартире, хотя ненавидит это делать. Приготовить ужин, хотя Клинт утверждает, что ее стряпню можно и нужно использовать, как оружие массового поражения. Постирать, в процессе чего выяснить, что им нужна новая стиральная машинка, эта сломалась.
Несколько раз хвататься за мобильный, но так и не позвонить. потому, что никогда не трогает Клинта на задании.
И в конце концов сорваться из дома на базу, в надежде что-то узнать.

Коулсон ее встречает у выхода из лифта. Наташа не удивлена: на стоянке камеры, значит, ее ждали. Она смотрит на него пустым взглядом, уже заранее зная, что услышит.
Но вместо привычного сухого "Агент Бартон погиб на задании", она слышит тихое:
- Мне жаль.

Его обручальное кольцо ложится ей в ладонь, которую она рефлекторно сжимает. нет ни слез, ни истерик, ничего. Пустота.
Она знала, что он к ней вернется...

32. Клинт Бартон/Наташа Романова, "I wanna do bad things with you.", желательно R - NC-17 ИЛИ пьяная Наташа, ржущий Старк, Клинт, пытающийся ее уложить спать

32. Клинт Бартон/Наташа Романова, "I wanna do bad things with you.", желательно R - NC-17 ИЛИ пьяная Наташа, ржущий Старк, Клинт, пытающийся ее уложить спать

- Романова, я тебя очень прошу, держи себя в руках.
Нереальность своей просьбы Клинт прекрасно понимал. Чего требовать от пьяной Наташи, что-то мурлыкающей себе под нос. Фляжка, которую она все время теребила в руках, опустела за время пути. Видимо, Наташа прикончила содержимое между попытками оказать ему набор эротических услуг прямо за рулем. В результате чего оказалась на заднем сидении.

Вот сдать бы ее Фьюри, пусть сам с ней разбирается. Умудрился же сплавить на задание в этот чертов Сан-Триниан, из которого ее пришлось забирать по звонку директора за непристойное поведение. И теперь она была в этой коротенькой клетчатой юбочке, еле прикрывающей зад, гольфиках, туфельках, белой блузочке с бантиком над пуговицами. Ни дать-ни взять, картинка из порно, где строгий учитель наказывает плохую ученицу. По полной программе.

Пиздец.
Клинт мысленно застонал, выуживая Романову из машины. В ЩИТ он все-таки не рискнул тащить маловменяемого агента, пусть отоспится. А по дороге был Старк. Вот к нему он и занес вредничающее тело, которое утверждало, что оно само может дойти, а в лифте запуталась в двух ногах. Своих ногах.

- Добрый день, - предельно вежливо поздоровался Джарвис.
- Добрый день, - с интересом поздоровался Старк, рассматривая зад перекинутой через плечо Клинта Романовой. Бартон лишь попытался натянуть край юбки пониже в попытке прикрыть чудесный трусики с кружавчиками. Бесполезно. – И?

- Понимаешь, Тони, она пьяна, и тащить к Фьюри я ее не рискну. Иначе будет труп. Я, кстати, не уверен чей именно.
Он поставил Наташу на ноги, придерживая за руку. Девушка заметила Старка:
- Оооой, Тоничка…
Брови Тони удивленно поползли вверх. Ух ты черт.
- А говорят, русских напоить, много надо.
Бартон критически посмотрел на Наташу.
- Не знаю, может врут, а может она уже столько выжрала, что тут один вариант, ее надо спать уложить.

- Спаааать? – Томно протянула Романова, переключаясь в режим соблазнительницы. Клинт сглотнул, так как той хватило минуты, чтобы повиснуть на нем, обхватив его за шею, а ногами за бедра и фальшиво запеть: - I wanna do bad things with you.
- Романова, отцепись, а то свяжу.
- О, знаешь, я люблю БДСМ. Свяжи меня! Или еще лучше, давай воспользуемся наручниками!
Тони подавил лезущий смешок, наблюдая за картинкой, а глаза Клинта, кажется, стали по блюдцу.:
- Шикарные познания в джазе, мисс Романова.
- Ой, Тони, а ты пойдешь с нами спать? Третьим будешь?

