Я нашел вам славное тихое местечко в психиатрии (с)
Название: ***
Автор: Яринка
Фандом: ВК
Рейтинг: R
Жанр: а... АУ, романс, ангст, hurt/comfort обещает придти
Пейринг: Эомер/Эовин, Грима/Эовин
Предупреждение: инцест
От автора: автор потихоньку балуется отдельными зарисовками, складывающимися во что-то цельно. За идею спасибо Полипу
правда, у автора случился конфуз, во-первых, я опиралась на фильм, а там Теодред по виду совсем мальчишка, по книге же на 13 лет старше Эомера, но переписывать два куска... терять все. Во-вторых, первый писался как POV Эовин, а потом я поняла, что теряю чувства остальных. И переползла на третье лицо.
А вообще, я же не на конкурс, а просто сливаю мысль. Так что какая разница, как оно так вышло.
******
Первая оттепель в Рохане припадает на начало февраля. Солнце уже стоит достаточно высоко, а ветра утихают, и перестают нести с гор снег и дождь. Небольшое затишье, возможность почувствовать приближение весны. Ведь еще какой-то месяц, и начнет пробиваться зеленая трава, а солнце будет подниматься все выше, пригревая и лаская.
В первую оттепель роханцы стараются успеть многое. Подставить себя солнцу после сырой и морозной зимы. Убрать в домах. Разобраться с тем, что принесли ливни и снегопады. Починить крыши и окна.
Двор Золотого чертога наполнен шумом и гамом. Женщины, от мала до велика, одетые в простые шерстяные платья, скинувшие зимние плащи и теплые ботинки, заняты выбиванием постельного, стиркой, уборкой. Смех, песни, веселый гомон несутся к небу, подхваченные легким ветром, теребящим знамя Эорлингов на крыльце.
Протряхиваю покрывало и смеюсь, когда из него вылетает пыль. Деве Рохана тоже положено выполнять свои обязанности. Да, есть то, что будут делать только служанки, но я не чураюсь физического труда.
- Эовин, ты вся в пыли, - улыбается кормилица. Эта весна для нее уже семидесятая. У нее все больше морщин на лице, но улыбка все такая же, молодая и задорная. Она протягивает мне кувшин, источающий запах свежего молока, - отнеси брату, он там со своими всадниками тренируется.
Сжимаю пальцами горло кувшина и спускаюсь по лестнице, быстро перебирая ногами, так, что подол юбки запутывается. Почти бегу на задний двор, где находятся конюшни, и где обычно находится Эомер, когда дома.
И останавливаюсь, едва могу дышать.
Брат занят упражнениями с мечом, а у меня дыхание перехватывает при виде него. Высокий, статный, сейчас на нем нет доспехов, даже рубашки нет. Волосы заплетены в косу и перехвачены черной веревочкой. Он сосредоточен, обеими руками сжимает меч, двигаясь, как в танце. Меч тяжелый, но по нему это не заметно. Взмах, выпад, защита. Эомер держит меч уже одной рукой, продолжая нападать на невидимого врага, четко просчитывая каждый свой шаг. Подбрасывает меч и ловит его второй рукой, начиная крутить его в руке, разрабатывая запястье. Его взгляд фокусируется на серебристой стали. Каждый мускул играет под кожей, с которой еще не сошел прошлогодний загар. Гладкая, чистая, на ней почти незаметны аккуратные шрамы – два прошлогодних ранения, я сама его заштопывала. Зато видно, как его тело лоснится от пота, ведь это совсем нелегко – управляться мечом.
Кажется, я забываю дышать, так и стою с полуоткрытым ртом. Пока не встречаюсь с его насмешливым взглядом. Интересно, он давно на меня смотрит?
- Молоко? – Кивает брат на кувшин в моих руках. Он оставляет меч острием в земле и подходит ко мне.
Протягиваю кувшин:
- Да, кормилица просила передать.
Эомер берет его из моих рук, задевая мои пальцы, и я застываю. От его прикосновения разбегается сотня электрических разрядов, они щекочут и колются, а я сбиваясь со вдоха.
- Пробовала? – Спрашивает он, когда утоляет первую жажду.
- Нет еще. Тебе несла.
Брат улыбается и подносит край кувшина к моим губам. Смотрю на него снизу вверх и осторожно сжимаю губами ободок. Я словно привороженная, не могу ничего сообразить. Пью молоко прямо из его рук, чуть прикрыв глаза. Оно еще теплое и сладкое. И вытираю губы рукавом платья.
- Не видит тебя кормилица.
Смех Эомера заразителен. И я начинаю смеяться вместе с ним. А то странное чувство, которое меня накрыло от соприкосновения с ним, отпускает. Наверное, показалось.
К сожалению, последние недели у нас не так много поводов для веселья. И тем прекрасно, что мой старший брат сейчас смеется, а его глаза искрятся удовольствием. Он ставит кувшин на скамейку и протягивает мне руку.
- Пойдем. Война – не женское дело, но ты должна уметь защищаться. А я давно не видел тебя с мечом.
Позволяю Эомеру вывести меня на середину площадки. Я и правда давно меч не держала в руках. Наверное, с осени. Зимой мало чего хочется.
Он становится за моей спиной, и я попадаю в кольцо его рук. И едва не задыхаюсь от накатившего на меня жара. Но попытки понять улетучиваются в тот момент, когда Эомер вкладывает свой меч в мои пальцы, сжимая мои руки своими. Его оружие тяжелее того, которое выковали для меня. Но Эомер помогает мне мягко и плавно вести меч.
- Расслабь тело, Эовин, - его ладони проходятся по всей длине моих рук, даже поверх ткани обжигая горячим прикосновением, - ты должна быть единым целым с мечом. Тогда не будешь чувствовать его тяжесть. Вес меча ничего не значит, если ты сливаешься с ним, - его ладони уже двигаются по моим бокам на талию, а шепот щекочет ухо, сбивает выбившиеся из кос пряди, ласкает шею. Он так близко, что я чувствую его запах, чувствую, как он меня окутывает и я начинаю таять. Буквально таять. Не понимаю, почему вдруг между ног становится влажно, а грудь как-то наливается. – Представь, что ты просто ведешь рукой, что меч – продолжение твоей руки, и он станет таким же изящным…
Руки Эомера ложатся мне на бедра на короткий миг. Буквально всего ничего, но от случайного движения я прижимаюсь к нему сильнее, и чувствую, как натянута кожа его штанов, и как он чем-то упирается в меня. Я знаю, чем. Я видела и до этого раздетых мужчин. Нагота не то, чего стесняются рохерримы. Но сейчас меня это выбивает из равновесия, мне кажется, что из меня сочится влага, пропитывает мое платье. И сейчас Эомер увидит пятна на голубой юбке. И скажет мне, что так нельзя, что этого не должно быть, что я неправильная, я прогневила его…
- Эомер! О, я смотрю, вы заняты, - Теодред кажется совсем мальчишкой. В отличие от моего брата, у него короткие темные волосы. Он с задором смотрит на нас, я как раз опускаю меч. Боюсь шевелиться, боюсь двигаться, тело одновременно деревенеет, но вместе с этим сладко ноет, требуя чего-то.
Эомер отпускает меня, и меня охватывает ощущение сиротливости и разочарования. Может, это постыдно, но эти минуты были такими сладкими, такими нежными, такими… разжигающими во мне что-то.
- Мы уже закончили, - Эомер оглядывается на меня.
На короткий миг у него меняется взгляд. Из него уходит искристость и веселье, уступая место более пристальному изучению меня. А у меня горят щеки, горит все тело, кажется, я покраснела с головы до пяток.
- Я… пойду…
Протягиваю брату меч острием вниз, стараясь не задеть его пальцы. Мне неловко под его взглядом, неуютно перед смеющимся Теодредом.
- Вот возьмем мы однажды Деву Рохана в поход, она даст фору остальным. Меч держит очень умело. Хорошо выучил.
- Не возьмем, - сухо отрезает Эомер. – Не место ей в походе…
А я уже бегу со двора. Забегаю в первую попавшуюся дверь, прижимаю ладони к щекам. Эомер что-то видел, что-то понял. И теперь не доволен. Я поняла это по его взгляду, по его голосу…
2 550 слов***
Эомер с Теодредом отправляются в дозор в оттепель. Эовин стоит на крыльце, с замирающим сердцем ждет прощания. Встречается взглядом с глазами брата – у него они темнее, чем у нее, в них больше зелени, а в ее же – прозрачность роханских небес в летний день. Эомер сжимает ладонями хрупкие плечи сестры, склоняется и касается губами ее щеки. Он не просит ждать. И так знает, что ее просить об этом не надо. Кивает конунгу и садится на лошадь.
А Теодред привычно весел. Он еще совсем мальчишка по сравнению с братом. И Эовин дарит ему прощальную улыбку.
- Смотри, Дева, замуж тут без нас не выйди. Знаем мы эти дозоры, они долгие, - он подмигивает и заскакивает на коня. А Эовин давит нервный смешок, снова переводя взгляд на брата. Тому шутка явно не понравилась, о чем говорит то, как резко он разворачивает коня и уводит за собой людей зычным криком «Рохирримы».
- Да хранит вас Бэма, - бормочет Эовин.
Странное чувство, особенно, если знаешь, что ты, всего лишь, разменная монета между государствами. Теоден беспредельно добр, он любит племянницу, единственную женщину в королевской семье+ за последние несколько поколений, рожденную под этой крышей. Но Эовин знает: если ты не рождена править, то тебе придется принести пользу своим людям иным способом. Выйти замуж, привести в этот дом новые земли. Или нового воина. Родить наследника. Или наследницу, которую тоже продадут. Все, на что остается надеяться, что Теоден будет щепетилен в выборе мужа племяннице.
Конунг легко треплет Эовин по щеке и просит:
- Не грусти. Я знаю, как ты без них скучаешь, но они вернутся, - в голосе вождя слышится непоколебимое спокойствие. Он воспитал лучших воинов во всей степи. Один из них его сын, унаследовавший все лучшие черты отца, открытый мальчик, еще юный для тяжести управления всадниками, но способный. Второй – племянник, который способен подставить плечо младшему Эорлингу, хотя и понимает, что вечно будет в его тени.
И почему-то этот порядок вещей раздражает Деву Рохана. Но она улыбается и отвечает:
- Да, дядя, я знаю. – Целует его, становясь на носочки: - Ты иди, а я еще тут постою…
…первое, что замечают всадники, возвращаясь в Эдорас – знамя Рохана, реющее на ветру в любую погоду. Но иногда их встречает тоненькая фигурка со светлыми косами на краю крыльца Золотого чертога. Дева Рохана. И сердца всадников бьются сильнее. Их ждут. Эта фигурка воплощает в себе все – гордых воинов, сильных женщин, дом и будущее. Те, кто уже обзавелся семьями, думают о своих женах. А те, кто еще не созрел, ждут того дня, когда и их будут встречать на пороге с корзиной белья или с ребенком на руках, а в доме будет пахнуть свежей, горячей едой. И постель будет сухая и мягкая. И тогда все дозоры будут стоить того. Потому, что им всем есть, что защищать.
Эомер не оглядывается, уносясь в степь. Он и без этого знает, что Эовин провожает его взглядом. Знает, что в тот день, когда они вернутся, она будет стоять на крыльце, почти безошибочно угадывая именно этот день. И в душе теплеет, но вместе с этим в солнечном сплетении сворачивается какой-то тугой клубок, а его пальцы крепче сжимают поводья. Слишком крепко, от чего конь дергается, не понимая, почему всадник его притормаживает, когда перед ним свобода, и он готов нестись со скоростью ветра.
Однажды Эовин не будет стоять на крыльце. И с каждым дозором этот момент становится ближе. Эовин взрослеет. Черты ее лица все еще детские, все еще нежные, а взгляд безмятежный. Но с каждым возвращением Эомер замечает, как Эовин меняется. Как гордо вздергивает голову, осознавая, кто она такая. Как темнеет и затуманивается ее взгляд. Как платье очерчивает ее фигуру. И скоро к ним с Теоденом пойдут женихи, жаждущие получить в супруги Деву Рохана и в придачу энное количество лучших коней из табунов Эорлингов. И из этого списка ценнее кони, Эомер даже не сомневается. Сестра – дополнение к этому. Он не хочет такой судьбы для нее, но ничего не может изменить. Иногда ему и правда хочется, когда он видит, как тонкие сильные пальцы сжимают рукоять меча, чтобы Эовин родилась воином. Или не была такой женственной и красивой. Может быть, тогда для нее все могло быть по-другому. Но, увы, все расписано заранее. И он лишь может надеяться, что впереди еще долгие возвращения, в которые его будет встречать Эовин на крыльце Золотого чертога.
…степь выглядит серой и безжизненной. Хотя Эовин знает – это не так, она полна жизни. И уже проглядывает трава, выглядывают первые степные цветы, просто ей со своего места не видно. Она зябко кутается в меха, когда сильный порыв ветра окатывает ее с головы до ног. Еще немного, и придет комфортная погода, когда уже нет ночных заморозков, но еще не пришла изнуряющая жара. Хотя белые шапки гор, где земли Марки сливаются с их подножием, так и останутся на месте, делая гребни седыми. Да наверное, они такие и есть. Они помнят еще праотца Эорлингов – Эорла Юного.
