Я нашел вам славное тихое местечко в психиатрии (с)
«Говорит Лондон. История лондонской контркультуры после 1945 года» - так называется вышедшая в издательстве Atlantic книга британского журналиста Барри Майлза.
читать дальшеТермин «контркультура» - неологизм, и неологизм относительно новый. В обиход его ввел американский философ Теодор Розак, который написал в 1968 году книгу «Создание контркультуры». Барри Майлс, однако, копает глубже и исследует контркультурный Лондон всего послевоенного периода. Разумеется, какие-то проявления контркультуры существовали еще в XIX веке - романтики, дэнди, богема. Но именно в ХХ веке, и именно в послевоенные годы, и уж тем паче в 60-е, она стала определяющей для всего культурного мейнстрима.
Контркультура по определению находится на обочине, на задворках культуры главной, и следы поэтому оставляет менее заметные. Для ее исследования одних документов недостаточно. Необходимо быть в гуще событий, быть их непосредственным участником или, по меньшей мере, свидетелем.
Барри Майлз - и то, и другое. К тому же он - опытный хроникер времени, на счету которого книги о Поле Маккартни, о битниках - Уильяме Берроузе, Джеке Керуаке, Аллене Гинзберге и о Фрэнке Заппе.
В самом начале книге автор предупреждает читателя: это не энциклопедия, описывает он в книге людей, места и явления, которые знал или в которых ему доводилось бывать лично.
Начинает автор, как и положено, с некоторой предыстории:
«В любом крупном городе есть места, где собираются художники и студенты. Когда-то таким местом в Лондоне был Челси, но в 20-е годы дома, где жила рабочая беднота, были снесены, и на их месте возникли квартиры богачей. После войны Челси выглядел заброшенным и неухоженным, но разбомбленные дома были быстро восстановлены, и жить там могли уже лишь самые богатые представители богемы.
Сохо - с другой стороны - всегда был центром космполитичного Лондона. Здесь по очереди селились французы, немцы, евреи, греки, в 70-е годы китайцы создали здесь свой минигород - Чайнатаун. Уже в конце войны Сохо был единственным местом в Британии, которое обладало подлинным континентальным духом. Сейчас странно представить себе, что свечка в бутылке кьянти и натянутая под потолком рыболовная сеть были верхом романтической изысканности. Неудивительно поэтому, что именно в Сохо стекались люди, желавшие хоть на несколько часов отдохнуть от британской обыденности. Именно отсюда пошли и британский джаз, и британский рок-н-ролл».
Британские джаз и рок-н-ролл, кроме чисто американских корней в блюзе и госпел, в равной степени укоренены в английском мюзик-холле и комедийных шоу, которые буйным цветом цвели в первых послевоенных клубах. Особенно блистало тогда комедийное трио The Goons, в состав которого входили суперпопулярные в 50-е годы комики Спайк Маллиган и Питер Селлерс. The Goons, кстати, оказали огромное влияние на знаменитых Monty Python и даже на Beatles.
Выступали они в стрип-клубах, и вот что пишет о царящих в них правилах и нравах Барри Майлз:
«Улица Уиндмилл-стрит, отходящая от Тоттенхэм Корт Роуд, славилась своими стрип-клубами, которые не прекращали работать даже в годы войны. Нагота на сцене была запрещена законом, но для того, чтобы дать возможность работать художественным школам и художникам, которые рисовали обнаженную натуру, в законе было сделано одно послабление - нагота позволялась лишь в том случае, если обнаженная модель находилась на сцене неподвижно. Владельцы клубов воспользовались этой лазейкой и создавали шоу, в которых стриптизерша замирала в неподвижности, как только с ее тела спадал последний клочок одежды. Или же конферансье зычным голосом требовал от зала всеобщего внимания, отдергивал занавес и открывал взору публики шеренгу застывших в неподвижности обнаженных красоток. Долго сохранять неподвижность девушкам, однако, не удавалось, и нередко среди публики оказывался полицейский в штатском или какой-нибудь всегда готовый пожаловаться в полицию моралист, и поэтому акты стриптиза чередовались музыкой или комедийными номерами».