- Да я не уверен, что у тебя и второй есть, - Клинт старательно пытался отцепить от себя цепкие руки русской шпионки, которая разглядывала его с умилением.
- Ну я правда очень хочу сотворить с тобой плохие вещи. Снять с тебя твои кожаные штанишки, - ладонь Наташи со шлепком опустилась на зад Бартона, правда, оказалось, что на нем джинсы. Клинт едва не подпрыгнул, впиваясь пальцами в тонкое запястье женской руки.
- Не надо сейчас с меня ничего снимать. Давай лучше я тебе помогу раздеться, и ты ляжешь в постель.
- Не тот набор слов, Бартон, - послышался сдавленный от хихиканья голос Старка.
- Клииинт, да, раздень меня, - в тоне Наташи появились мурлыкающие нотки, от которых Бартону захотелось залезть на потолок. Он как никто другой знал, как умеет мурлыкать Наташа, и что это значит.

- Ты еще попроси тебя наказать, - пробормотал Сокол, все-таки содрав с себя Наташу и оторвав ладонь от своего зада.
- Лозиной? Или плеткой?
- Могу, кстати, одолжить. Что? – Тони пожал плечами. – У нас с Пеппер весьма разнообразная сексуальная жизнь.
- О, а давай ты позвонишь Пеппер и мы устроим вечеринку на четверых. Да, Клинт?

Бартон застонал, делая фейспалм. А Тони уже просто ржал. Хотя предложение Романовой выглядело на порядок заманчивее. Согласиться, что ли?
Мобильный телефон еще никогда не звонил так не вовремя. Клинт с обреченностью встретился взглядом с экраном. Фьюри. Ну кто бы сомневался. Видимо, жаждет спросить, в каком состоянии его агент.
- Следи за ней, - бросил он Тони, выходя из поля зрения.

Романовой понадобилась ровно минута, чтобы проводить напарника тоскливым взглядом, а потом взобраться на колени Старку.
- Ну что, дорогой, продолжим? – Склонилась она над Тони.
Не то что бы Старк не представлял себя в постели с Романовой… нет, с Романовой точно не представлял, скорее, с Натали Рашман, когда она работала на него. Сейчас же он подумал о недовольстве Пеппер и луке Бартона. Соколиный Глаз его настораживал больше, чем несчастный вид собственной девушки. Поэтому он заерзал под Наташей:
- Давай мы не будем торопиться. Ты же знаешь, как у нас все сложно. Мы с тобой так не сочетаемы…

Очевидно, мнение Романовой было совсем противоположным. Потому, что Наташа без предупреждения впилась поцелуем в губы Тони, попутно подбираясь к его ширинке. Да, если Романова берется за дело, то это ощущается.
- Прелюдии уже вышли из моды? – Глухо отозвался Старк, когда Наташа отстранилась, чтобы наполнить легкие.
- А они нам разве нужны?
- Слушай, ты же с Клинтом хотела делать плохие вещи?
- Хотела. – Наташа выпрямилась на Тони. – Он не хочет, - она капризно надула губы, от чего у Старка окончательно встало. Хотелось побиться головой о стенку, можно о ту же, о какую пять минут назад собирался биться сам Бартон.
Который как раз вернулся в общую компанию.
- Не понял… какого черта? Наташа!

- Мы тут мило беседуем, - лучезарно улыбнулся Старк, готовый уже спринтом бежать туда, где хранились его костюмы. Драпать, драпать и еще раз драпать.
- Мы вообще-то не беседуем, а…
- Клинт, твоя девушка жалуется на невнимание, - Железный человек, обливаясь потом, спихнул с себя Романову, прямо в руки к подошедшему Клинту. – В общем, выбирайте любую спальню, холодильник в вашем распоряжении, все вопросы к Джарвису. А я пошел!

- Нат, я тебя очень прошу…
- Да что ты заладил: прошу и прошу. Не проси, а сделай!
Бартон даже опешил, слишком трезво прозвучали как слова, так и голос Наташи.
- Ты трезвая?
- Нет, но такими темпами стану. А я не хочу трезветь, а хочу тебя.

Наташа стащила туфли и побрела туда, где были спальни. Но дойти не успела, когда ее нагнал Клинт, резко разворачивая к себе. Поцелуй вышел немного грубоватым и неловким. От удивления Наташа не могла никак собраться, особенно когда почувствовала, как мужские ладони скользят по ее бедрам вверх, забираясь под короткую юбчонку.
- Я вижу, ты в школе была плохой девочкой, - пробормотал Клинт, спускаясь поцелуями ниже к вороту форменной рубашки.