Эовин запахивает накидку. И не сводит взгляда с горизонта. Вдруг ей удастся разглядеть лошадей и их всадников, которые должны вернуться из дозора? Но это лишь надежда, которой еще рано сбываться. В конце концов, не это причина того, почему Дева Рохана стоит на краю крыльца, на холодном ветру, и не возвращается в теплоту чертогов. Ей кажется, что взгляд Гримы, хмурого и пугающего советника конунга, преследует ее в любом конце палат. Он уже не первый день следит за ней. Или же это просто у Эовин разыгрывается воображение? Она разворачивается, чтобы вернуться в чертог, но тут же натыкается на взгляд прозрачных глаз. У Гримы они даже не голубые, а какие-то водянистые, и от этого Эовин пробирает дрожь. Она замирает, цепенея на короткий миг, а потом слишком торопливо проскальзывает мимо, подбирая юбку платья. Грима в последний момент ловит девушку за запястье:
- О, прекрасная леди, - голос струится мягко, окутывая Эовин, - ты так грустна. Могу ли я избавить тебя от тоски?
От его пальцев по телу бежит дрожь, и Леди Рохана выдергивает руку, бросив строгое:
- Не прикасайся ко мне.
В голосе звучит сталь. Женщины Марки соответствуют мужьям, если нужно, они возьмут мечи и пойдут в бой, хотя и предпочитают оставаться хозяйками, а не воительницами. Но королевская кровь не вода. И взгляд у Эовин, несмотря на голубизну и беззащитность, обещает тому, кто ослушается, наказание. Она не любит, когда ее не слушают. Грима подается назад, склоняя голову и отпуская ее. Но то, как он смотрит вослед Эовин, несет в себе угрозу. Наверное, заметь она это, то задумалась о том, что ее ждет. Но Эовин возвращается к дяде, скидывая меховую накидку на ближайшее деревянное кресло.
…Грима приходит ночью. Об этом свидетельствует скрип петель деревянной двери. Эовин резко садится в постели, натягивая на себя одеяло. Тонкая сорочка полупрозрачная - лишь ореол молодому телу, такому желанному для Гримы. А страх на лице Эовин становится катализатором.
- Бедная, одинокая, маленькая девочка, брошенная братом на старого дядю, который думает, как бы лучше тобой сторговать. Тебя ждет не лучшая жизнь, проще быть обычной обитательницей Ристании…
- Что ты знаешь о Ристании? – Гордо спрашивает Эовин, вздергивает подбородок, отодвигаясь от присевшего на край кровати Гримы.
- Ничего. Но зато многое знаю о тебе. Красивая, гордая, но никому не нужная, - его пальцы касаются белой кожи девушки, Эовин дергается от прикосновения, но Гриму это не останавливает. – Нежная кожа, золотистые волосы, голубые глаза… во всем Рохане нет прекраснее девушки…
Его слова, будто, яд, струятся и проникают под кожу. Эовин хочется стряхнуть с себя оцепенение, громко окликнуть Гриму, потребовать, чтобы он ушел из ее комнаты. Ей не нравится то, как его руки в темноте скользят по ее телу, касаясь пока поверх сорочки. Лунного света мало, чтобы видеть, как его взгляд подергивается жадностью, но вот дрожь его рук чувствуется, как и сбивающееся дыхание. Она такая желанная, такая близкая, но такая напряженная, как струна. Как лошадь перед прыжком, готовая вот-вот сорваться с места. Грима прижимается губами к ее щеке, спускается на шею, чувствует, как Эовин замирает.
Она боится дышать. Боится шевельнуться. Только дрожит под пытливыми пальцами Гримы. И не говорит ни слова, закусывает нижнюю губу. А глаза широко распахнуты, и в свете луны становятся только ярче. Грудь начинает ныть под сорочкой, а соски набухают. И Эовин задыхается от того, как ее накрывает горячей волной. Ей хочется сказать, что это что-то новое, но память услужливо подкидывает солнечный теплый день, задний двор, тренировку Эомера, и его руки на ее талии. И все равно, ощущение совершенно непривычное, непонятное, тело живет своей жизнью, реагируя на прикосновения Гримы. Реагирует пугающе. Потому, что к горлу подкатывает тошнота, а по спине стекают струйки пота.
…Грима приходит и на следующую ночь. Но в этот раз он заходит дальше. Его руки пробираются под ночную сорочку Эовин, все более настойчиво лаская молодое тело. А она все так же, как и накануне, цепенеет от отклика собственного тела, не понимая, почему испытывает отвращение, но все равно жаждет продолжения. Какого? Эовин и сама не знает. Руки Гримы скользят по шелковистой коже, ласкают обнаженную грудь, играют набухшими сосками, которые еще больше твердеют. Поглаживают плоский живот, и Эовин непроизвольно выгибается, а простынь под ней впитывает сочащуюся из нее влагу. Дева закусывает губу, пальцы впиваются в ткань. Это неправильно, так не должно быть. Они делают, что-то запрещенное правилами приличия, что позволено делать только мужу с женой. Но оттолкнуть Гриму так и не выходит. А он ведет себя с какой-то особенной, вместе с тем пугающей нежностью. Ему нравится, как Эовин собирает все свои эмоции в пружину. Тот момент, когда пружина распрямится, будет сладким. Помимо этого, он ведь будет держать в своих руках желанную, вымечтанную женщину. При всех обстоятельствах Грима никогда не будет ею владеть, только прокравшись ночью в ее покои. Такие не становятся невестами безродных прибившихся советников. Но он потом подумает об этом, а пока разводит ноги девушки и входит в нее пальцами. Одним, потом уже двумя.
Эовин замирает. Задерживает дыхание и сводит колени вместе. Что он делает? Зачем? Как? Но главное – почему после первого чувства дискомфорта ей начинает… нет, пока не нравиться. Но тело как-то сладко ноет, а внизу живота разливается тепло. И Эовин инстинктивно приподнимает бедра навстречу руке Гримы, снова выгибается и закрывает сглаза, отдаваясь на волю методично двигающихся пальцев. Они творят с ней что-то невероятное, о чем она подумает потом. Когда Грима уйдет. Или завтра утром. Потому, что даже краснеть сейчас не хочется, когда бросает в жар, и становится так приятно, и хочется застонать, позволить Гриме большее. А он меняет ритм, как только чувствует, что девушка приноровилась. Безобразное одутловатое лицо озаряет улыбка. Сытая и довольная. Эовин просто создана для ласк, и Грима этим пользуется, доставляя ей удовольствие и себе.
...нитка вьется под тонкими сильными пальцами Эовин. Она терпеть не может прясть, слишком монотонная работа, вгоняющая девушку в состояние мечтаний. Это не учитывая того, что племянница конунга вообще предпочитает меч иголке с ниткой или любой другой истинно женской работе. Вот и сейчас она вспоминает за прялкой то, что происходило прошедшей ночью в комнате. И ловит себя на мысли, что ждет следующей. Что будет дальше? Что сделает Грима? Ее снова начинает мутить, бросать из жара в холод, стоит только поднять глаза и увидеть в дальнем конце большого зала конунга со своим советником. Она отводит взгляд от Гримы. Он все так же уродлив, совершенно непонятно, что же Эовин не позволяет прогнать его. Но сейчас она смотрит на конунга.
Дядя выглядит хуже. Он вдруг в один момент постарел. Не сильно, совсем немного. Но больше седины в волосах, больше усталости в глазах. А с границы Рохана доносятся страшные новости, о том, что орки выходят не только по ночам, но и днем. Как же такое может быть? Неужели что-то изменилось в Марке и вокруг Марки? Неужели грядет война? Но Эовин не видела, чтобы зажигались костры Гондора, ближайших соседей и союзников Рохана. Хотя между ними уже не все так гладко. Сердце Эовин сжимается в страхе. Дядя не молод, хотя всадники Рохана долгожители, и правят долго. Но что-то с ним не так. А Эомер с Теодредом совсем далеко, где-то на просторах степи. А может быть уже…
Эовин встряхивает головой, пряди золотистых волос рассыпаются по плечам. Она не часто носит косы, да и обруч, который выделяет ее королевский статус – тоже забывает надевать. И без этого заметно по осанке и поведению, кто она такая. Эовин останавливает прялку и поднимается со скамьи. Ее девушки затихают, внимательно наблюдая за госпожой, которая царственной походкой направляется к конунгу:
- Дядя, ты выглядишь утомленным, давай я тебе постель приготовлю, - его ладонь велика даже для двух ее рук. Эовин ласково тянется к Теодену, но он бросает на нее тяжелый взгляд, который заставляет отшатнуться девушку.
И отпустить руку.
- Мне некогда спать днем, - голос дяди звучит резко: - твой брат увел моего сына в степи, но так и не вернулся, хотя во всей округе ходят опасные слухи об опасности из-за границ. И мне нужны все мои маршалы, все мои люди. А он бездарно тратит силы на бесполезные дозоры, забирая лучших!
У конунга в голосе раздражение, совсем непривычное для Эовин. Она удивленно смотрит на него. Дозоры – всегда были важны для Рохана. Это способ убедиться, что в государстве все спокойно. И этим всегда занимались лучшие, элита рохирримов, возглавляемая маршалом. Тогда почему Теоден сердится на Эомера? И почему считает, что тот специально увел Теодреда от отца?
Глупости это все. Эовин встает с колен и мягко сообщает:
- Тогда я позабочусь об обеде, дядя, - она дарит Теодену улыбку. И получает ответную, что согревает девушку. Если он ей улыбается, значит, он и правда просто устал, поэтому так рассуждает. Уходя, Эовин встречается взглядом с Гримой. И вздрагивает. У нее в глазах сквозит торжество. Какое-то… жадное.
Грима забывается на короткий миг, позволяя проницательному взгляду принцессы увидеть лишнее. И понимает это, спустя мгновение. Опускает глаза, беря паузу для того, чтобы подавить победное чувство, ему не хочется объясняться с Эовин. Но ее легкие шаги свидетельствуют о том, что она ушла на кухню.
…он снова приходит к ней. И в этот раз Грима решает, что пора завершить начатое две ночи назад, что Эовин уже созрела. Ее тело все ярче и острее реагирует на ласки. Но девушка почти сразу же зажимается, стоит ему навалиться на нее. В глазах Эовин читается страх перед чем-то незнакомым. Но Грима старается быть нежным настолько, насколько может. Насколько позволяет желание владеть, все больше зашкаливающее. Эовин закрывает глаза. Если так сделать, то она не может видеть его лица. И тогда избавляется от тошноты. Потому, что он все так же пугает ее, все так же вызывает отвращение. Но не видя его, она думает о другом. О том, кто выше, стройнее, прекрасно держится в седле. Чьи светло-золотистые волосы развеваются на ветру, а аккуратно подстриженная бородка приятно щекочет, когда он целует ее в щеку. Чей внимательный взгляд проникает в самую душу. И чьи руки способны просто одним прикосновением дать ей все.
Мысли об Эомере отвлекают в тот самый момент, когда Грима овладевает ею. Эовин пытается сдержать судорожный вдох боли и дискомфорта. Хочется зажаться, лечь на бок, подтянуть колени к груди и заснуть. Дыхание Гримы обдает лицо, а Эовин так и лежит, даже не двигается. Насколько были приятными все ласки Гримы, настолько неприятным был именно этот момент. И под опущенными ресницами девушки собираются слезы, но так и не срываются, пока Грима не кончает. О да, его более чем устроит, если племянница конунга понесет. И советник даже не пытается сделать вид, что вовремя остановился. Но Эовин сейчас даже не понимает, что к чему. Его поцелуи кажется ей отравой, и она старательно пытается отвернуться от него, от его губы, выпутаться из его рук и объятий. Мечтает, чтобы он ушел.
А когда все-таки Грима уходит, то долго плачет, уткнувшись в подушку. Она испорчена. Она отравлена Гримой, и теперь ничего хорошего ее не ждет. Она подвела всех – Теодена, Теодреда, Эомера. Хуже всего, что она подвела Эомера. И думать об этом невыносимо.
1 918 слов***
Каждый раз, когда Эомер возвращается из похода, первым делом он отчитывается конунгу, вторым – идет в баню. Походы и войны – грязное дело. Летом - ветер, пыль, палящее степное солнце, конский пот, собственный пот; зимой – почти все то же самое, разве что пыль успешно заменяется грязью, а жара - морозом. И всегда кровь. Эовин уже давно свыклась с этим запахом, плотно въевшимся в Эомера, в его кожу, одежды, волосы.
Она всегда знает, когда он вернется. Бывает, просыпается утром и знает – вот сегодня Эомер приедет. И приказывает с утра держать баню натопленной, чтобы все было готово и ему не пришлось ждать. Не раз Эовин видела выражение брезгливости, которое проступает на его красивом, породистом лице, когда он принюхивается к себе, находясь в тронном зале. На просторах Рохана ничего не ощущается, перебиваясь запахами свободы, открытого пространства, азарта погони. В замкнутом пространстве Эдораса чувствуешь все.
Эовин ждет Эомера с самого утра. С самого рассвета стоит на крыльце Золотого чертога, накинув на плечи плащ, подбитый мехом. Ветер без устали играет длинными прядями, и она быстро заплетает их в две косы, вплетая голубые ленты. И снова ждет, не позволяя никому ее отвлечь. Это еще и способ избежать Гримы, который не смеет прикасаться к княжне на глазах у подданных.