До того, как саксофонист Ронни Скотт создал свой знаменитый клуб Ronnie Scott’s, он играл во многочисленных мелких разбросанных по Вест-Энду клубиках. Один из таких клубов назывался Club Eleven, и находился он на прославившейся чуть позже Карнаби-стрит. Уже туда Ронни Скотт умудрялся приглашать заезжих американских джазменов. Все шло хорошо до тех пор пока... Впрочем, слово Барри Майлзу:
«15 апреля 1950 года Ронни Скотт самозабвенно дул в свой саксофон на последних аккордах пьесы Чарли Паркера Now's the Time. Как только пьеса закончилась, он открыл глаза и увидел, что клуб полон полицейских. Это был рейд специального антинаркотического подразделения полиции, и, как вспоминал впоследствии Скотт, весь пол усыпан поспешно выброшенными косяками и пакетиками с кокаином. Полтора десятка музыкантов и слушателей провели ночь в полицейском участке, а самому Ронни предъявили обвинение в хранении кокаина и марихуаны. В суде полицейский инспектор объяснял судье, что «бибоп (разновидность джаза, которую играл Скотт) - является дикой формой современного танца - негритянским джайвом». Все арестованные были приговорены к штрафу, и клуб закрылся. Свой же клуб на Джерард-стрит в Чайнатауне Ронни Скотт открыл лишь в октябре 1959 года. В свое нынче прославленное помещение на Фрит-стрит в Сохо клуб переехал в самом конце 1965 года».
В начале 60-х Барри Майлз открыл свою собственную галерею Indica. Располагалась она в укромном, практически потайном внутреннем дворе под названием Mason's Yard (Двор каменщиков, или если угодно – Двор Масонов) в районе Сент-Джеймс, недалеко от Пикадилли. В этом же дворе жили писатель-битник Уильям Берроуз, певец группы Animals Эрик Бердон и фотограф Rolling Stones Джеред Манковиц. Оформлять галерею Барри Майлзу помогал его знаменитый друг Пол Маккартни и тогда еще совсем незнаменитый молодой человек по имени Марк Фелд, который потом прославился как лидер T.Rex Марк Болан.
Маккартни приводил сюда Джона Леннона покупать книги. Там же, в Indica, выставлялась нередко и американская авангардистка японского происхождения Йоко Оно, которая именно здесь начинала свои дикие вокальные экзерсисы. Барри Майлз приводит в своей книге воспоминание Джона Леннона о том, как он познакомился с Йоко на открытии ее выставки.
«Однажды я пришел в галерею еще до открытия выставки. Я вошел - она не знала, кто я, что я. В галерее еще продолжалась развеска, и я смотрел на все эти вещи совершенно потрясенный. Среди экспонатов было яблоко, которое продавалось и стоило 200 фунтов. «Здорово!» - подумал я. Ее юмор был мне очень даже по душе. Джон Данбар, который заправлял галереей вместе с Барри Майлзом, настоял, чтобы она познакомилась с миллионером. Она подошла и протянула мне карточку, на которой было написано: «Дыши». Я послушно вздохнул. Так мы и познакомились».
В 1966 году Барри Майлз и несколько его друзей решили создать первую в Лондоне андерграундную газету. Она получила название International Times – разумеется, как антитеза знаменитой лондонской Times. В ознаменование открытия газеты на севере Лондона, в районе Chalk Farm, в бывшем паровозном депо Roundhouse - оно действительно круглое, и теперь там один из самых знаменитых лондонских концертных залов - была проведена грандиозная вечеринка, на которой играли тогда еще только начинающие и еще очень авангардные Soft Machine и Pink Floyd. Вот как описывает этот вечер Барри Майлз:
«Место было совершенно небезопасное. Пола по сути дела не было, из грязи торчали металлические балки. На все здание было всего два туалета, а электричества столько, сколько хватало лишь на небольшой домик. Огромные двери открывались на задворки железнодорожного депо, а лестница, по которой надо было подниматься, была такой узкой, что пройти по ней мог только один человек. Но когда, наконец, эта лестница была преодолена, ты попадал в пространство, которое мы окрестили «Спонтанный андерграунд».