Наташа пьяно рассмеялась:
- Быть хорошей не интересно, Клинт. Накажешь меня за плохое поведение?
- Почему бы и нет?
Возбуждение росло все быстрее, а пуговицы Наташиной блузки упорно не поддавались под пальцами. Клинт все никак не мог с ней управиться, начиная раздражаться. Наташа лишь хихикала:
- Эй-эй, умник, не порть одежду, мне еще в чем-то ехать домой надо.
Она управилась с пуговицами быстрее, хотя определенно с координацией у нее было больше проблем. Но блузка была расстегнута, ладони Клинта легли на оба полушария груди, выглядевшие обворожительно в окружении кружевной оборки белоснежного бюстика.

- Что, прямо тут? - Мурлыкнула с придыханием Наташа.
- Что тебя смущает?
- Развращаем Джарвиса.
- Дорогая, после Старка развращать Джарвиса уже бесполезно. Ты слышала о его ролевых играх с Пеппер?

Клинт спускался дорожкой поцелуев все ниже, по шее, к соблазнительной ложбинке, чуть прикусывая кожу зубами. Наташа тем временем смогла расстегнуть молнию на юбке, так что Бартону нужно было лишь потянуть за подол, чтобы стащить с нее эту деталь одежды. Что он и сделал, уже стоя перед девушкой на коленях, и помогая ей выпутаться из ткани.
И выпрямился, заглядывая ей в глаза. Наташа с соблазнительной улыбкой помогла ему избавиться от футболки. Ее ладони мягко скользили по обнаженному торсу Клинта.
- Прелюдия затягивается, агент Бартон, - шепнула она ему на ухо, игриво кусая мочку.
- У меня есть идея.

Бровь девушки удивленно взметнулась вверх, изучающе глядя на Клинта. Наташа была готова позволить ему все, даже не уточняя. Поэтому лишь кивнула. Клинт увлек ее в ближайшую дверь, за которой оказалась спальня, с кроватью king size. Тони просто в своем репертуаре.
- Так что ты хочешь, Клинт? - Глаза у Наташи стали темнее, и Клинт понял, что она уже и правда готова. Где-то вглубине шевельнулась совесть. Но он тут же ее заткнул. Пьяная Романова была соблазнительна, но вместе с этим трезвая Романова на утром может оказаться очень опасной. Хотя вряд ли ему простят его выходку...

Наташа не заметила, как он вытащил ремень из джинсов. Кожа была мягкая, но крепкая. Клинт растянул его во всю длину и хищно улыбнулся. А девушка заворожено смотрела на ремень. И рассмеялась:
- Все-таки хочешь попробовать меня связать?
- Не совсем, - его ответ отдался в позвоночнике Наташи, когда губы прошлись в опасной близости от ее шеи, но так и не коснулись ее в поцелуе, только распугали рыжие прядки волос. Отвлекшись на это, Романова допустила ту ошибку, за которую на задании поплатилась бы жизнью. Тяжесть тела Клинта, опрокинувшего ее на кровать, была слишком приятной, сводила с ума, горячила и без того развратные нетрезвые мысли. И Романова застонала от нетерпения...

...- Твою мать, Бартон, я же до тебя доберусь! И ты об этом пожалеешь!
Руки Наташи были плотно обхвачены ремнем Клинта и прикреплены к спинке кровати. Благо, спинка была резная. Романова дернулась. Упрекнуть в том, что Бартон обошелся с ней безбожно, было нельзя. Она хоть и была ограничена в движении, но устроена вполне удобно.
- Дорогая, твои планы мести, причем санкционированные, мы обсудим на трезвую голову. Спокойной ночи, - Соколиный Глаз оставил на лбу шипящей разъяренной кошкой Наташи целомудренный поцелуй и, довольный собой, вышел из спальни.