Лишь на закате, в алых лучах заходящего за горизонт солнца, на бурой зимней земле – снег лежал еще вчера – проступают черные точки, движущиеся к чертогу.
Кровь гулко стучит в висках, кажется, все тело напрягается от болезненного ожидания. Эовин еще не знает, все ли хорошо, все ли живы, хотя уверена, что с братом ничего не случилось. Чувствует. Пальцами сжимает меховые края плаща, ловя последние отблески солнца, на смену которым приходят короткие сумерки. К тому моменту, когда опускается иссиня-черная ночь, с заунывными бесконечными ветрами, от которых в чертоге полотнища гобеленов телепаются на сквозняке, а повсюду загораются костры и факелы, Эомер в сопровождении своих людей въезжает во двор.
Эомер…
…он не может разглядеть Эовин, но и так знает – это она. Стоит на краю крыльца, высматривает его. И невольно на душе становится светлее, а раненое плечо перестает ныть. Эовин для него – свет сторожевого костра. Она манит его, освещая путь домой. И снится по ночам.
- А вот и наша путеводная звезда, - кивает Теодред, широко улыбается, когда они приближаются к воротам. – Ждет, - в голосе сына конунга ощущается братское тепло. Он любит единственную женщину их семьи. От всей души и со всей нежностью. Иногда ему кажется, что Эомер слишком жесткий с Эовин. – Брат, ты хоть бы радость изобразил.
- Я рад, - отбрыкивается Эомер, - но у нас еще дела до того, как я встречусь с постелью и стану безоговорочно счастлив.
Теодред смеется:
- Да-да, могу поспорить, что ты еще и не сам будешь в той постели. – Эомер морщится с легкой брезгливостью. Ни одна из женщин, которых он использовал для своих мужских потребностей, не делила с ним ложе. И не будет. Потому, что оно предназначено для той, кому он даст клятву верности, если, конечно, доживет до этого момента. - Мы все истосковались по сильным девичьим телам!
Всадники вразнобой поддержали молодого полководца. Кое-кто уже успел заметить среди встречающих любимых жен, невест, детей. Им до отдыха было ближе, чем Эомеру с Теодредом. Один за другим они отъезжали к своим домам, и к чертогам подъедут уже единицы.
- Эомер, сделай лицо попроще.
Маршал смотрит на брата. Он не сомневается, что тот достаточно опытен, чтобы не понимать все то, что происходит на границах Рохана. Не понимать беды, которую несут полчища орков. И веселиться ему не хочется, а лучик счастья, подаренный образом сестры, уже померк, уступая место привычной угрюмости.
Не с чего им радоваться.
- Может быть, после аудиенции у твоего отца, - отмахивается Эомер.
Короткое пересечение взглядов с Эовин, быстрый обмен кивками, и он уходит к конунгу. А сестра оборачивается, чтобы заняться своими делами. И встречается с внимательным взглядом блеклых голубых глаз. Грима стоит на самом пороге и смотрит на девушку. Эовин вздрагивает, но совсем не от порыва ветра, который теребит знамя Эорлингов, и отводит взгляд в сторону. Почему-то ей кажется, что от пристального, проникающего в душу взгляда дядиного советника не укрывается та любовь, с которой принцесса смотрит на старшего брата. У Эовин в горле пересыхает. Эти мысли… они еще хуже, чем то, что она делает по ночам с Гримой. Хотя правильнее сказать, что делает с ней, с ее телом он. Но мысли об Эомере будто подтверждают растущую гниль внутри нее. Ей положено быть целомудренной, но что говорить о девушке, которая выгибается под ласками не мужа, и представляет на его месте родного брата?
…Эовин перехватывает служанку у самой бани. Свежая одежда для Эомера, завернутое в бумагу дегтярное мыло, шовные принадлежности.
- Ранен?
- Да, моя госпожа, просил заштопать.
Служанка опускает голову. Ей хочется пойти дальше. Она чуть старше госпожи, служит в чертоге около года. И была безмерно счастлива, когда господин позвал ее в первый раз. Эовин забирает у девушки вещи:
- Иди. Я сама.
На лице служанки отчетливо проступает сожаление.
Это странное гложущее чувство внутри, когда ты не имеешь никакого права вмешиваться в чужие отношения. Но Эовин неприятно думать о другой в объятиях брата. Правильно ли это? Особенно, учитывая, что сама она отнюдь не невинна. Сладкое чувство наслаждения, мешающееся с отвращением. От него Эовин кажется, что она больна проказой. Испорченность проникает во все клеточки ее тела, в каждый уголок ее мыслей и души.
…помещение бани заполнено паром, но Эовин отчетливо видит фигуру Эомера. Он уже без рубахи, длинные волосы прилипли к коже. Мужчина оборачивается на звук шагов. И в первый момент на его красивом лице отражается разочарование, от которого в груди Эовин разливается боль.
- А, это ты… я ждал служанку.
- Я тебя расстроила? – Эовин спрашивает с легким вызовом. Всегда было непонятно, почему мужчинам можно иметь отношения на стороне, до женитьбы, а женщинам – нет. И Эомер не особо-то скрывается, а ей даже посмотреть на мужчин нельзя. Не то, что бы она смотрела, но сам факт. - Ты можешь со мной спорить, а можешь позволить помочь. Никто лучше меня не справляется здесь с иголкой, - спокойно сообщает Эовин, она продолжает стоять на пороге с его одеждой в руках. Он мужчина, он главенствует в семье, он может приказать ей уйти, и она не будет нарушать приказ. Но пока он не ответил, Эовин ждет.
Эомер отмахивается:
- Ладно.
По большому счету ему все равно, кто будет возиться с его царапиной. В какой-то степени сестра предпочтительнее, она делает это намного аккуратнее и умеет снимать боль. Или прикосновения у нее такие?
Эомер не стесняется собственной наготы, снимает штаны и не спешит забраться в чан с водой. Тело устало от одежды, доспехов, пусть и легких, от бесконечной гонки и спанья под звездами на голой земле. Оно просит ласки, облегчения, прикосновения. Но есть что-то, необъяснимо приятное, в напряжении последних минут, когда вот-вот расслабишься.
Он не сразу улавливает тишину и оборачивается. Эовин… он видел такой взгляд. Обычно так на него смотрят другие женщины, которых он интересует, как мужчина. Чуть приоткрытые губы, поблескивающие глаза, расширившиеся зрачки. И румянец во всю щеку. Дивная догадка формируется в голове роханца, от удивления Эомер даже не может одернуть сестру.
Сны… они бывали разными.
Но один – он был странный. В нем была Эовин. Не такая, какой привык ее видеть Эомер. Более соблазнительная. Более взрослая. В Эовин нет ни капли наигранности. Естественная, простая, но породистая. Девочка. И эти сны смущали Эомера.
А взгляд, которым на него сейчас смотрит Эовин, принадлежит не девочке, а молодой женщине.
- Эовин.
Она смаргивает дивное видение. Засмотрелась и не заметила.
…Не могла отвести так просто глаза от молодого, подтянутого тела. От того, как под блестящей от пота и пара загорелой коже, играют мускулы. И без тени стеснения, завороженная Эовин опускала глаза ниже, к узким бедрам. Она следила за каждым движение брата, чувствовала, как пересыхает во рту, а тело охватывает жар. Совсем не от пара. Ей чудилось, что Эомер берет ее за руку, привлекает к себе и…
- А? Да, сейчас. Ты, - краска заливает ее лицо, и девушка смущенно кивает на лохань с водой, - садись.
Эомер отворачивается. Да, сесть в воду ему точно не помешает, чем меньше Эовин увидит сейчас, тем лучше для нее. Эрекция не была чем-то неожиданным, но вполне закономерной. И Эомер забирается в лохань, расслабленно откидываясь назад. Тело благостно ноет от воды, от ворсистой намыленной ткани с запахом каких-то степных трав, которой Эовин проводит по его коже, стирая грязь.
Он практически вызывает у нее благоговение.
Главное не думать о том, что видела краем глаза.
Не представлять его поцелуи.
Не желать его, чтобы он был на месте Гримы.
Но это самое трудное. Эовин поднимает голову, встречаясь с глазами Эомера. Переключается снова на свое занятие, аккуратно очищает рану на плече, чтобы потом ее зашить. Смущенно улыбается и спрашивает:
- Что ты видел на просторах Рохана?
Обычный ее вопрос. Эомер слабо улыбается в ответ. Он не расскажет ей всего, хотя бы потому, что не хочет пугать. Но в ее голове все еще живут романтические бредни о свободе в степи, о вольности ветров, о сильном коне под тобой. И опровергнуть их – жестоко. Рано или поздно придется, но пока Эомер не хочет ей рассказывать, что помимо манящей красоты Рохана, есть еще то, что несет в себе угрозу. Хотя, на самом деле, сам маршал никогда не променяет это на чертоги Эдораса. И как хорошо, что есть, кому править.
Он задумчиво заправляется выбившуюся из косы прядку волос Эовин.
- Ты же знаешь, бескрайняя степь. Всего лишь.
Эовин качает головой:
- Ты привык. А я все время сижу в четырех деревянных стенах чертога.
Эомер пристально смотрит на сестру, среагировав на жалостливые нотки в ее голосе. Он всегда знал, как рвется она на свободу. Но условности были везде. А для нее – даже больше, чем для кого бы то ни было. Эомер ласково гладит девушку по щеке, наслаждаясь ее шелковистой кожей. Он любит сестру, больше всего на свете. Да, у него есть еще дядя и брат. Но сестра всегда остается роднее и ближе всех. Эомер прослеживает кончиками пальцев знакомые черты, пока не добирается до губ. Но почти сразу же приходит в себя и отдергивает руку.
- Ты еще маленькая и не понимаешь своей ценности, Эовин. – Он откидывает голову и закрывает глаза, не замечая то, в каком состоянии находится сестра.
Эовин боится шевельнуться. От этой простой ласки, которая на самом деле ничего не значит, позвоночник узлом заворачивается. А вот расстояние между ними мучительно больно отзывается во всем теле. И на глаза едва не слезы наворачиваются от бессильного понимания, что она хочет чего-то запредельного. Это даже хорошо, что Эомер ее не видит. Эовин смаргивает слезы с ресниц, опускает глаза и продолжает вести мочалкой по телу брата, не замечая, как спускает руку по груди ниже и ниже. На живот, уже за кромкой воды.
Или же надеется, что он позволит?
Запреты рушатся. Они не выдерживают напора растущего в Эовин желания. И все, что ее останавливает – недовольство Эомера. Но Эовин уже не та смущенная девица, какой считают ее окружающие. Все изменилось под влиянием Гримы. И мужское тело вызывает теперь не стыдливый трепет, а желание владеть им. Потому, что не только мужчина может владеть женщиной. Эовин была хорошей ученицей. А Грима, несмотря на свою отталкивающую внешность, был искушен в сексуальных утехах, которым обучал и княжну.
От возбуждения колет в кончиках пальцев. И по спине бежит дрожь. Эовин судорожно вдыхает и облизывает губы, но ее руку накрывает большая ладонь Эомера, и она замирает.
- Давай ты меня зашьешь, а дальше я сам.
Искушенность хоть и была в Эовин, но она так и не уловила, как сел голос брата, как напряглось его тело. Если бы его глаза были открыты, то она могла бы увидеть, как они потемнели. И Эомер мысленно мог только ругаться. Именно поэтому он предпочитал служанок в банях, а не сестру. Потому, что служанку можно было просто подмять под себя для разрядки. Но не Эовин…
- Да, конечно…
2 309 слов***
Ребенок – радость.
Это будущий всадник Рохана.
Или же будущая хранительница покоя Рохана.
Особенно, если в его жилах течет кровь правителей всадников.
Но эта мысль никак не наполняет Эовин восторгом, когда кормилица на все ее переживания по поводу плохого самочувствия, отвечает:
- Дитя мое, да ты понесла…
Рука женщины, выкормившей ее, лежит на, пока еще, плоском животе княжны. И Эовин видит, как одна эмоция на лице собеседницы сменяется другой. Да тут и удивляться не приходится, она ведь княжна, ей положено отдать себя избранному мужу. А вместо этого она беременна от не пойми кого.
Только Эовин знает от кого, а кормилица давит желание спросить, кто тот самоубийца, который испортил родственницу конунга. Потому, что парню грозит даже не изгнание из Эдораса, а казнь. А вы знаете, как казнят роханцы? О, кровавое зрелище, не для слабонервных. Потому, что когда несущие по степи лошади – когда три, а когда и больше, зависит от тяжести преступления приговоренного – разрывают тело на части, не каждый может выдержать. Самой кормилице довелось видеть такое лишь два раза за всю свою долгую жизнь. И приятного в этом было мало.
Кормилица поднимает глаза и смотрит на бледное лицо той, кто была ей дочерью, пусть и не по крови. Кроме казни позарившегося на ценность Рохана, наказание ждет, как саму Эовин, так и старуху. Ведь она не досмотрела за ней. Но она уже стара, и смерть лишь облегчение. А вот что будет с девочкой?
Эовин отворачивается к окну, всматриваясь в яркие блики солнца на степи.
- Не спрашивай, - предупреждает она кормилицу. И сразу же просит: - Помоги мне.