Девушки в серебристых миниюбках брали у вас билет и вручали вместо него кусочек сахара. ЛСД, против ожидания, там не было, но многие были убеждены в обратном и вели себя соответственно. Все тонуло в клубах дыма марихуаны. На свешенные с балкона простыни проецировались фильмы и световые шоу. В неотапливаемое помещение сквозь огромные дыры тянул холодный октябрьский воздух и поэтому, чтобы согреться, все постоянно перемещались.
Атмосфера была карнавальная: Пол Маккартни в костюме арабского шейха шел под руку с Джейн Ашер. Моника Витти была с Микеланджело Антониони, который тогда как раз снимал в Лондоне свой фильм Blow Up.
Приз за самый «обнаженный» костюм получил явившийся вместе с Марианн Фейтфул Мик Джаггер, облаченный в женский купальник, скроенный по подобию монашеской рясы. В центре зала в специальной деревянной конструкции колыхалось огромных размеров желе, и когда менеджер Pink Floyd выдернул скреплявшие его деревянные рейки, оно расползлось по залу. Некоторые стали его есть, а один парень разделся и нырнул в него с головой - жест смелый до отчаяния - было холодно, а принять душ, чтобы смыть с себя липкую массу, было негде. Оба туалета засорились почти немедленно, но, несмотря на все, люди пребывали в состоянии эйфории».
Идея всем настолько понравилась, что было решено создать постоянный клуб. Название его - UFO (НЛО) - вполне соответствовало космической футуристической музыке постоянно игравших там групп Pink Floyd и Soft Machine.
«Мы хотели создать еженедельный ночной клуб, который стал бы не только источником денег для газеты, но и превратился бы в центр лондонского андерграунда», - рассказывает Барри Майлс. По его словам, в каком-то смысле это были деревенские посиделки, где все собирались, обменивались новостями, слухами и сплетнями.
«Начиналось все в 10.30 вечера и продолжалось до открытия метро. Раньше начинать мы не могли, так над нами был кинотеатр, и наша музыка заглушала кино. Люди танцевали, принимали наркотики. Алкоголя не было. А происходило все в старинном ирландском танцевальном клубе - прекрасный полированный пол, зеркальные стены. Ну и конечно все мерцало психоделическим освещением - не только сцена, но и стены, пол, потолок - настоящий андерграунд», - продолжает Майлс.
Одной музыкой, разумеется, интересы жадной до всего нового молодежи тогда не ограничивались, и вскоре команда International Times придумала еще одно место - Arts Lab («Художественная лаборатория»), идея которого состояла в сломе барьеров между различными видами искусства – так, чтобы все происходило в одном экспериментальном пространстве.
«Сразу у входа вы попадали в художественную галерею, в подвале показывали кино, причем на полу были набросаны матрасы. Нужно было снимать обувь, так что запах там стоял не самый приятный. Там же заводились многочисленные сексуальные связи. Фильмы крутились по большей части экспериментальные. Был и небольшой театрик, в котором ставились тоже по большей части экспериментальные постановки. Дэвид Боуи - еще задолго до того, как он стал поп-певцом - выступал там в группе мимов с раскрашенными лицами. Этот опыт впоследствии здорово пригодился ему в его театрализованных программах», - вспоминает Барри Майлс.
Идея клубов, подобных UFO и Arts Lab оказалась очень заразительной, и вскоре - сначала по Лондону, а потом и по всей стране - они стали расти, как грибы. Как нельзя кстати подоспело и «Лето любви» - лето 1967 года, начавшееся со знаменательной даты - выхода 1 июня в свет битловского «Сержанта Пеппера». Обычно это время ассоциируют скорее с Сан-Франциско, чем с Лондоном, но в книге у Барри Майлса есть целая глава, которая так и названа – «Лето любви».