16. Клинт Бартон/Наташа Романова, AU, у Наташи в очередной раз выкидыш, у нее истерика, Клинт пытается ее успокоить, обещая, что все будет хорошо, хоть и знает, что это не так. А+

16. Клинт Бартон/Наташа Романова, AU, у Наташи в очередной раз выкидыш, у нее истерика, Клинт пытается ее успокоить, обещая, что все будет хорошо, хоть и знает, что это не так. А+

Каждый раз, как стою под дверью в палату, кажется, все внутри сворачивается в тугой узел. Хочется сдохнуть, лишь бы не видеть измученную Наташу, которой я должен сказать, что третья попытка провалилась. Но в этот раз все еще хуже обычного.
Во-первых, мы понятия не имели, что она беременна.
Во-вторых, четвертого, как пятого, шестого и дальше по цифровой линейке, шанса у нас не будет. Это был последний.

Несмотря на то, что это палата на базе, выглядит она, как заправская больница. Пикающий монитор, провода капельницы, игла которой воткнута Наташе в руку, белые стены с пасторальными картинками, букеты цветов. Словно, на похороны пришел.
И она. Бледная, от чего рыжие волосы кажутся еще ярче, до болезненности. Темные полукружия ресниц на щеках чуть подрагивают – она не спит, просто лежит. И как только я вхожу, открывает глаза.

Молчит и слабо улыбается. Молчу и я. Хотя понимаю, что нужно заговорить. Сесть на край койки, взять ее руку, сжать пальцы и улыбнуться. Эти движения многократно отработаны. А за фасадом страшные мысли, что она чувствует. Справится ли. Выдержит. Потому, что в первый раз есть вера, что у нас все выйдет. Во второй – надежда, что я ей помогу. В третий раз – страх. Она сломана. И я это вижу.

- Ты чего такой бледный?
Хочу ей соврать. Отшутиться, что это она себя не видела. Сказать, что все хорошо. Или позвать врача, пусть он с ней изъясняется. Но ничего из этого я не делаю, набираю в легкие воздуха и включаю шарманку:
- Нат, мне тебе кое-что нужно сказать… - ее лицо мгновенно меняется, она пробует сесть.
- Что случилось, Клинт?

Вдох-выдох. Правда:
- У тебя случился выкидыш.
Тишина. Я вижу, как округляются ее серо-зеленые глаза. Как она открывает рот, чтобы что-то сказать, но потом закрывает, не находя слов. Я не боюсь тишины, но я знаю, что за этим последует. Придвигаюсь ближе, готовый ее обнять.
- Но… я не знала.

Она смотрит на меня, а я ей ничего не могу сказать. Знаю, что не знала. Иначе бы ее не было на том задании. Беда в том, что это еще не самое страшное, что мне нужно ей сказать.
- Я не знала, Клинт, - ее глаза заволакиваются слезами, а в груди у меня что-то глухо ноет. Моя маленькая девочка. Моя любимая маленькая девочка. Такая сильная на виду у всех, и такая слабая сейчас, когда мироздание снова шебануло ее о стенку.

- Я знаю. Иди сюда, - протягиваю руки, чтобы обнять.
Но она качает головой и отдвигается от меня.
В ее голове сейчас происходит уже выученный процесс. Бегают мысли о том, что она сломанная, что ее тело бракованное, что она неудачница. Сколько ни говори, что ее вины в этом нет, что защита мира не сочетается с детьми, что избранный нами путь лишил нас возможности иметь детей, она каждый раз винит себя. Я знал, на что иду, когда год назад она пришла с одной-единственной фразой: «Я хочу от тебя ребенка».
И все-таки я верил в лучшее.

- Нат.. – это ведь еще не все, - послушай, доктор Лонг говорит, что нам пора заканчивать с попытками. Что тебе нужно провести полное восстановление организма, а нам - подумать об ином способе обзавестись детьми.

Мои слова мне самому, как ножом по сердцу. Я вижу, как в глазах любимой женщины отражается боль, и ничем не могу ее утешить, кроме обычных фраз, что все будет хорошо. Но ведь не будет. Хорошо пока не будет. Пока мы оба не пройдем стадию смирения с тем, чего нам не дано.
Я не успеваю поймать Наташу, когда та выдирает капельницу из руки и сбегает в туалет. Налегаю на ручку, но дверь заперта. И теперь мне становится страшно:
- Наташа, открой, пожалуйста, дверь. – Только всхлипы. – Нат…

У каждого есть свой предел выносливости. И мне страшно подумать, что ее уже достигнут. И что там, за дверью, может произойти что-то непоправимое…
Страх липкой слизью расползается по телу, когда я слышу звон разбитого стекла. Все, что можно там разбить – зеркало. И совсем нехорошее чувство вызывает тошноту.
Твою мать, Наташа, что же ты…