Избавиться от ребенка – взять грех на душу. Это общее для каждого народа в Арде. И роханцы не исключение. Эовин просит о том, что никогда не простят ей боги. Потому, что ребенок беззащитен, а она собирается лишить его жизни. Но девушка не взвешивает, не думает, тут просто нет никакого другого варианта. При мысли, что в ней семя Гримы, начинает тошнить. Эовин прижимает пальцы к губам, стараясь утихомирить разбушевавшийся желудок. А у кормилицы испуганный взгляд. Она качает головой.
- Эовин, я не могу.
- Можешь. Я знаю, что можешь, ты ведь еще и повитуха, ты принимала и Эомера, и меня. И скольких еще.
- И именно поэтому я не могу. Девочка моя, так нельзя…
Не боятся смерти – одно.
Другое – бояться заслуженного наказания перед богами по ту сторону. А ведь у нее своей вины хватает, которую она и искупает. Кормилица мотает головой:
- Не могу, девочка моя, Эовин. Не проси. И сама не бери грех на душу, это же ни в чем не повинное дитя.
Ни в чем не повинное дитя отравляет все существование Эовин уже сейчас. А что говорить о том, что будет дальше. В картинках, пролетающих в ее голове, самой ужасной был разочарованный взгляд брат. И если Теоден, возможно, простит ее, одарив милостью, то ждать от Эомера этого не приходилось. Эовин хорошо его знала, чтобы понимать – ей не простят продажи своей невинности. Не столько самой невинности, сколько тому, что она досталась Гриме.
Эовин могла бы многое рассказать Эомеру о его долгих отлучках, о своем одиночестве. Но это не поможет. И она знает, что линия его губ не смягчится, а глаза не потеплеют.
И хнычущая кормилица, продолжающая говорить что-то о грехе, о том, что дети – благословение, что так нельзя, не настраивали Эовин на благостный лад. Могла бы, не трогала бы кормилицу. Но княжна не может бегать к повитухам, просить у них нужные ингредиенты, да и не знает, что нужно делать. И если кормилица не хочет добровольно, значит, придется ей приказать. Эовин расправляет плечи, словно, становится выше. На ее лице холодное выражение, поджатые в ниточку губы и льдинки в голубых глазах. Те самые, которые Эомер любит за цвет летнего роханского неба. Кормилица притихает, понимает, что сейчас что-то будет. Уж слишком княжна становится похожей на свою мать, а та управляла слугами жесткой рукой.
- Это и не просьба, это мое повеление. – Эовин склоняется к старухе, говорит приглушенно, чеканя каждое слово: - Избавь меня от ребенка, и быстрее.
Она понимает, что кормилица выполнит свой долг перед повелительницей. Но после этого, скорее всего, уйдет. То ли замаливать грехи, то ли бежать от той, кто ранила ее до глубины души.
Беда только в том, что Эовин просто не может позволить этому ребенку родится. Потому, что она и без него прогнила вся изнутри, а что будет дальше? Позволить этому продолжаться? Нет…
…Грима появляется на пороге покоев поздно ночью:
- Красавица моя, - его шепот проникает в развороченную душу Эовин, заставляет задыхаться и отбиваться от его рук.
- Пошел вон! – В голосе княжны проступают властные нотки.
И Грима удивленно останавливается. Что это? Раньше она отпиралась слишком вяло, поддаваясь его желаниям, его прикосновениям. А сейчас смотрит на него рассерженной кошкой, хотя и глаза голубые. И льдистые. Грима озадачено изучает Эовин.
- Что это с тобой?
- Пошел вон, я сказала, - переходит на шипение девушка, хватаясь за первую попавшуюся вещь, которой оказывается кувшин. Грима никогда раньше не проявлял такого проворства, как сейчас, когда посудина летит ему в голову. Но разбивается она лишь о закрытую дверь, черепками осыпавшись на пол. А Эовин разражается слезами.
…главными достоинствами советника роханского конунга всегда были изворотливый ум и сумасшедшая выживаемость. Но если конники выживали за счет силы, то Грима – за счет хитрости и какой-то цепкой, от того страшной, хватки за жизнь. Так он выкарабкивался из кучи болезней в младенчестве, словно питался от кормящей его матери, которая, кстати, быстро закончила свои дни, почти истаяв. Так он выживал и в юношестве, бродя от деревни к деревне, от поселения к поселению, так как в родных краях никому не был нужен. Никто в Рохане и понятия не имеет, как и откуда прибился к Теодену этот щуплый мужчина, с вечно сальными волосами и водянистыми глазами. А Грима никому и не рассказывает. Да он и сам уже позабыл то, откуда был выходцем. Лишь в самой глубине души таится память о том, как на самом деле сладка месть за свои обиды. Особенно, когда сам уже ничего не боишься.
Грима уже несколько дней наблюдает за Эовин, вдруг начавшей запирать свои покои на щеколду. Каждую ночь он шкребется под дверью, но она его не пускает. И ему кажется, что из-за деревянной преграды доносятся девичьи всхлипы. Княжна оказывается весьма предусмотрительной, сейчас она проводит время в обществе то одной, то другой из своих девушек, либо с конунгом, но никогда одна. Словно стремится как-то отгородиться от притязаний Гримы. И ему это совершенно не нравится. А кому по душе, когда добыча из рук ускользает?
Надо что-то делать. Время для решительных действий пришло, и Грима это понимает. В конце концов, обладание Эовин с каждым днем становится все более соблазнительным. Не так, как сейчас – украденные у жизни часы по ночам, да и то княжна на него не смотрела, а теперь и этого нет. А как положено – восседая рядом на троне. Да, у Гримы есть амбиции. У щупленького маленького Гримы амбиции имелись всегда. И они не ограничиваются только Эовин. На пути к престолу стоят наследники. И Эовин… да она и не была наследницей. Теоден отличается богатырским здоровьем, и еще долго может править. Теодред совсем еще мальчика. А Эомер, хоть и шел по линии наследования третьим, но войны и степные дозоры несут неприятные сюрпризы. С Теодредом может случиться, что угодно. И даже тот факт, что Эомер готов за брата жизнь отдать, ничего не меняет.
Их трое, до Эовин.
План же прост. Медленно избавляться от Теодена. По возможности найти способ избавиться от Теодреда. А Эомер…
С ним сложнее. Грима ненавидит роханского маршала. Мало того, что природа наделила его той внешностью, которой Гриме никогда было не иметь. Так еще и взгляды сестры наводят советника на разные мысли, совершенно неприличные, но, в своем роде, правдивые. Грима внимателен, и уже успевает просчитать Эовин. И ее любовь к брату. И то, что брат относится к ней лишь как к несмышленой младшей сестре. Гриме это только на руку. И план медленно, но уверенно, складывается в его голове. Пока в нескольких вариантах, самым простым из которых было бы показать конунгу нечестивость мыслей его племянницы. Но пока Грима не может предугадать реакцию Теодена, приходится ждать.
…Грима тенью появляется в коридоре у двери Эовин, заставив старуху вздрогнуть и помянуть всех возможных божественных защитников. Кормилица хмуро смотрит на Гриму. Его она побаивается – впрочем, таких боявшихся полон двор, - но это не означает, что она отступит от цели, чего бы он от нее не хотел. Потому, что воспоминания о проявленной царственности Эовин не идут у нее из головы.
- Что несешь? – Грима кивает на кувшин и принюхивается. Но крышку плотно закрывает горлышко, не пропуская ничего.
- Тебе какое дело?
- Лучше ответь на вопрос.
Кормилица пристально всматривается в Гриму. Тот стоит так, что и без того в плохо освещенном коридоре на его лицо ложатся тени. И она практически не может его разглядеть. Кормилица фыркает, давая понять, что он ей не указ, и делает несколько шагов, стремясь обойти советника. В ее голову не могла даже мысль придти о том, что Грима преследовал конкретные цели. Слежка дает свои результаты. И то, как вдруг старая кормилица начинает себя вести, куда-то ходить, а потом две ночи подряд что-то делать кухне – варить и сцеживать – не остается незамеченным им.
Он делает шаг в сторону, перекрывая путь кормилице.
- Убогий, уйди с дороги, - устало требует старуха, - не то пойду за палкой.
Ирония момента и правда заключается в том, что кормилица, хоть и находясь в почтенном возрасте, покрупнее Гримы. И вполне может его поколотить палкой. Она даже успевает пожалеть, что не взяла ее с собой, когда убогий просто взмахивает рукой и выбивает кувшин из ее рук. По коридору плывет горьковатый запах настоянного отвара, залившего пол.
…ей снится голубое небо. Прозрачное, чистое, с белыми облаками то тут, то там. А на горизонте белоснежные шапки гор.
Лошадь под ней идет мягко, не сбиваясь с шага. А рядом Эомер. Он смотрит на нее с улыбкой и смеется каждый раз, когда непослушные пряди волос выбиваются из косы, а ветер бросает их в лицо. И она с раздражением пытается их сдуть.
Эовин не слышит возни за дверью. Но ощущение безопасности, окутывавшее ее с минуту назад, ощущения близости и тепла брата, тянущего к ее руке свою руку, когда вот-вот соприкоснуться кончики пальцев, безвозвратно уходит. Куда? Эовин садится на кровати, с тоской видит деревянные стены, полотнища великих битв, которые она сама вышивала. И прислушивается.
Что-то происходит.
Княжна проворно открывает щеколду, но не произносит ни звука, как Грима вталкивает ее с порога обратно. В любой другой ситуации Эовин могла бы и оттолкнуть советника, но в нос бьет странный запах, а краем глаза ей удается увидеть какую-то лужу на полу, а под стенкой бесформенную груду… тело?
- Ты не посмеешь избавиться от моего ребенка, Эовин, - Грима говорит тихо, но угрожающе. От этого по позвоночнику бежит мелкая дрожь, а в горле пересыхает. Она смотрит на Гриму распахнутыми глазами. Он знает? Но откуда?
Хотя какое это имеет значение…
- Ты не можешь мне приказывать, - она все-таки его отталкивает от себя, - ты всего лишь безродный оборванец, пришедший в Рохан, которого приютил мой дядя. И ты сейчас отравляешь меня своим семенем! Этого не будет! – Эовин выскальзывает в коридор, стремясь уйти от Гримы и посмотреть, что же там произошло. Но Грима и не пытается ее остановить, позволяя ей самой все видеть.
Разлитый отвар…
Разбитый кувшин…
Лежащая на полу у стены кормилица.
Эовин с приглушенным звуком бросается к ней, а подол юбки забрызгивается темными каплями жидкости.
- Нет… кормилица… нет!
Старуха не отзывается на ее голос, на ее прикосновения.
Эовин кажется, что она вообще не дышит. А через несколько минут она понимает, что та, действительно, не дышит. Слезы застилают глаза, против воли. Куда бежать, кого звать на помощь? Что тут произошло? Грима ее убил? Но Грима всего лишь убогий, щупленький, он даже меч в руки не возьмет! Что можно делать теми слабыми руками, кроме как ласкать женщину?!
- Что ты сделал?
Грима стоит на пороге ее покоев.
- Все, чтобы ты себя вела благоразумно, моя красавица.
- О нет, ты не победишь! Я все расскажу дяде!
- И опозоришь себя?
- Мне не страшен позор!
Эовин выпрямляется во весь рост, и теперь уже Грима с некоторым удивлением ощущает царственность девушки, она выглядит выше, холоднее, великолепнее, в коридоре даже становится светлее. Она и правда не боится позора, перенесет его с высоко поднятой головой, пожертвует любовью своих родичей, лишь бы восторжествовала справедливость. И кто знает, может, Теоден ей поверит? И весь план Гримы рухнет?
- А потеря брата? – Мягко интересуется он. И с удовольствием наблюдает, как девушка поникает, отступает от него на шаг, но он ловит ее за локоть. Как же, оказывается, просто ею управлять в такие минуты. Достаточно просто вспомнить Эомера. Если бы Грима так не брезговал произносить имя полководца, он бы давно избрал его способом шантажа строптивицы.
- Ты ничего ему не сделаешь.
- Да? – Грима выразительно покосился на мертвую кормилицу.
- Она всего лишь женщина, - Эовин каждое слово выплевывает ему в лицо, пропитывая их ненавистью. – А он роханский рыцарь!
- Моя красавица, - губы Гримы проходятся по щеке Эовин к ее шее, он вдыхает ее аромат, чувствует, как ее начинает бить истеричная дрожь, - если ты избавишься от ребенка, я уничтожу твоего брата. И пусть он будет роханским рыцарем, полководцем, и кем-то еще – он расплатится за твою неразумность. Он неприкосновенен, пока жив мой ребенок в тебе, Эовин.
Эовин хочется закричать, что он все лжет. Что ему не победить Эомера, не сломать ее саму, но…
…его слова режут ее изнутри. Потому, что Грима сейчас абсолютно честен. Она понимает это каким-то потусторонним чувством. Понимает, что он будет мстить, заставить отвечать брата за ее глупость. А ладонь Гримы ложится ей на живот, и ее начинает тошнить. От слез уже все плывет перед глазами, и все, что она хочет, чтобы ее оставили в покое.
- Ты хочешь смерти Эомера?
Эовин всхлипывает, мотая головой.
- Я не слышу, моя красавица.
- Нет…
…Эовин надеется, что горячка, в которой она металась несколько последующих дней, спасет ее от приплода, а Эомера от меча, незримо нависшего над его головой. Но некоторые вещи понимают только женщины. И Эовин, приходя в себя, будучи слабой, как кошка, осознает, что ее тело выносливее, чем того хотелось бы. И яд Гримы все так же отравляет ее изнутри.