«К счастью, лето 1967 года оказалось, что необычно для Лондона, очень теплым. Газеты придумали для хиппи название - Дети цветов. Люди собирались в парках: девушки в длинных, до пят, цветастых платьях, с цветами в волосах, парни предпочитали желтые бархатные брюки», - пишет Майлс.
«Все это было действительно в духе Сан-Франциско: играли на флейтах, стучали по индийским барабанам. Это был период невинности андергаунда, последний год, когда все ограничивалось марихуаной и ЛСД, до появления СПИДа, транквилизаторов, амфетаминов. Уже через год все изменилось - огромную роль стала играть политика, пошли демонстрации против войны во Вьетнаме, май 68-го в Париже. Но годом раньше все было еще невинно, люди пытались вернуться в наивность и невинность детства», - говорится в книге.
Один из звуковых символов эпохи – песня Lucy in the Sky with Diamonds, в названии которой, как принято считать, зашифровано название наркотика ЛСД. Хотя сам Джон Леннон клялся, что ничего подобного в виду не имел, и что песня навеяна принесенным из школы детским рисунком его сына Джулиана - та самая наивность и невинность детства, о которой говорил Барри Майлс.
Интересно, что между хиппи и панками, которые кажутся противоположностью друг другу, было переходное связующее звено - далеко не так хорошо известная, но важная для развития андерграундной экспериментальной сцены группа художников и музыкантов, объединенных под немного пугающим названием Throbbing Gristle – «Пульсирующий хрящ».
Во главе ее стоял человек по имени Genesis P. Orridge. Даже в его имени – разумеется, ненастоящем - было шокирующее сопоставление: Genesis - название первой библейской книги, Книги Бытия, а P. Orridge - это всего лишь разделенной точкой слово porridge - самая заурядная овсяная каша.
«Подход Genesis P. Orridge к искусству, разумеется, не имел ничего общего с миром и любовью, - считает Барри Майлс. - Он хотел показать людям весь ужас человеческого существования. Шокируя аудиторию, он пытался пробудить в ней осознание того, кто мы, где мы и зачем мы. Корни его - в самом радикальном крыле философии хиппи, которая ставила под сомнение абсолютно все, во что мы привыкли верить».
«Почему, например, нельзя носить женское платье, или водрузить себе на голову подушку вместо шляпы? Подобного рода дикие, невероятные вещи. Увлекался он и сексуальным экспериментированием, причем и тут границ для него не было - все было дозволено и доступно. Неудивительно, конечно, что с таким подходом к жизни на него быстро обратили внимание даже терпимые британские власти, и вскоре, опасаясь преследования, он бежал в Америку. От перформанса он перешел к музыке, используя те же принципы в своих группах Throbbing Gristle и Psychic TV. В общем, можно сказать, что он стремился изменить мир к лучшему, только делал это весьма радикальными методами», - считает Майлс.
Говоря с Барри Майлсом о панке, нельзя не спросить об отношении его собственном и его сверстников-единомышленников к новой, появившейся в середине 70-х субкультуре.
«Я всегда рассматривал панк как последнюю главу, как завершение хиппистского периода. Для меня панки - те же хиппи, только с короткими волосами. Взять хотя бы Clash - и Джо Страммер, и Мик Джоунс родом из хиппи, они читали International Times и ходили в UFO. Просто панковская идеология или, если угодно, мода требовали всячески поливать хиппи грязью», - ответил мне Майлс.
«Пожалуй, только Мальком Макларен и Sex Pistols были открыто агрессивно настроены к идеям 60-х. Макларен терпеть не мог хиппи и все, что с ними связано. Он ненавидел Beatles и считал, что рок-н-ролл закончился примерно в году 60-м, на Чаке Берри и других классиках жанра», - заявил он.
«На самом деле было две ветви панка. Одна вышла из уличной полукриминальной среды и, конечно же, шокировала молодых людей из среднего класса, которые до этого слушали интеллектуальный прогрессив-рок. Другие, как тот же Страммер, учились в дорогих частных школах и сознательно подражали простецкому акценту», - считает Барри Майлс.