Нет, просить уже поздно, поэтому все, что я могу, это с третьего раза вынести дверь и застать ее на полу, с осколком в руке, нацеленном на запястье.
- Идиотка, ты что творишь?
Сердце куда-то падает вниз, когда я вижу растрепанные рыжие пряди, больные глаза, искаженное внутренней болью лицо. Да, для меня это всего лишь новая неудачная попытка. Для нее – очередное падение, после которого она может и не подняться. Я никогда еще не видел ее такой. Всякое бывало. Но она, даже зная, что шансов на спасение нет, шла вперед, израненная, избитая, готовая тащить на своих плечах весь мир. А сейчас выглядит сломанной девочкой, у которой забрали искру.

Куча мыслей в короткие секунды, когда мы смотрим друг другу в глаза, а потом неуловимые движение, ее к запястью, мое к ней. Сжимая ее руку так, что Наташа, всхлипнув от боли, выпускает из пальцев осколок, с капельками крови. Порезала ладонь.
- Клинт, пусти!
- Чтобы ты себе вены порезала? Нет!
- Пусти, скотина!

У нее силы сейчас не больше, чем у кошки. Но эта кошка стремится выцарапать мне глаза в своем желании покончить с собой. Несколько ударов доходит до цели, а еще я обзавожусь новой порцией царапин на шее и скуле. Совсем не сексуальных, увы.
Перехватываю Нату за плечи и встряхиваю так, что у нее голова болтается, как у китайского болванчика.

- Романова, это предел твоих мечтаний? Сдохнуть в луже собственной крови на полу в туалете палаты? Нет, серьезно? Я считал, что женат на умной женщине, а не на сопливой истеричке, готовой из-за неудач дойти до суицида.

- Как жаль тебя разочаровывать! Пусти! Я уже не хочу ничего!
Почему-то глаза застилает красная пелена. Но не злости, а страха. Мне страшно. Я не хочу стоять на ее похоронах, слушать красивые слова в адрес Наташи Романовой, талантливого агента, красивой и умной женщины. И думать, что ей мозгов не хватило пережить это. Думать, что ей было мало меня.

Бить женщину не вариант. Но я использую этот последний способ. Пощечина кажется слишком звонкой и громкой. Но Наташа замолкает на полувсхлипе. Дергается и замирает, испуганно таращась на меня.

- А как же я, Нат? То есть ты ничего не хочешь, и я уже ничего не значу? Мои желания, я сам? Все? Пустое место?
Каждый раз на задании мы проходим через ад. Но я всегда возвращаюсь потому, что меня ждут. Меня ждет она.
Наташа только всхлипывает, но уже не рвется к осколкам. Сжимаю ее лицо в ладонях, смотрю ей в глаза и тихо говорю:
- Я помогу тебе. Как ты всегда помогаешь мне. Мы сможем снова пройти через это. Мы найдем способ родить ребенка. А если нет, то возьмем из приюта. Подумай, сколько детей ничего не имеют в этом мире. А мы можем им предложить. Только позволь мне тебе помочь. Позволь нам снова стать единым целым.

Каждая неудача нас разрушала. А мы и не замечали. Мы ее переживали, думали, что вместе, а оказалось, что по отдельности. По щекам Наташи текут слезы, стираю их большими пальцами и снова прошу:
- Дай нам шанс.

Она кивает, а мне только это и нужно. Кажется, я забывал дышать эти минуты. Делаю судорожный вдох, сгребая Наташу на руки, чтобы унести ее из ванной. Да и не только из ванной. В дверях палаты наталкиваюсь на доктора Лонга, который выглядит непонимающим. После нас осталась ванная с разбитыми осколками и выбитая дверь.
- Агент Бартон, а вы…
- А нам нужно домой, доктор Лонг. Просто назначьте следующий визит.

@темы: Фанфики, Мстители

---

На фоне истошной субботней истерики "аааааа, я бездарь" внутри потеплело.

25.02.2013 в 10:22

Пишет  RA fest:

Читатели сделали свой выбор - спасибо им!
Лучшее исполнение ТУРА I перед вами - ура автору!