Автор: Яринка
Фандом: ВК
Рейтинг: R
Жанр: а... АУ, романс, ангст, hurt/comfort обещает придти
Пейринг: Эомер/Эовин, Грима/Эовин
Предупреждение: инцест
От автора: автор потихоньку балуется отдельными зарисовками, складывающимися во что-то цельно. За идею спасибо Полипу
правда, у автора случился конфуз, во-первых, я опиралась на фильм, а там Теодред по виду совсем мальчишка, по книге же на 13 лет старше Эомера, но переписывать два куска... терять все. Во-вторых, первый писался как POV Эовин, а потом я поняла, что теряю чувства остальных. И переползла на третье лицо.А вообще, я же не на конкурс, а просто сливаю мысль. Так что какая разница, как оно так вышло.
******
Первая оттепель в Рохане припадает на начало февраля. Солнце уже стоит достаточно высоко, а ветра утихают, и перестают нести с гор снег и дождь. Небольшое затишье, возможность почувствовать приближение весны. Ведь еще какой-то месяц, и начнет пробиваться зеленая трава, а солнце будет подниматься все выше, пригревая и лаская.
В первую оттепель роханцы стараются успеть многое. Подставить себя солнцу после сырой и морозной зимы. Убрать в домах. Разобраться с тем, что принесли ливни и снегопады. Починить крыши и окна.
Двор Золотого чертога наполнен шумом и гамом. Женщины, от мала до велика, одетые в простые шерстяные платья, скинувшие зимние плащи и теплые ботинки, заняты выбиванием постельного, стиркой, уборкой. Смех, песни, веселый гомон несутся к небу, подхваченные легким ветром, теребящим знамя Эорлингов на крыльце.
Протряхиваю покрывало и смеюсь, когда из него вылетает пыль. Деве Рохана тоже положено выполнять свои обязанности. Да, есть то, что будут делать только служанки, но я не чураюсь физического труда.
- Эовин, ты вся в пыли, - улыбается кормилица. Эта весна для нее уже семидесятая. У нее все больше морщин на лице, но улыбка все такая же, молодая и задорная. Она протягивает мне кувшин, источающий запах свежего молока, - отнеси брату, он там со своими всадниками тренируется.
Сжимаю пальцами горло кувшина и спускаюсь по лестнице, быстро перебирая ногами, так, что подол юбки запутывается. Почти бегу на задний двор, где находятся конюшни, и где обычно находится Эомер, когда дома.
И останавливаюсь, едва могу дышать.
Брат занят упражнениями с мечом, а у меня дыхание перехватывает при виде него. Высокий, статный, сейчас на нем нет доспехов, даже рубашки нет. Волосы заплетены в косу и перехвачены черной веревочкой. Он сосредоточен, обеими руками сжимает меч, двигаясь, как в танце. Меч тяжелый, но по нему это не заметно. Взмах, выпад, защита. Эомер держит меч уже одной рукой, продолжая нападать на невидимого врага, четко просчитывая каждый свой шаг. Подбрасывает меч и ловит его второй рукой, начиная крутить его в руке, разрабатывая запястье. Его взгляд фокусируется на серебристой стали. Каждый мускул играет под кожей, с которой еще не сошел прошлогодний загар. Гладкая, чистая, на ней почти незаметны аккуратные шрамы – два прошлогодних ранения, я сама его заштопывала. Зато видно, как его тело лоснится от пота, ведь это совсем нелегко – управляться мечом.
Кажется, я забываю дышать, так и стою с полуоткрытым ртом. Пока не встречаюсь с его насмешливым взглядом. Интересно, он давно на меня смотрит?
- Молоко? – Кивает брат на кувшин в моих руках. Он оставляет меч острием в земле и подходит ко мне.
Протягиваю кувшин:
- Да, кормилица просила передать.
Эомер берет его из моих рук, задевая мои пальцы, и я застываю. От его прикосновения разбегается сотня электрических разрядов, они щекочут и колются, а я сбиваясь со вдоха.
- Пробовала? – Спрашивает он, когда утоляет первую жажду.
- Нет еще. Тебе несла.
Брат улыбается и подносит край кувшина к моим губам. Смотрю на него снизу вверх и осторожно сжимаю губами ободок. Я словно привороженная, не могу ничего сообразить. Пью молоко прямо из его рук, чуть прикрыв глаза. Оно еще теплое и сладкое. И вытираю губы рукавом платья.
- Не видит тебя кормилица.
Смех Эомера заразителен. И я начинаю смеяться вместе с ним. А то странное чувство, которое меня накрыло от соприкосновения с ним, отпускает. Наверное, показалось.
К сожалению, последние недели у нас не так много поводов для веселья. И тем прекрасно, что мой старший брат сейчас смеется, а его глаза искрятся удовольствием. Он ставит кувшин на скамейку и протягивает мне руку.
- Пойдем. Война – не женское дело, но ты должна уметь защищаться. А я давно не видел тебя с мечом.
Позволяю Эомеру вывести меня на середину площадки. Я и правда давно меч не держала в руках. Наверное, с осени. Зимой мало чего хочется.
Он становится за моей спиной, и я попадаю в кольцо его рук. И едва не задыхаюсь от накатившего на меня жара. Но попытки понять улетучиваются в тот момент, когда Эомер вкладывает свой меч в мои пальцы, сжимая мои руки своими. Его оружие тяжелее того, которое выковали для меня. Но Эомер помогает мне мягко и плавно вести меч.
- Расслабь тело, Эовин, - его ладони проходятся по всей длине моих рук, даже поверх ткани обжигая горячим прикосновением, - ты должна быть единым целым с мечом. Тогда не будешь чувствовать его тяжесть. Вес меча ничего не значит, если ты сливаешься с ним, - его ладони уже двигаются по моим бокам на талию, а шепот щекочет ухо, сбивает выбившиеся из кос пряди, ласкает шею. Он так близко, что я чувствую его запах, чувствую, как он меня окутывает и я начинаю таять. Буквально таять. Не понимаю, почему вдруг между ног становится влажно, а грудь как-то наливается. – Представь, что ты просто ведешь рукой, что меч – продолжение твоей руки, и он станет таким же изящным…
Руки Эомера ложатся мне на бедра на короткий миг. Буквально всего ничего, но от случайного движения я прижимаюсь к нему сильнее, и чувствую, как натянута кожа его штанов, и как он чем-то упирается в меня. Я знаю, чем. Я видела и до этого раздетых мужчин. Нагота не то, чего стесняются рохерримы. Но сейчас меня это выбивает из равновесия, мне кажется, что из меня сочится влага, пропитывает мое платье. И сейчас Эомер увидит пятна на голубой юбке. И скажет мне, что так нельзя, что этого не должно быть, что я неправильная, я прогневила его…
- Эомер! О, я смотрю, вы заняты, - Теодред кажется совсем мальчишкой. В отличие от моего брата, у него короткие темные волосы. Он с задором смотрит на нас, я как раз опускаю меч. Боюсь шевелиться, боюсь двигаться, тело одновременно деревенеет, но вместе с этим сладко ноет, требуя чего-то.
Эомер отпускает меня, и меня охватывает ощущение сиротливости и разочарования. Может, это постыдно, но эти минуты были такими сладкими, такими нежными, такими… разжигающими во мне что-то.
- Мы уже закончили, - Эомер оглядывается на меня.
На короткий миг у него меняется взгляд. Из него уходит искристость и веселье, уступая место более пристальному изучению меня. А у меня горят щеки, горит все тело, кажется, я покраснела с головы до пяток.
- Я… пойду…
Протягиваю брату меч острием вниз, стараясь не задеть его пальцы. Мне неловко под его взглядом, неуютно перед смеющимся Теодредом.
- Вот возьмем мы однажды Деву Рохана в поход, она даст фору остальным. Меч держит очень умело. Хорошо выучил.
- Не возьмем, - сухо отрезает Эомер. – Не место ей в походе…
А я уже бегу со двора. Забегаю в первую попавшуюся дверь, прижимаю ладони к щекам. Эомер что-то видел, что-то понял. И теперь не доволен. Я поняла это по его взгляду, по его голосу…
2 550 слов***
Эомер с Теодредом отправляются в дозор в оттепель. Эовин стоит на крыльце, с замирающим сердцем ждет прощания. Встречается взглядом с глазами брата – у него они темнее, чем у нее, в них больше зелени, а в ее же – прозрачность роханских небес в летний день. Эомер сжимает ладонями хрупкие плечи сестры, склоняется и касается губами ее щеки. Он не просит ждать. И так знает, что ее просить об этом не надо. Кивает конунгу и садится на лошадь.
А Теодред привычно весел. Он еще совсем мальчишка по сравнению с братом. И Эовин дарит ему прощальную улыбку.
- Смотри, Дева, замуж тут без нас не выйди. Знаем мы эти дозоры, они долгие, - он подмигивает и заскакивает на коня. А Эовин давит нервный смешок, снова переводя взгляд на брата. Тому шутка явно не понравилась, о чем говорит то, как резко он разворачивает коня и уводит за собой людей зычным криком «Рохирримы».
- Да хранит вас Бэма, - бормочет Эовин.
Странное чувство, особенно, если знаешь, что ты, всего лишь, разменная монета между государствами. Теоден беспредельно добр, он любит племянницу, единственную женщину в королевской семье+ за последние несколько поколений, рожденную под этой крышей. Но Эовин знает: если ты не рождена править, то тебе придется принести пользу своим людям иным способом. Выйти замуж, привести в этот дом новые земли. Или нового воина. Родить наследника. Или наследницу, которую тоже продадут. Все, на что остается надеяться, что Теоден будет щепетилен в выборе мужа племяннице.
Конунг легко треплет Эовин по щеке и просит:
- Не грусти. Я знаю, как ты без них скучаешь, но они вернутся, - в голосе вождя слышится непоколебимое спокойствие. Он воспитал лучших воинов во всей степи. Один из них его сын, унаследовавший все лучшие черты отца, открытый мальчик, еще юный для тяжести управления всадниками, но способный. Второй – племянник, который способен подставить плечо младшему Эорлингу, хотя и понимает, что вечно будет в его тени.
И почему-то этот порядок вещей раздражает Деву Рохана. Но она улыбается и отвечает:
- Да, дядя, я знаю. – Целует его, становясь на носочки: - Ты иди, а я еще тут постою…
…первое, что замечают всадники, возвращаясь в Эдорас – знамя Рохана, реющее на ветру в любую погоду. Но иногда их встречает тоненькая фигурка со светлыми косами на краю крыльца Золотого чертога. Дева Рохана. И сердца всадников бьются сильнее. Их ждут. Эта фигурка воплощает в себе все – гордых воинов, сильных женщин, дом и будущее. Те, кто уже обзавелся семьями, думают о своих женах. А те, кто еще не созрел, ждут того дня, когда и их будут встречать на пороге с корзиной белья или с ребенком на руках, а в доме будет пахнуть свежей, горячей едой. И постель будет сухая и мягкая. И тогда все дозоры будут стоить того. Потому, что им всем есть, что защищать.
Эомер не оглядывается, уносясь в степь. Он и без этого знает, что Эовин провожает его взглядом. Знает, что в тот день, когда они вернутся, она будет стоять на крыльце, почти безошибочно угадывая именно этот день. И в душе теплеет, но вместе с этим в солнечном сплетении сворачивается какой-то тугой клубок, а его пальцы крепче сжимают поводья. Слишком крепко, от чего конь дергается, не понимая, почему всадник его притормаживает, когда перед ним свобода, и он готов нестись со скоростью ветра.
Однажды Эовин не будет стоять на крыльце. И с каждым дозором этот момент становится ближе. Эовин взрослеет. Черты ее лица все еще детские, все еще нежные, а взгляд безмятежный. Но с каждым возвращением Эомер замечает, как Эовин меняется. Как гордо вздергивает голову, осознавая, кто она такая. Как темнеет и затуманивается ее взгляд. Как платье очерчивает ее фигуру. И скоро к ним с Теоденом пойдут женихи, жаждущие получить в супруги Деву Рохана и в придачу энное количество лучших коней из табунов Эорлингов. И из этого списка ценнее кони, Эомер даже не сомневается. Сестра – дополнение к этому. Он не хочет такой судьбы для нее, но ничего не может изменить. Иногда ему и правда хочется, когда он видит, как тонкие сильные пальцы сжимают рукоять меча, чтобы Эовин родилась воином. Или не была такой женственной и красивой. Может быть, тогда для нее все могло быть по-другому. Но, увы, все расписано заранее. И он лишь может надеяться, что впереди еще долгие возвращения, в которые его будет встречать Эовин на крыльце Золотого чертога.
…степь выглядит серой и безжизненной. Хотя Эовин знает – это не так, она полна жизни. И уже проглядывает трава, выглядывают первые степные цветы, просто ей со своего места не видно. Она зябко кутается в меха, когда сильный порыв ветра окатывает ее с головы до ног. Еще немного, и придет комфортная погода, когда уже нет ночных заморозков, но еще не пришла изнуряющая жара. Хотя белые шапки гор, где земли Марки сливаются с их подножием, так и останутся на месте, делая гребни седыми. Да наверное, они такие и есть. Они помнят еще праотца Эорлингов – Эорла Юного.