«У них не было такого уж радикального отторжения прежних ценностей, и, как только появился шанс сделать респектабельную карьеру в шоу-бизнесе, они оказались поглощены музыкальной индустрией - взять хотя бы Элвиса Костелло. В начальный период, буквально первые несколько месяцев, панк был настоящим социальным прорывом - захватывающим и по-настоящему творческим. Пинок под зад застывшему британскому обществу», - продолжает автор книги «Говорит Лондон. История контр-культурного Лондона после 1945 года».
После панков были новые романтики, были готы, была рейв-культура, но с точки зрения социально-культурной географии Лондона важнейшим явлением последних десятилетий стало, пожалуй, перемещение андерграунда и контркультуры из центральных районов города на восток столицы.
«Художественная среда всегда стремится туда, где дешевле, - говорит Барри Майлс. – Когда-то давно таким районом был Челси, затем Ноттинг-Хилл и Кэмден, хотя сейчас в это трудно поверить. Смещение на восток началось еще на рубеже 70-х и 80-х. Именно там поселился, когда приехал в Лондон, Genesis P. Orridge».
«Художники получили от властей разрешение занимать пустующие дома - до того момента, когда появятся деньги на их ремонт. Возникают галереи, а вокруг них бары, клубы и рестораны, место становится модным. Процесс цикличный – когда-то заброшенные районы Ист-Энда Шордитч и Хокстон сейчас не многим дешевле Ноттинг-Хилла и Кэмдена, и художникам приходится двигаться еще дальше на восток. Там теперь буквально сотни галерей. Но тамошняя сцена скорее художественная, чем музыкальная», - замечает Майлс.
«Как же так, неужели нет ничего в музыке, что было бы характерно для этого времени и места?» «Честно говоря, и я не знаю...», - слегка растерянно отвечает мне Барри Майлс.
Источник: тут
читать дальшеТермин «контркультура» - неологизм, и неологизм относительно новый. В обиход его ввел американский философ Теодор Розак, который написал в 1968 году книгу «Создание контркультуры». Барри Майлс, однако, копает глубже и исследует контркультурный Лондон всего послевоенного периода. Разумеется, какие-то проявления контркультуры существовали еще в XIX веке - романтики, дэнди, богема. Но именно в ХХ веке, и именно в послевоенные годы, и уж тем паче в 60-е, она стала определяющей для всего культурного мейнстрима.
Контркультура по определению находится на обочине, на задворках культуры главной, и следы поэтому оставляет менее заметные. Для ее исследования одних документов недостаточно. Необходимо быть в гуще событий, быть их непосредственным участником или, по меньшей мере, свидетелем.
Барри Майлз - и то, и другое. К тому же он - опытный хроникер времени, на счету которого книги о Поле Маккартни, о битниках - Уильяме Берроузе, Джеке Керуаке, Аллене Гинзберге и о Фрэнке Заппе.
В самом начале книге автор предупреждает читателя: это не энциклопедия, описывает он в книге людей, места и явления, которые знал или в которых ему доводилось бывать лично.
Начинает автор, как и положено, с некоторой предыстории:
«В любом крупном городе есть места, где собираются художники и студенты. Когда-то таким местом в Лондоне был Челси, но в 20-е годы дома, где жила рабочая беднота, были снесены, и на их месте возникли квартиры богачей. После войны Челси выглядел заброшенным и неухоженным, но разбомбленные дома были быстро восстановлены, и жить там могли уже лишь самые богатые представители богемы.
Сохо - с другой стороны - всегда был центром космполитичного Лондона. Здесь по очереди селились французы, немцы, евреи, греки, в 70-е годы китайцы создали здесь свой минигород - Чайнатаун. Уже в конце войны Сохо был единственным местом в Британии, которое обладало подлинным континентальным духом. Сейчас странно представить себе, что свечка в бутылке кьянти и натянутая под потолком рыболовная сеть были верхом романтической изысканности. Неудивительно поэтому, что именно в Сохо стекались люди, желавшие хоть на несколько часов отдохнуть от британской обыденности. Именно отсюда пошли и британский джаз, и британский рок-н-ролл».