Исполнение № 1

- Это подло, - бросила Мариан через решетку.
Гай пристально рассматривал жену в тусклом свете через решетку камеры.
- Так же подло, как и ваш поступок, миледи, - легко парировал он.
Слишком давно к нему прилипло выражение безразличия, а то и презрения. И сейчас он именно так смотрел на ту, кто у алтаря клятвенно обещала блюсти его имя и честь.
- Гисборн, тебе больше заняться нечем? – Голос Локсли доносся с другого конца каземата. Гай даже не пытался подавить паскудную улыбку. Но смотрел он на Мариан, от чего та, прижалась к противоположной стене.

Она все-таки обманула его доверие. А ведь Гай открылся ей всей душой. Ну хорошо, это все относительно. Потому, что в заговорщические планы Вейзи он, само собой, ее не посвящал. Но на первый взгляд все казалось таким идиллическим. Леди Мариан занималась хозяйством, а по ночам занималась им.
Видимо, не им одним. Перед глазами Гая все еще стояла недвусмысленная картинка, в которой он и поймал жену, когда на рассвете увязался следом в лес, ведомый шестым чутьем. В общем, Робина взяли без штанов, в таком же виде и притащили в Ноттингем. Суд был коротким, решение – закономерным. И Гай не собирался противиться этому. Он был слишком зол.

- Ну почему же нечем, - невозмутимо откликнулся он. – Завтра утром вас казнят, а я пришел попрощаться с супругой.
Гисборн окликнул надсмотрщика, который торопливо впустил его в камеру. И вот до Мариан дошло, что сейчас будет происходить. Дошло и до Робина, но все, что он мог – наблюдать и кричать.
- Гисборн, ты решил опуститься еще ниже, чем есть?
- Вообще-то, леди Мариан моя жена. Которая, кстати, позволила себе роскошь отдаться не только мне.
Желание владеть этой женщиной, доказать то, что он может, когда захочет, взять ее в любом месте, было настолько сильным, что отбрасывало в сторону весь здравый смысл. К тому же он понимал, что это последний раз, когда он сможет прикоснуться с ней. Потому, что против Вейзи Гай не пойдет по многим причинам. И потому, что он помог ему выбраться из нищеты, на которую его обрек безответственный мальчишка. И потому, что заботился о нем, пусть и весьма извращенным способом. Так что как бы ни было больно завтра смотреть на казнь, но Гай промолчит. Как промолчал и сегодня. Мариан сама виновата.

- Гай, нет, - прошептала женщина, практически влипая в стену, когда его пальцы прошлись по гладкой нежной коже. Гай мог быть нежным и ласковым. Мог быть грубым и несдержанным. И сейчас, широко распахнутые, наполненные страхом глаза Мариан, ее беззащитность, и Локсли в качестве зрителя – все это пробуждало что-то темное внутри. Заставить Робина наблюдать, как он будет иметь любовь всей его жизни перед смертью? Дать ему понять, что он к ней не прикоснется пред смертью? Или показать, что леди Мариан прекрасно получала удовольствие в постели со своим законным мужем? О да, Мариан могла этого не признавать, но Гай уже изучил ее тело и знал, как заставить жену стонать от наслаждения. Чем не месть им обоим?
- Вас чем-то не устраивает законной муж? – Голос Гисборна звучит зловеще, а на губах блуждает хищная улыбка. Мариан-Мариан, ты же знала, что твой муж опасный зверь. А сейчас еще и раненый в своих лучших чувствах.
Он легко перехватил за талию ринувшуюся к выходу женщину и прижал ее к стене. Практически впечатал ее своим телом. И то, как она все еще борется, пытаясь высвободить, подняло градус возбуждения и агрессии в крови. О, теперь уже Гай точно не собирался останавливаться. Словно волк, учуявший запах крови жертвы, он несся по ее следам. А Мариан все больше паниковала, но даже в сумраке камеры Гай заметил, как в ее глазах, то и дело, вспыхивают какие-то осколки желания. Крик Локсли, призванный его остановится, прошел мимо ушей. Гай цепко сжал подбородок Мариан и поцеловал ее, до крови прикусывая нижнюю губу. Ответом ему стал стон боли.
- Пусти, сволочь!
- О, какие громкие слова, Мариан. Что-то не помню, чтобы ты просила тебя отпускать по ночам. Или думаешь, этот мальчишка, не способный отвечать за свои поступки, мог дать тебе все? Если так, то ты дура!
В эту минуту Гаю очень хотелось сомкнуть пальцы на шее Мариан. Так просто, сжать и сдержать, пока та не забьется в конвульсиях. Потому, что поднялась вся накопленная обида. Он был с ней максимально честен. По крайней мере, настолько, насколько позволяла ситуация. А в ответ получил лишь ложь и боль.
Но Гисборн справился с первым порывом и снова поцеловал Мариан. Отзыв ее тела был мгновенным, оно стало податливым под ним, и даже сквозь всю одежду мужчина ощущал то, как растет уже и ее желание. И все равно, она продолжала сопротивляться.