Эовин запахивает накидку. И не сводит взгляда с горизонта. Вдруг ей удастся разглядеть лошадей и их всадников, которые должны вернуться из дозора? Но это лишь надежда, которой еще рано сбываться. В конце концов, не это причина того, почему Дева Рохана стоит на краю крыльца, на холодном ветру, и не возвращается в теплоту чертогов. Ей кажется, что взгляд Гримы, хмурого и пугающего советника конунга, преследует ее в любом конце палат. Он уже не первый день следит за ней. Или же это просто у Эовин разыгрывается воображение? Она разворачивается, чтобы вернуться в чертог, но тут же натыкается на взгляд прозрачных глаз. У Гримы они даже не голубые, а какие-то водянистые, и от этого Эовин пробирает дрожь. Она замирает, цепенея на короткий миг, а потом слишком торопливо проскальзывает мимо, подбирая юбку платья. Грима в последний момент ловит девушку за запястье:
- О, прекрасная леди, - голос струится мягко, окутывая Эовин, - ты так грустна. Могу ли я избавить тебя от тоски?
От его пальцев по телу бежит дрожь, и Леди Рохана выдергивает руку, бросив строгое:
- Не прикасайся ко мне.
В голосе звучит сталь. Женщины Марки соответствуют мужьям, если нужно, они возьмут мечи и пойдут в бой, хотя и предпочитают оставаться хозяйками, а не воительницами. Но королевская кровь не вода. И взгляд у Эовин, несмотря на голубизну и беззащитность, обещает тому, кто ослушается, наказание. Она не любит, когда ее не слушают. Грима подается назад, склоняя голову и отпуская ее. Но то, как он смотрит вослед Эовин, несет в себе угрозу. Наверное, заметь она это, то задумалась о том, что ее ждет. Но Эовин возвращается к дяде, скидывая меховую накидку на ближайшее деревянное кресло.
…Грима приходит ночью. Об этом свидетельствует скрип петель деревянной двери. Эовин резко садится в постели, натягивая на себя одеяло. Тонкая сорочка полупрозрачная - лишь ореол молодому телу, такому желанному для Гримы. А страх на лице Эовин становится катализатором.
- Бедная, одинокая, маленькая девочка, брошенная братом на старого дядю, который думает, как бы лучше тобой сторговать. Тебя ждет не лучшая жизнь, проще быть обычной обитательницей Ристании…
- Что ты знаешь о Ристании? – Гордо спрашивает Эовин, вздергивает подбородок, отодвигаясь от присевшего на край кровати Гримы.
- Ничего. Но зато многое знаю о тебе. Красивая, гордая, но никому не нужная, - его пальцы касаются белой кожи девушки, Эовин дергается от прикосновения, но Гриму это не останавливает. – Нежная кожа, золотистые волосы, голубые глаза… во всем Рохане нет прекраснее девушки…
Его слова, будто, яд, струятся и проникают под кожу. Эовин хочется стряхнуть с себя оцепенение, громко окликнуть Гриму, потребовать, чтобы он ушел из ее комнаты. Ей не нравится то, как его руки в темноте скользят по ее телу, касаясь пока поверх сорочки. Лунного света мало, чтобы видеть, как его взгляд подергивается жадностью, но вот дрожь его рук чувствуется, как и сбивающееся дыхание. Она такая желанная, такая близкая, но такая напряженная, как струна. Как лошадь перед прыжком, готовая вот-вот сорваться с места. Грима прижимается губами к ее щеке, спускается на шею, чувствует, как Эовин замирает.
Она боится дышать. Боится шевельнуться. Только дрожит под пытливыми пальцами Гримы. И не говорит ни слова, закусывает нижнюю губу. А глаза широко распахнуты, и в свете луны становятся только ярче. Грудь начинает ныть под сорочкой, а соски набухают. И Эовин задыхается от того, как ее накрывает горячей волной. Ей хочется сказать, что это что-то новое, но память услужливо подкидывает солнечный теплый день, задний двор, тренировку Эомера, и его руки на ее талии. И все равно, ощущение совершенно непривычное, непонятное, тело живет своей жизнью, реагируя на прикосновения Гримы. Реагирует пугающе. Потому, что к горлу подкатывает тошнота, а по спине стекают струйки пота.
…Грима приходит и на следующую ночь. Но в этот раз он заходит дальше. Его руки пробираются под ночную сорочку Эовин, все более настойчиво лаская молодое тело. А она все так же, как и накануне, цепенеет от отклика собственного тела, не понимая, почему испытывает отвращение, но все равно жаждет продолжения. Какого? Эовин и сама не знает. Руки Гримы скользят по шелковистой коже, ласкают обнаженную грудь, играют набухшими сосками, которые еще больше твердеют. Поглаживают плоский живот, и Эовин непроизвольно выгибается, а простынь под ней впитывает сочащуюся из нее влагу. Дева закусывает губу, пальцы впиваются в ткань. Это неправильно, так не должно быть. Они делают, что-то запрещенное правилами приличия, что позволено делать только мужу с женой. Но оттолкнуть Гриму так и не выходит. А он ведет себя с какой-то особенной, вместе с тем пугающей нежностью. Ему нравится, как Эовин собирает все свои эмоции в пружину. Тот момент, когда пружина распрямится, будет сладким. Помимо этого, он ведь будет держать в своих руках желанную, вымечтанную женщину. При всех обстоятельствах Грима никогда не будет ею владеть, только прокравшись ночью в ее покои. Такие не становятся невестами безродных прибившихся советников. Но он потом подумает об этом, а пока разводит ноги девушки и входит в нее пальцами. Одним, потом уже двумя.
Эовин замирает. Задерживает дыхание и сводит колени вместе. Что он делает? Зачем? Как? Но главное – почему после первого чувства дискомфорта ей начинает… нет, пока не нравиться. Но тело как-то сладко ноет, а внизу живота разливается тепло. И Эовин инстинктивно приподнимает бедра навстречу руке Гримы, снова выгибается и закрывает сглаза, отдаваясь на волю методично двигающихся пальцев. Они творят с ней что-то невероятное, о чем она подумает потом. Когда Грима уйдет. Или завтра утром. Потому, что даже краснеть сейчас не хочется, когда бросает в жар, и становится так приятно, и хочется застонать, позволить Гриме большее. А он меняет ритм, как только чувствует, что девушка приноровилась. Безобразное одутловатое лицо озаряет улыбка. Сытая и довольная. Эовин просто создана для ласк, и Грима этим пользуется, доставляя ей удовольствие и себе.
...нитка вьется под тонкими сильными пальцами Эовин. Она терпеть не может прясть, слишком монотонная работа, вгоняющая девушку в состояние мечтаний. Это не учитывая того, что племянница конунга вообще предпочитает меч иголке с ниткой или любой другой истинно женской работе. Вот и сейчас она вспоминает за прялкой то, что происходило прошедшей ночью в комнате. И ловит себя на мысли, что ждет следующей. Что будет дальше? Что сделает Грима? Ее снова начинает мутить, бросать из жара в холод, стоит только поднять глаза и увидеть в дальнем конце большого зала конунга со своим советником. Она отводит взгляд от Гримы. Он все так же уродлив, совершенно непонятно, что же Эовин не позволяет прогнать его. Но сейчас она смотрит на конунга.
Дядя выглядит хуже. Он вдруг в один момент постарел. Не сильно, совсем немного. Но больше седины в волосах, больше усталости в глазах. А с границы Рохана доносятся страшные новости, о том, что орки выходят не только по ночам, но и днем. Как же такое может быть? Неужели что-то изменилось в Марке и вокруг Марки? Неужели грядет война? Но Эовин не видела, чтобы зажигались костры Гондора, ближайших соседей и союзников Рохана. Хотя между ними уже не все так гладко. Сердце Эовин сжимается в страхе. Дядя не молод, хотя всадники Рохана долгожители, и правят долго. Но что-то с ним не так. А Эомер с Теодредом совсем далеко, где-то на просторах степи. А может быть уже…
Эовин встряхивает головой, пряди золотистых волос рассыпаются по плечам. Она не часто носит косы, да и обруч, который выделяет ее королевский статус – тоже забывает надевать. И без этого заметно по осанке и поведению, кто она такая. Эовин останавливает прялку и поднимается со скамьи. Ее девушки затихают, внимательно наблюдая за госпожой, которая царственной походкой направляется к конунгу:
- Дядя, ты выглядишь утомленным, давай я тебе постель приготовлю, - его ладонь велика даже для двух ее рук. Эовин ласково тянется к Теодену, но он бросает на нее тяжелый взгляд, который заставляет отшатнуться девушку.
И отпустить руку.
- Мне некогда спать днем, - голос дяди звучит резко: - твой брат увел моего сына в степи, но так и не вернулся, хотя во всей округе ходят опасные слухи об опасности из-за границ. И мне нужны все мои маршалы, все мои люди. А он бездарно тратит силы на бесполезные дозоры, забирая лучших!
У конунга в голосе раздражение, совсем непривычное для Эовин. Она удивленно смотрит на него. Дозоры – всегда были важны для Рохана. Это способ убедиться, что в государстве все спокойно. И этим всегда занимались лучшие, элита рохирримов, возглавляемая маршалом. Тогда почему Теоден сердится на Эомера? И почему считает, что тот специально увел Теодреда от отца?
Глупости это все. Эовин встает с колен и мягко сообщает:
- Тогда я позабочусь об обеде, дядя, - она дарит Теодену улыбку. И получает ответную, что согревает девушку. Если он ей улыбается, значит, он и правда просто устал, поэтому так рассуждает. Уходя, Эовин встречается взглядом с Гримой. И вздрагивает. У нее в глазах сквозит торжество. Какое-то… жадное.
Грима забывается на короткий миг, позволяя проницательному взгляду принцессы увидеть лишнее. И понимает это, спустя мгновение. Опускает глаза, беря паузу для того, чтобы подавить победное чувство, ему не хочется объясняться с Эовин. Но ее легкие шаги свидетельствуют о том, что она ушла на кухню.
…он снова приходит к ней. И в этот раз Грима решает, что пора завершить начатое две ночи назад, что Эовин уже созрела. Ее тело все ярче и острее реагирует на ласки. Но девушка почти сразу же зажимается, стоит ему навалиться на нее. В глазах Эовин читается страх перед чем-то незнакомым. Но Грима старается быть нежным настолько, насколько может. Насколько позволяет желание владеть, все больше зашкаливающее. Эовин закрывает глаза. Если так сделать, то она не может видеть его лица. И тогда избавляется от тошноты. Потому, что он все так же пугает ее, все так же вызывает отвращение. Но не видя его, она думает о другом. О том, кто выше, стройнее, прекрасно держится в седле. Чьи светло-золотистые волосы развеваются на ветру, а аккуратно подстриженная бородка приятно щекочет, когда он целует ее в щеку. Чей внимательный взгляд проникает в самую душу. И чьи руки способны просто одним прикосновением дать ей все.
Мысли об Эомере отвлекают в тот самый момент, когда Грима овладевает ею. Эовин пытается сдержать судорожный вдох боли и дискомфорта. Хочется зажаться, лечь на бок, подтянуть колени к груди и заснуть. Дыхание Гримы обдает лицо, а Эовин так и лежит, даже не двигается. Насколько были приятными все ласки Гримы, настолько неприятным был именно этот момент. И под опущенными ресницами девушки собираются слезы, но так и не срываются, пока Грима не кончает. О да, его более чем устроит, если племянница конунга понесет. И советник даже не пытается сделать вид, что вовремя остановился. Но Эовин сейчас даже не понимает, что к чему. Его поцелуи кажется ей отравой, и она старательно пытается отвернуться от него, от его губы, выпутаться из его рук и объятий. Мечтает, чтобы он ушел.
А когда все-таки Грима уходит, то долго плачет, уткнувшись в подушку. Она испорчена. Она отравлена Гримой, и теперь ничего хорошего ее не ждет. Она подвела всех – Теодена, Теодреда, Эомера. Хуже всего, что она подвела Эомера. И думать об этом невыносимо.
1 918 слов***
Каждый раз, когда Эомер возвращается из похода, первым делом он отчитывается конунгу, вторым – идет в баню. Походы и войны – грязное дело. Летом - ветер, пыль, палящее степное солнце, конский пот, собственный пот; зимой – почти все то же самое, разве что пыль успешно заменяется грязью, а жара - морозом. И всегда кровь. Эовин уже давно свыклась с этим запахом, плотно въевшимся в Эомера, в его кожу, одежды, волосы.
Она всегда знает, когда он вернется. Бывает, просыпается утром и знает – вот сегодня Эомер приедет. И приказывает с утра держать баню натопленной, чтобы все было готово и ему не пришлось ждать. Не раз Эовин видела выражение брезгливости, которое проступает на его красивом, породистом лице, когда он принюхивается к себе, находясь в тронном зале. На просторах Рохана ничего не ощущается, перебиваясь запахами свободы, открытого пространства, азарта погони. В замкнутом пространстве Эдораса чувствуешь все.
Эовин ждет Эомера с самого утра. С самого рассвета стоит на крыльце Золотого чертога, накинув на плечи плащ, подбитый мехом. Ветер без устали играет длинными прядями, и она быстро заплетает их в две косы, вплетая голубые ленты. И снова ждет, не позволяя никому ее отвлечь. Это еще и способ избежать Гримы, который не смеет прикасаться к княжне на глазах у подданных.
Лишь на закате, в алых лучах заходящего за горизонт солнца, на бурой зимней земле – снег лежал еще вчера – проступают черные точки, движущиеся к чертогу.