Британские джаз и рок-н-ролл, кроме чисто американских корней в блюзе и госпел, в равной степени укоренены в английском мюзик-холле и комедийных шоу, которые буйным цветом цвели в первых послевоенных клубах. Особенно блистало тогда комедийное трио The Goons, в состав которого входили суперпопулярные в 50-е годы комики Спайк Маллиган и Питер Селлерс. The Goons, кстати, оказали огромное влияние на знаменитых Monty Python и даже на Beatles.
Выступали они в стрип-клубах, и вот что пишет о царящих в них правилах и нравах Барри Майлз:
«Улица Уиндмилл-стрит, отходящая от Тоттенхэм Корт Роуд, славилась своими стрип-клубами, которые не прекращали работать даже в годы войны. Нагота на сцене была запрещена законом, но для того, чтобы дать возможность работать художественным школам и художникам, которые рисовали обнаженную натуру, в законе было сделано одно послабление - нагота позволялась лишь в том случае, если обнаженная модель находилась на сцене неподвижно. Владельцы клубов воспользовались этой лазейкой и создавали шоу, в которых стриптизерша замирала в неподвижности, как только с ее тела спадал последний клочок одежды. Или же конферансье зычным голосом требовал от зала всеобщего внимания, отдергивал занавес и открывал взору публики шеренгу застывших в неподвижности обнаженных красоток. Долго сохранять неподвижность девушкам, однако, не удавалось, и нередко среди публики оказывался полицейский в штатском или какой-нибудь всегда готовый пожаловаться в полицию моралист, и поэтому акты стриптиза чередовались музыкой или комедийными номерами».
До того, как саксофонист Ронни Скотт создал свой знаменитый клуб Ronnie Scott’s, он играл во многочисленных мелких разбросанных по Вест-Энду клубиках. Один из таких клубов назывался Club Eleven, и находился он на прославившейся чуть позже Карнаби-стрит. Уже туда Ронни Скотт умудрялся приглашать заезжих американских джазменов. Все шло хорошо до тех пор пока... Впрочем, слово Барри Майлзу:
«15 апреля 1950 года Ронни Скотт самозабвенно дул в свой саксофон на последних аккордах пьесы Чарли Паркера Now's the Time. Как только пьеса закончилась, он открыл глаза и увидел, что клуб полон полицейских. Это был рейд специального антинаркотического подразделения полиции, и, как вспоминал впоследствии Скотт, весь пол усыпан поспешно выброшенными косяками и пакетиками с кокаином. Полтора десятка музыкантов и слушателей провели ночь в полицейском участке, а самому Ронни предъявили обвинение в хранении кокаина и марихуаны. В суде полицейский инспектор объяснял судье, что «бибоп (разновидность джаза, которую играл Скотт) - является дикой формой современного танца - негритянским джайвом». Все арестованные были приговорены к штрафу, и клуб закрылся. Свой же клуб на Джерард-стрит в Чайнатауне Ронни Скотт открыл лишь в октябре 1959 года. В свое нынче прославленное помещение на Фрит-стрит в Сохо клуб переехал в самом конце 1965 года».
В начале 60-х Барри Майлз открыл свою собственную галерею Indica. Располагалась она в укромном, практически потайном внутреннем дворе под названием Mason's Yard (Двор каменщиков, или если угодно – Двор Масонов) в районе Сент-Джеймс, недалеко от Пикадилли. В этом же дворе жили писатель-битник Уильям Берроуз, певец группы Animals Эрик Бердон и фотограф Rolling Stones Джеред Манковиц. Оформлять галерею Барри Майлзу помогал его знаменитый друг Пол Маккартни и тогда еще совсем незнаменитый молодой человек по имени Марк Фелд, который потом прославился как лидер T.Rex Марк Болан.