Ты, идиот, Гай. Тебя именно это заводит. Ее способность сопротивляться тебе, в то время, как все эти бледные аристократки просто не интересны. Гай завел руки Мариан над головой, легко обхватил оба запястье ладонью. А второй рукой расстегнул штаны. Самым трудным было собрать достаточно высоко шелковистую ткань платья леди Мариан, она все норовила выскочить из рук. Но, наконец, и с этой задачей он справился, закинул ногу женщины себе на бедро и вошел одним движением в нее. Мариан всхлипнула, закусывая губу, снова попыталась дернуться. Да, Гай хотел, чтобы в эту минуту ей было больно. Так, как больно ему осознавать, что его променяли на разбойника, что ему не доверяли, не хотели, а теперь еще вынудят смотреть на казнь собственной жены. В новый толчок Гай вложил всю свою злость, ощущая даже некоторое удовлетворение от выступивших на глазах Мариан слез. Заодно согревала мысль о том, что щенок видит это.
Но этого было мало. Слезы – это для него. А вот сладострастные стоны для Робина. Движения Гая стали мягче, не такими резкими, более чувственными. Он нашел губы Мариан, стирая пальцами с ее щеки слезы. Новый поцелуй был другим. Таким, какими он целовал ее ночами в супружеской постели. От такого поцелуя в солнечном сплетении растапливался лед, тепло растекалось по всему телу и собиралось внизу живота, прося выхода. Мариан замотала головой, остатками разума стремясь все-таки взять верх над желаниями… да нет, над властью мужа над ее телом. Потому, что эта власть была всегда. И именно это заставляло ее предавать Робина, когда ночами слуги слышали из раскрытого окна господской спальни протяжные стоны, до хрипоты, до дрожи, до блаженства.

- Ты же помнишь, как это. Знаешь. Не молчи. Мариан, не молчи. Мы оба знаем, как тебе это нравится, - горячий шепот Гая был более чем убедителен. А его губы, прижавшиеся к бешено бьющемуся пульсу на шее, обжигали кожу.
И Мариан сдалась. В тот самый момент, когда Гай отпустил ее руки, она подалась навстречу его новому движению, закинула вторую ногу ему на бедро и обняла за шею, отвечая на поцелуй. Теперь уже не осталось ничего – ни стыда перед Робином, ни того, что утром ее казнят, ни того, что муж почти взял ее силой. Был только он, двигающийся в ней, и она, практически умолявшая стонами насаживать ее все глубже. Гай хрипло застонал, когда тонкие пальцы жены зарылись в его волосы. Он крепче сжал ее бедра, помогая ей двигаться.
А внутри росло отчаяние. Потому, что сейчас, чувствуя себя в раю, когда мышцы Мариан обхватывали его член с каждым погружением все сильнее, когда дрожь ее тела передавалась ему, а Мариан уже не заглушала голоса, он все отчетливее понимал – это больше не повторится. Потому, что сейчас он уйдет. И увидит ее только утром, на восходе, когда ее поведут на казнь вместе с этим изменником.
И от этого становилось больно. И снова хотелось причинить ей боль. Пусть уже не физическую, но хотя бы заставить ее понять, что она натворила. Только вот, сейчас…