Кровь гулко стучит в висках, кажется, все тело напрягается от болезненного ожидания. Эовин еще не знает, все ли хорошо, все ли живы, хотя уверена, что с братом ничего не случилось. Чувствует. Пальцами сжимает меховые края плаща, ловя последние отблески солнца, на смену которым приходят короткие сумерки. К тому моменту, когда опускается иссиня-черная ночь, с заунывными бесконечными ветрами, от которых в чертоге полотнища гобеленов телепаются на сквозняке, а повсюду загораются костры и факелы, Эомер в сопровождении своих людей въезжает во двор.
Эомер…
…он не может разглядеть Эовин, но и так знает – это она. Стоит на краю крыльца, высматривает его. И невольно на душе становится светлее, а раненое плечо перестает ныть. Эовин для него – свет сторожевого костра. Она манит его, освещая путь домой. И снится по ночам.
- А вот и наша путеводная звезда, - кивает Теодред, широко улыбается, когда они приближаются к воротам. – Ждет, - в голосе сына конунга ощущается братское тепло. Он любит единственную женщину их семьи. От всей души и со всей нежностью. Иногда ему кажется, что Эомер слишком жесткий с Эовин. – Брат, ты хоть бы радость изобразил.
- Я рад, - отбрыкивается Эомер, - но у нас еще дела до того, как я встречусь с постелью и стану безоговорочно счастлив.
Теодред смеется:
- Да-да, могу поспорить, что ты еще и не сам будешь в той постели. – Эомер морщится с легкой брезгливостью. Ни одна из женщин, которых он использовал для своих мужских потребностей, не делила с ним ложе. И не будет. Потому, что оно предназначено для той, кому он даст клятву верности, если, конечно, доживет до этого момента. - Мы все истосковались по сильным девичьим телам!
Всадники вразнобой поддержали молодого полководца. Кое-кто уже успел заметить среди встречающих любимых жен, невест, детей. Им до отдыха было ближе, чем Эомеру с Теодредом. Один за другим они отъезжали к своим домам, и к чертогам подъедут уже единицы.
- Эомер, сделай лицо попроще.
Маршал смотрит на брата. Он не сомневается, что тот достаточно опытен, чтобы не понимать все то, что происходит на границах Рохана. Не понимать беды, которую несут полчища орков. И веселиться ему не хочется, а лучик счастья, подаренный образом сестры, уже померк, уступая место привычной угрюмости.
Не с чего им радоваться.
- Может быть, после аудиенции у твоего отца, - отмахивается Эомер.
Короткое пересечение взглядов с Эовин, быстрый обмен кивками, и он уходит к конунгу. А сестра оборачивается, чтобы заняться своими делами. И встречается с внимательным взглядом блеклых голубых глаз. Грима стоит на самом пороге и смотрит на девушку. Эовин вздрагивает, но совсем не от порыва ветра, который теребит знамя Эорлингов, и отводит взгляд в сторону. Почему-то ей кажется, что от пристального, проникающего в душу взгляда дядиного советника не укрывается та любовь, с которой принцесса смотрит на старшего брата. У Эовин в горле пересыхает. Эти мысли… они еще хуже, чем то, что она делает по ночам с Гримой. Хотя правильнее сказать, что делает с ней, с ее телом он. Но мысли об Эомере будто подтверждают растущую гниль внутри нее. Ей положено быть целомудренной, но что говорить о девушке, которая выгибается под ласками не мужа, и представляет на его месте родного брата?
…Эовин перехватывает служанку у самой бани. Свежая одежда для Эомера, завернутое в бумагу дегтярное мыло, шовные принадлежности.
- Ранен?
- Да, моя госпожа, просил заштопать.
Служанка опускает голову. Ей хочется пойти дальше. Она чуть старше госпожи, служит в чертоге около года. И была безмерно счастлива, когда господин позвал ее в первый раз. Эовин забирает у девушки вещи:
- Иди. Я сама.
На лице служанки отчетливо проступает сожаление.
Это странное гложущее чувство внутри, когда ты не имеешь никакого права вмешиваться в чужие отношения. Но Эовин неприятно думать о другой в объятиях брата. Правильно ли это? Особенно, учитывая, что сама она отнюдь не невинна. Сладкое чувство наслаждения, мешающееся с отвращением. От него Эовин кажется, что она больна проказой. Испорченность проникает во все клеточки ее тела, в каждый уголок ее мыслей и души.
…помещение бани заполнено паром, но Эовин отчетливо видит фигуру Эомера. Он уже без рубахи, длинные волосы прилипли к коже. Мужчина оборачивается на звук шагов. И в первый момент на его красивом лице отражается разочарование, от которого в груди Эовин разливается боль.
- А, это ты… я ждал служанку.
- Я тебя расстроила? – Эовин спрашивает с легким вызовом. Всегда было непонятно, почему мужчинам можно иметь отношения на стороне, до женитьбы, а женщинам – нет. И Эомер не особо-то скрывается, а ей даже посмотреть на мужчин нельзя. Не то, что бы она смотрела, но сам факт. - Ты можешь со мной спорить, а можешь позволить помочь. Никто лучше меня не справляется здесь с иголкой, - спокойно сообщает Эовин, она продолжает стоять на пороге с его одеждой в руках. Он мужчина, он главенствует в семье, он может приказать ей уйти, и она не будет нарушать приказ. Но пока он не ответил, Эовин ждет.
Эомер отмахивается:
- Ладно.
По большому счету ему все равно, кто будет возиться с его царапиной. В какой-то степени сестра предпочтительнее, она делает это намного аккуратнее и умеет снимать боль. Или прикосновения у нее такие?
Эомер не стесняется собственной наготы, снимает штаны и не спешит забраться в чан с водой. Тело устало от одежды, доспехов, пусть и легких, от бесконечной гонки и спанья под звездами на голой земле. Оно просит ласки, облегчения, прикосновения. Но есть что-то, необъяснимо приятное, в напряжении последних минут, когда вот-вот расслабишься.
Он не сразу улавливает тишину и оборачивается. Эовин… он видел такой взгляд. Обычно так на него смотрят другие женщины, которых он интересует, как мужчина. Чуть приоткрытые губы, поблескивающие глаза, расширившиеся зрачки. И румянец во всю щеку. Дивная догадка формируется в голове роханца, от удивления Эомер даже не может одернуть сестру.
Сны… они бывали разными.
Но один – он был странный. В нем была Эовин. Не такая, какой привык ее видеть Эомер. Более соблазнительная. Более взрослая. В Эовин нет ни капли наигранности. Естественная, простая, но породистая. Девочка. И эти сны смущали Эомера.
А взгляд, которым на него сейчас смотрит Эовин, принадлежит не девочке, а молодой женщине.
- Эовин.
Она смаргивает дивное видение. Засмотрелась и не заметила.
…Не могла отвести так просто глаза от молодого, подтянутого тела. От того, как под блестящей от пота и пара загорелой коже, играют мускулы. И без тени стеснения, завороженная Эовин опускала глаза ниже, к узким бедрам. Она следила за каждым движение брата, чувствовала, как пересыхает во рту, а тело охватывает жар. Совсем не от пара. Ей чудилось, что Эомер берет ее за руку, привлекает к себе и…
- А? Да, сейчас. Ты, - краска заливает ее лицо, и девушка смущенно кивает на лохань с водой, - садись.
Эомер отворачивается. Да, сесть в воду ему точно не помешает, чем меньше Эовин увидит сейчас, тем лучше для нее. Эрекция не была чем-то неожиданным, но вполне закономерной. И Эомер забирается в лохань, расслабленно откидываясь назад. Тело благостно ноет от воды, от ворсистой намыленной ткани с запахом каких-то степных трав, которой Эовин проводит по его коже, стирая грязь.
Он практически вызывает у нее благоговение.
Главное не думать о том, что видела краем глаза.
Не представлять его поцелуи.
Не желать его, чтобы он был на месте Гримы.
Но это самое трудное. Эовин поднимает голову, встречаясь с глазами Эомера. Переключается снова на свое занятие, аккуратно очищает рану на плече, чтобы потом ее зашить. Смущенно улыбается и спрашивает:
- Что ты видел на просторах Рохана?
Обычный ее вопрос. Эомер слабо улыбается в ответ. Он не расскажет ей всего, хотя бы потому, что не хочет пугать. Но в ее голове все еще живут романтические бредни о свободе в степи, о вольности ветров, о сильном коне под тобой. И опровергнуть их – жестоко. Рано или поздно придется, но пока Эомер не хочет ей рассказывать, что помимо манящей красоты Рохана, есть еще то, что несет в себе угрозу. Хотя, на самом деле, сам маршал никогда не променяет это на чертоги Эдораса. И как хорошо, что есть, кому править.
Он задумчиво заправляется выбившуюся из косы прядку волос Эовин.
- Ты же знаешь, бескрайняя степь. Всего лишь.
Эовин качает головой:
- Ты привык. А я все время сижу в четырех деревянных стенах чертога.
Эомер пристально смотрит на сестру, среагировав на жалостливые нотки в ее голосе. Он всегда знал, как рвется она на свободу. Но условности были везде. А для нее – даже больше, чем для кого бы то ни было. Эомер ласково гладит девушку по щеке, наслаждаясь ее шелковистой кожей. Он любит сестру, больше всего на свете. Да, у него есть еще дядя и брат. Но сестра всегда остается роднее и ближе всех. Эомер прослеживает кончиками пальцев знакомые черты, пока не добирается до губ. Но почти сразу же приходит в себя и отдергивает руку.
- Ты еще маленькая и не понимаешь своей ценности, Эовин. – Он откидывает голову и закрывает глаза, не замечая то, в каком состоянии находится сестра.
Эовин боится шевельнуться. От этой простой ласки, которая на самом деле ничего не значит, позвоночник узлом заворачивается. А вот расстояние между ними мучительно больно отзывается во всем теле. И на глаза едва не слезы наворачиваются от бессильного понимания, что она хочет чего-то запредельного. Это даже хорошо, что Эомер ее не видит. Эовин смаргивает слезы с ресниц, опускает глаза и продолжает вести мочалкой по телу брата, не замечая, как спускает руку по груди ниже и ниже. На живот, уже за кромкой воды.
Или же надеется, что он позволит?
Запреты рушатся. Они не выдерживают напора растущего в Эовин желания. И все, что ее останавливает – недовольство Эомера. Но Эовин уже не та смущенная девица, какой считают ее окружающие. Все изменилось под влиянием Гримы. И мужское тело вызывает теперь не стыдливый трепет, а желание владеть им. Потому, что не только мужчина может владеть женщиной. Эовин была хорошей ученицей. А Грима, несмотря на свою отталкивающую внешность, был искушен в сексуальных утехах, которым обучал и княжну.
От возбуждения колет в кончиках пальцев. И по спине бежит дрожь. Эовин судорожно вдыхает и облизывает губы, но ее руку накрывает большая ладонь Эомера, и она замирает.
- Давай ты меня зашьешь, а дальше я сам.
Искушенность хоть и была в Эовин, но она так и не уловила, как сел голос брата, как напряглось его тело. Если бы его глаза были открыты, то она могла бы увидеть, как они потемнели. И Эомер мысленно мог только ругаться. Именно поэтому он предпочитал служанок в банях, а не сестру. Потому, что служанку можно было просто подмять под себя для разрядки. Но не Эовин…
- Да, конечно…
2 309 слов***
Ребенок – радость.
Это будущий всадник Рохана.
Или же будущая хранительница покоя Рохана.
Особенно, если в его жилах течет кровь правителей всадников.
Но эта мысль никак не наполняет Эовин восторгом, когда кормилица на все ее переживания по поводу плохого самочувствия, отвечает:
- Дитя мое, да ты понесла…
Рука женщины, выкормившей ее, лежит на, пока еще, плоском животе княжны. И Эовин видит, как одна эмоция на лице собеседницы сменяется другой. Да тут и удивляться не приходится, она ведь княжна, ей положено отдать себя избранному мужу. А вместо этого она беременна от не пойми кого.
Только Эовин знает от кого, а кормилица давит желание спросить, кто тот самоубийца, который испортил родственницу конунга. Потому, что парню грозит даже не изгнание из Эдораса, а казнь. А вы знаете, как казнят роханцы? О, кровавое зрелище, не для слабонервных. Потому, что когда несущие по степи лошади – когда три, а когда и больше, зависит от тяжести преступления приговоренного – разрывают тело на части, не каждый может выдержать. Самой кормилице довелось видеть такое лишь два раза за всю свою долгую жизнь. И приятного в этом было мало.
Кормилица поднимает глаза и смотрит на бледное лицо той, кто была ей дочерью, пусть и не по крови. Кроме казни позарившегося на ценность Рохана, наказание ждет, как саму Эовин, так и старуху. Ведь она не досмотрела за ней. Но она уже стара, и смерть лишь облегчение. А вот что будет с девочкой?
Эовин отворачивается к окну, всматриваясь в яркие блики солнца на степи.
- Не спрашивай, - предупреждает она кормилицу. И сразу же просит: - Помоги мне.