Маккартни приводил сюда Джона Леннона покупать книги. Там же, в Indica, выставлялась нередко и американская авангардистка японского происхождения Йоко Оно, которая именно здесь начинала свои дикие вокальные экзерсисы. Барри Майлз приводит в своей книге воспоминание Джона Леннона о том, как он познакомился с Йоко на открытии ее выставки.
«Однажды я пришел в галерею еще до открытия выставки. Я вошел - она не знала, кто я, что я. В галерее еще продолжалась развеска, и я смотрел на все эти вещи совершенно потрясенный. Среди экспонатов было яблоко, которое продавалось и стоило 200 фунтов. «Здорово!» - подумал я. Ее юмор был мне очень даже по душе. Джон Данбар, который заправлял галереей вместе с Барри Майлзом, настоял, чтобы она познакомилась с миллионером. Она подошла и протянула мне карточку, на которой было написано: «Дыши». Я послушно вздохнул. Так мы и познакомились».
В 1966 году Барри Майлз и несколько его друзей решили создать первую в Лондоне андерграундную газету. Она получила название International Times – разумеется, как антитеза знаменитой лондонской Times. В ознаменование открытия газеты на севере Лондона, в районе Chalk Farm, в бывшем паровозном депо Roundhouse - оно действительно круглое, и теперь там один из самых знаменитых лондонских концертных залов - была проведена грандиозная вечеринка, на которой играли тогда еще только начинающие и еще очень авангардные Soft Machine и Pink Floyd. Вот как описывает этот вечер Барри Майлз:
«Место было совершенно небезопасное. Пола по сути дела не было, из грязи торчали металлические балки. На все здание было всего два туалета, а электричества столько, сколько хватало лишь на небольшой домик. Огромные двери открывались на задворки железнодорожного депо, а лестница, по которой надо было подниматься, была такой узкой, что пройти по ней мог только один человек. Но когда, наконец, эта лестница была преодолена, ты попадал в пространство, которое мы окрестили «Спонтанный андерграунд».
Девушки в серебристых миниюбках брали у вас билет и вручали вместо него кусочек сахара. ЛСД, против ожидания, там не было, но многие были убеждены в обратном и вели себя соответственно. Все тонуло в клубах дыма марихуаны. На свешенные с балкона простыни проецировались фильмы и световые шоу. В неотапливаемое помещение сквозь огромные дыры тянул холодный октябрьский воздух и поэтому, чтобы согреться, все постоянно перемещались.
Атмосфера была карнавальная: Пол Маккартни в костюме арабского шейха шел под руку с Джейн Ашер. Моника Витти была с Микеланджело Антониони, который тогда как раз снимал в Лондоне свой фильм Blow Up.
Приз за самый «обнаженный» костюм получил явившийся вместе с Марианн Фейтфул Мик Джаггер, облаченный в женский купальник, скроенный по подобию монашеской рясы. В центре зала в специальной деревянной конструкции колыхалось огромных размеров желе, и когда менеджер Pink Floyd выдернул скреплявшие его деревянные рейки, оно расползлось по залу. Некоторые стали его есть, а один парень разделся и нырнул в него с головой - жест смелый до отчаяния - было холодно, а принять душ, чтобы смыть с себя липкую массу, было негде. Оба туалета засорились почти немедленно, но, несмотря на все, люди пребывали в состоянии эйфории».
Идея всем настолько понравилась, что было решено создать постоянный клуб. Название его - UFO (НЛО) - вполне соответствовало космической футуристической музыке постоянно игравших там групп Pink Floyd и Soft Machine.
«Мы хотели создать еженедельный ночной клуб, который стал бы не только источником денег для газеты, но и превратился бы в центр лондонского андерграунда», - рассказывает Барри Майлс. По его словам, в каком-то смысле это были деревенские посиделки, где все собирались, обменивались новостями, слухами и сплетнями.
«Начиналось все в 10.30 вечера и продолжалось до открытия метро. Раньше начинать мы не могли, так над нами был кинотеатр, и наша музыка заглушала кино. Люди танцевали, принимали наркотики. Алкоголя не было. А происходило все в старинном ирландском танцевальном клубе - прекрасный полированный пол, зеркальные стены. Ну и конечно все мерцало психоделическим освещением - не только сцена, но и стены, пол, потолок - настоящий андерграунд», - продолжает Майлс.