…момент слабости минул вместе с оргазмом, яркой вспышкой охватившим все тело. Сначала Мариан, а потом и сам Гай. По телу прошлась волна слабости, сосредотачиваясь в ногах и руках. Тело леди Мариан обмякло, она судорожно впивалась в ворот куртки мужа. Гаю понадобилось несколько минут, чтобы придти в себя. Последний вдох запаха ее волос, последнее касание ее губ, последний взгляд в глаза, потемневшие от послевкусия секса. Он сжал запястья Мариан, преднамеренно сильно, разомкнул замок, чтобы высвободиться от ее объятий. Черты ее лица исказились непониманием, а затем болью. Но Гая это не остановило. Он дал удивленной жене съехать по стеночке. Демонстративно запоясал штаны и поинтересовался у Гуда, впервые поворачиваясь к тому лицом:
- И как, понравилось представление? – Да, Локсли было больно, к гадалке не ходи. Гай почти смаковал момент. Но этому мешали приглушенные всхлипы супруги у его ног. – А у нас так было каждую ночь, правда, Мариан?
Он опустил глаза вниз, на склоненную голову жены. Ждал, что будет умолять о прощении? Может и ждал. Хотя очень сомневался. И если прощение он смог бы в себе отыскать, хотя далеко не сразу, то вот помилования он подарить ей не мог. Гай не мог все время думать за нее. В конце концов, леди Мариан кичилась мозгами, так почему же не воспользовалась ими.
Последняя сцена. Гай легко наклонился и поймал руку Мариан, на которой было надетое им кольцо. Он приложился губами к дрожащим пальцам жены:
- Мое почтение, миледи.

И вышел.

***
Рассвет над Ноттингемом был прекрасен. То ли, чтобы приговоренные пожалели о том, что так бездарно разыграли свою жизнь, то ли чтобы скрасить им последние минуты. Гай стоял за креслом Вейзи, небрежно облокотившись на спинку. Весь затянутый в черное, собранный, без единой эмоции на лице. Словно все вымерло. Хотя внутри все пылало от боли, которую и словами не объяснить. И дело не в том, что он не мог помочь женщине, которую вели к помосту, а в том, что женщина слишком поздно поняла, кто на самом деле мог ее защитить. Если вообще поняла. Мариан выглядела жалкой, без преувеличения. Светлое платье за ночь в камере стало грязным, но не равномерно, а пятнами. Спутанные волосы, еще не успевшие отрасти после показательного пострига, устроенного Вейзи, живописно, но совершенно не впечатляюще, лежали на плечах. Серая кожа, потухший взгляд. Сердце Гая предательски задрожало, когда он встретился взглядом с женой. Вейзи покосился на помощника. Гисборн понимал, что если он сейчас проявит хоть каплю, самую крохотную, слабости, шериф просто затопчет его. Не все, кому волей высших дана власть, разумны и понимающи. У Вейзи с этим вообще недостаток. Пальцы в кожаной перчатке сжали рукоять меча. Но никто не видел ни судорожной хватки, ни побелевших костяшек.
По знаку шерифа глашатай зачитал список обвинений для Робина и Мариан. Народ у помоста зароптал, но слушать их никто не собирался. Последняя молитва, последнее отпущение грехов. Гай все не сводил глаз с Мариан. Ночная утеха, торжество самолюбия над Локсли, и все, что к этому прилагалось в бесплатном объеме – уже не давали о себе знать. Осталась лишь глухая тоска, безучастное повиновение обстоятельствам.
Мариан, что же ты наделала?
Все могло… все должно было быть иначе.
Внутренний голос взывал к разуму Гисборна. Но с разумом спорить бесполезно. Железная уверенность в том, что Мариан сама выбрала свой путь, не давала сдвинуться Гаю с места. И отвести глаза в сторону тоже.

Последние минуты жизни приговоренных. Мариан повернула голову, бросая последний взгляд на того, ради кого она оказалась тут. Рука дрогнула в тоскливой попытке поймать руку Робина в вечном пожатии. Наверное, она пыталась хоть таким образом заглушить страх, который с ночи ее преследовал. А может пыталась увериться, что ни в чем не ошиблась…
Робин руки не принял. Он первым преклонил колени перед плахой, так и не ответив на попытку Мариан попрощаться.
Месть Гисборна им обоим удалась. Робин явно оценил то, что видел, но что еще лучше – слышал. Звуки, стоны, всхлипы, а затем рыдания Мариан были намного красноречивее картинки перед глазами. Жаль, что Гай уже не чувствовал ничего. Внутри все умирало.

И, кажется, что-то надломилось, когда голова Мариан покатилась по деревянному помосту, а ее взгляд безжизненно уперся в мужа…

URL комментария

А тут еще Полип принес очередную вкуснятину в мозг.

@темы: Фанфики, Робин Гуд