Избавиться от ребенка – взять грех на душу. Это общее для каждого народа в Арде. И роханцы не исключение. Эовин просит о том, что никогда не простят ей боги. Потому, что ребенок беззащитен, а она собирается лишить его жизни. Но девушка не взвешивает, не думает, тут просто нет никакого другого варианта. При мысли, что в ней семя Гримы, начинает тошнить. Эовин прижимает пальцы к губам, стараясь утихомирить разбушевавшийся желудок. А у кормилицы испуганный взгляд. Она качает головой.
- Эовин, я не могу.
- Можешь. Я знаю, что можешь, ты ведь еще и повитуха, ты принимала и Эомера, и меня. И скольких еще.
- И именно поэтому я не могу. Девочка моя, так нельзя…
Не боятся смерти – одно.
Другое – бояться заслуженного наказания перед богами по ту сторону. А ведь у нее своей вины хватает, которую она и искупает. Кормилица мотает головой:
- Не могу, девочка моя, Эовин. Не проси. И сама не бери грех на душу, это же ни в чем не повинное дитя.
Ни в чем не повинное дитя отравляет все существование Эовин уже сейчас. А что говорить о том, что будет дальше. В картинках, пролетающих в ее голове, самой ужасной был разочарованный взгляд брат. И если Теоден, возможно, простит ее, одарив милостью, то ждать от Эомера этого не приходилось. Эовин хорошо его знала, чтобы понимать – ей не простят продажи своей невинности. Не столько самой невинности, сколько тому, что она досталась Гриме.
Эовин могла бы многое рассказать Эомеру о его долгих отлучках, о своем одиночестве. Но это не поможет. И она знает, что линия его губ не смягчится, а глаза не потеплеют.
И хнычущая кормилица, продолжающая говорить что-то о грехе, о том, что дети – благословение, что так нельзя, не настраивали Эовин на благостный лад. Могла бы, не трогала бы кормилицу. Но княжна не может бегать к повитухам, просить у них нужные ингредиенты, да и не знает, что нужно делать. И если кормилица не хочет добровольно, значит, придется ей приказать. Эовин расправляет плечи, словно, становится выше. На ее лице холодное выражение, поджатые в ниточку губы и льдинки в голубых глазах. Те самые, которые Эомер любит за цвет летнего роханского неба. Кормилица притихает, понимает, что сейчас что-то будет. Уж слишком княжна становится похожей на свою мать, а та управляла слугами жесткой рукой.
- Это и не просьба, это мое повеление. – Эовин склоняется к старухе, говорит приглушенно, чеканя каждое слово: - Избавь меня от ребенка, и быстрее.
Она понимает, что кормилица выполнит свой долг перед повелительницей. Но после этого, скорее всего, уйдет. То ли замаливать грехи, то ли бежать от той, кто ранила ее до глубины души.
Беда только в том, что Эовин просто не может позволить этому ребенку родится. Потому, что она и без него прогнила вся изнутри, а что будет дальше? Позволить этому продолжаться? Нет…
…Грима появляется на пороге покоев поздно ночью:
- Красавица моя, - его шепот проникает в развороченную душу Эовин, заставляет задыхаться и отбиваться от его рук.
- Пошел вон! – В голосе княжны проступают властные нотки.
И Грима удивленно останавливается. Что это? Раньше она отпиралась слишком вяло, поддаваясь его желаниям, его прикосновениям. А сейчас смотрит на него рассерженной кошкой, хотя и глаза голубые. И льдистые. Грима озадачено изучает Эовин.
- Что это с тобой?
- Пошел вон, я сказала, - переходит на шипение девушка, хватаясь за первую попавшуюся вещь, которой оказывается кувшин. Грима никогда раньше не проявлял такого проворства, как сейчас, когда посудина летит ему в голову. Но разбивается она лишь о закрытую дверь, черепками осыпавшись на пол. А Эовин разражается слезами.
…главными достоинствами советника роханского конунга всегда были изворотливый ум и сумасшедшая выживаемость. Но если конники выживали за счет силы, то Грима – за счет хитрости и какой-то цепкой, от того страшной, хватки за жизнь. Так он выкарабкивался из кучи болезней в младенчестве, словно питался от кормящей его матери, которая, кстати, быстро закончила свои дни, почти истаяв. Так он выживал и в юношестве, бродя от деревни к деревне, от поселения к поселению, так как в родных краях никому не был нужен. Никто в Рохане и понятия не имеет, как и откуда прибился к Теодену этот щуплый мужчина, с вечно сальными волосами и водянистыми глазами. А Грима никому и не рассказывает. Да он и сам уже позабыл то, откуда был выходцем. Лишь в самой глубине души таится память о том, как на самом деле сладка месть за свои обиды. Особенно, когда сам уже ничего не боишься.
Грима уже несколько дней наблюдает за Эовин, вдруг начавшей запирать свои покои на щеколду. Каждую ночь он шкребется под дверью, но она его не пускает. И ему кажется, что из-за деревянной преграды доносятся девичьи всхлипы. Княжна оказывается весьма предусмотрительной, сейчас она проводит время в обществе то одной, то другой из своих девушек, либо с конунгом, но никогда одна. Словно стремится как-то отгородиться от притязаний Гримы. И ему это совершенно не нравится. А кому по душе, когда добыча из рук ускользает?
Надо что-то делать. Время для решительных действий пришло, и Грима это понимает. В конце концов, обладание Эовин с каждым днем становится все более соблазнительным. Не так, как сейчас – украденные у жизни часы по ночам, да и то княжна на него не смотрела, а теперь и этого нет. А как положено – восседая рядом на троне. Да, у Гримы есть амбиции. У щупленького маленького Гримы амбиции имелись всегда. И они не ограничиваются только Эовин. На пути к престолу стоят наследники. И Эовин… да она и не была наследницей. Теоден отличается богатырским здоровьем, и еще долго может править. Теодред совсем еще мальчика. А Эомер, хоть и шел по линии наследования третьим, но войны и степные дозоры несут неприятные сюрпризы. С Теодредом может случиться, что угодно. И даже тот факт, что Эомер готов за брата жизнь отдать, ничего не меняет.
Их трое, до Эовин.
План же прост. Медленно избавляться от Теодена. По возможности найти способ избавиться от Теодреда. А Эомер…
С ним сложнее. Грима ненавидит роханского маршала. Мало того, что природа наделила его той внешностью, которой Гриме никогда было не иметь. Так еще и взгляды сестры наводят советника на разные мысли, совершенно неприличные, но, в своем роде, правдивые. Грима внимателен, и уже успевает просчитать Эовин. И ее любовь к брату. И то, что брат относится к ней лишь как к несмышленой младшей сестре. Гриме это только на руку. И план медленно, но уверенно, складывается в его голове. Пока в нескольких вариантах, самым простым из которых было бы показать конунгу нечестивость мыслей его племянницы. Но пока Грима не может предугадать реакцию Теодена, приходится ждать.
…Грима тенью появляется в коридоре у двери Эовин, заставив старуху вздрогнуть и помянуть всех возможных божественных защитников. Кормилица хмуро смотрит на Гриму. Его она побаивается – впрочем, таких боявшихся полон двор, - но это не означает, что она отступит от цели, чего бы он от нее не хотел. Потому, что воспоминания о проявленной царственности Эовин не идут у нее из головы.
- Что несешь? – Грима кивает на кувшин и принюхивается. Но крышку плотно закрывает горлышко, не пропуская ничего.
- Тебе какое дело?
- Лучше ответь на вопрос.
Кормилица пристально всматривается в Гриму. Тот стоит так, что и без того в плохо освещенном коридоре на его лицо ложатся тени. И она практически не может его разглядеть. Кормилица фыркает, давая понять, что он ей не указ, и делает несколько шагов, стремясь обойти советника. В ее голову не могла даже мысль придти о том, что Грима преследовал конкретные цели. Слежка дает свои результаты. И то, как вдруг старая кормилица начинает себя вести, куда-то ходить, а потом две ночи подряд что-то делать кухне – варить и сцеживать – не остается незамеченным им.
Он делает шаг в сторону, перекрывая путь кормилице.
- Убогий, уйди с дороги, - устало требует старуха, - не то пойду за палкой.
Ирония момента и правда заключается в том, что кормилица, хоть и находясь в почтенном возрасте, покрупнее Гримы. И вполне может его поколотить палкой. Она даже успевает пожалеть, что не взяла ее с собой, когда убогий просто взмахивает рукой и выбивает кувшин из ее рук. По коридору плывет горьковатый запах настоянного отвара, залившего пол.
…ей снится голубое небо. Прозрачное, чистое, с белыми облаками то тут, то там. А на горизонте белоснежные шапки гор.
Лошадь под ней идет мягко, не сбиваясь с шага. А рядом Эомер. Он смотрит на нее с улыбкой и смеется каждый раз, когда непослушные пряди волос выбиваются из косы, а ветер бросает их в лицо. И она с раздражением пытается их сдуть.
Эовин не слышит возни за дверью. Но ощущение безопасности, окутывавшее ее с минуту назад, ощущения близости и тепла брата, тянущего к ее руке свою руку, когда вот-вот соприкоснуться кончики пальцев, безвозвратно уходит. Куда? Эовин садится на кровати, с тоской видит деревянные стены, полотнища великих битв, которые она сама вышивала. И прислушивается.
Что-то происходит.
Княжна проворно открывает щеколду, но не произносит ни звука, как Грима вталкивает ее с порога обратно. В любой другой ситуации Эовин могла бы и оттолкнуть советника, но в нос бьет странный запах, а краем глаза ей удается увидеть какую-то лужу на полу, а под стенкой бесформенную груду… тело?
- Ты не посмеешь избавиться от моего ребенка, Эовин, - Грима говорит тихо, но угрожающе. От этого по позвоночнику бежит мелкая дрожь, а в горле пересыхает. Она смотрит на Гриму распахнутыми глазами. Он знает? Но откуда?
Хотя какое это имеет значение…
- Ты не можешь мне приказывать, - она все-таки его отталкивает от себя, - ты всего лишь безродный оборванец, пришедший в Рохан, которого приютил мой дядя. И ты сейчас отравляешь меня своим семенем! Этого не будет! – Эовин выскальзывает в коридор, стремясь уйти от Гримы и посмотреть, что же там произошло. Но Грима и не пытается ее остановить, позволяя ей самой все видеть.
Разлитый отвар…
Разбитый кувшин…
Лежащая на полу у стены кормилица.
Эовин с приглушенным звуком бросается к ней, а подол юбки забрызгивается темными каплями жидкости.
- Нет… кормилица… нет!
Старуха не отзывается на ее голос, на ее прикосновения.
Эовин кажется, что она вообще не дышит. А через несколько минут она понимает, что та, действительно, не дышит. Слезы застилают глаза, против воли. Куда бежать, кого звать на помощь? Что тут произошло? Грима ее убил? Но Грима всего лишь убогий, щупленький, он даже меч в руки не возьмет! Что можно делать теми слабыми руками, кроме как ласкать женщину?!
- Что ты сделал?
Грима стоит на пороге ее покоев.
- Все, чтобы ты себя вела благоразумно, моя красавица.
- О нет, ты не победишь! Я все расскажу дяде!
- И опозоришь себя?
- Мне не страшен позор!
Эовин выпрямляется во весь рост, и теперь уже Грима с некоторым удивлением ощущает царственность девушки, она выглядит выше, холоднее, великолепнее, в коридоре даже становится светлее. Она и правда не боится позора, перенесет его с высоко поднятой головой, пожертвует любовью своих родичей, лишь бы восторжествовала справедливость. И кто знает, может, Теоден ей поверит? И весь план Гримы рухнет?
- А потеря брата? – Мягко интересуется он. И с удовольствием наблюдает, как девушка поникает, отступает от него на шаг, но он ловит ее за локоть. Как же, оказывается, просто ею управлять в такие минуты. Достаточно просто вспомнить Эомера. Если бы Грима так не брезговал произносить имя полководца, он бы давно избрал его способом шантажа строптивицы.
- Ты ничего ему не сделаешь.
- Да? – Грима выразительно покосился на мертвую кормилицу.
- Она всего лишь женщина, - Эовин каждое слово выплевывает ему в лицо, пропитывая их ненавистью. – А он роханский рыцарь!
- Моя красавица, - губы Гримы проходятся по щеке Эовин к ее шее, он вдыхает ее аромат, чувствует, как ее начинает бить истеричная дрожь, - если ты избавишься от ребенка, я уничтожу твоего брата. И пусть он будет роханским рыцарем, полководцем, и кем-то еще – он расплатится за твою неразумность. Он неприкосновенен, пока жив мой ребенок в тебе, Эовин.
Эовин хочется закричать, что он все лжет. Что ему не победить Эомера, не сломать ее саму, но…
…его слова режут ее изнутри. Потому, что Грима сейчас абсолютно честен. Она понимает это каким-то потусторонним чувством. Понимает, что он будет мстить, заставить отвечать брата за ее глупость. А ладонь Гримы ложится ей на живот, и ее начинает тошнить. От слез уже все плывет перед глазами, и все, что она хочет, чтобы ее оставили в покое.
- Ты хочешь смерти Эомера?
Эовин всхлипывает, мотая головой.
- Я не слышу, моя красавица.
- Нет…
…Эовин надеется, что горячка, в которой она металась несколько последующих дней, спасет ее от приплода, а Эомера от меча, незримо нависшего над его головой. Но некоторые вещи понимают только женщины. И Эовин, приходя в себя, будучи слабой, как кошка, осознает, что ее тело выносливее, чем того хотелось бы. И яд Гримы все так же отравляет ее изнутри.