Одной музыкой, разумеется, интересы жадной до всего нового молодежи тогда не ограничивались, и вскоре команда International Times придумала еще одно место - Arts Lab («Художественная лаборатория»), идея которого состояла в сломе барьеров между различными видами искусства – так, чтобы все происходило в одном экспериментальном пространстве.
«Сразу у входа вы попадали в художественную галерею, в подвале показывали кино, причем на полу были набросаны матрасы. Нужно было снимать обувь, так что запах там стоял не самый приятный. Там же заводились многочисленные сексуальные связи. Фильмы крутились по большей части экспериментальные. Был и небольшой театрик, в котором ставились тоже по большей части экспериментальные постановки. Дэвид Боуи - еще задолго до того, как он стал поп-певцом - выступал там в группе мимов с раскрашенными лицами. Этот опыт впоследствии здорово пригодился ему в его театрализованных программах», - вспоминает Барри Майлс.
Идея клубов, подобных UFO и Arts Lab оказалась очень заразительной, и вскоре - сначала по Лондону, а потом и по всей стране - они стали расти, как грибы. Как нельзя кстати подоспело и «Лето любви» - лето 1967 года, начавшееся со знаменательной даты - выхода 1 июня в свет битловского «Сержанта Пеппера». Обычно это время ассоциируют скорее с Сан-Франциско, чем с Лондоном, но в книге у Барри Майлса есть целая глава, которая так и названа – «Лето любви».
«К счастью, лето 1967 года оказалось, что необычно для Лондона, очень теплым. Газеты придумали для хиппи название - Дети цветов. Люди собирались в парках: девушки в длинных, до пят, цветастых платьях, с цветами в волосах, парни предпочитали желтые бархатные брюки», - пишет Майлс.
«Все это было действительно в духе Сан-Франциско: играли на флейтах, стучали по индийским барабанам. Это был период невинности андергаунда, последний год, когда все ограничивалось марихуаной и ЛСД, до появления СПИДа, транквилизаторов, амфетаминов. Уже через год все изменилось - огромную роль стала играть политика, пошли демонстрации против войны во Вьетнаме, май 68-го в Париже. Но годом раньше все было еще невинно, люди пытались вернуться в наивность и невинность детства», - говорится в книге.
Один из звуковых символов эпохи – песня Lucy in the Sky with Diamonds, в названии которой, как принято считать, зашифровано название наркотика ЛСД. Хотя сам Джон Леннон клялся, что ничего подобного в виду не имел, и что песня навеяна принесенным из школы детским рисунком его сына Джулиана - та самая наивность и невинность детства, о которой говорил Барри Майлс.
Интересно, что между хиппи и панками, которые кажутся противоположностью друг другу, было переходное связующее звено - далеко не так хорошо известная, но важная для развития андерграундной экспериментальной сцены группа художников и музыкантов, объединенных под немного пугающим названием Throbbing Gristle – «Пульсирующий хрящ».
Во главе ее стоял человек по имени Genesis P. Orridge. Даже в его имени – разумеется, ненастоящем - было шокирующее сопоставление: Genesis - название первой библейской книги, Книги Бытия, а P. Orridge - это всего лишь разделенной точкой слово porridge - самая заурядная овсяная каша.
«Подход Genesis P. Orridge к искусству, разумеется, не имел ничего общего с миром и любовью, - считает Барри Майлс. - Он хотел показать людям весь ужас человеческого существования. Шокируя аудиторию, он пытался пробудить в ней осознание того, кто мы, где мы и зачем мы. Корни его - в самом радикальном крыле философии хиппи, которая ставила под сомнение абсолютно все, во что мы привыкли верить».
«Почему, например, нельзя носить женское платье, или водрузить себе на голову подушку вместо шляпы? Подобного рода дикие, невероятные вещи. Увлекался он и сексуальным экспериментированием, причем и тут границ для него не было - все было дозволено и доступно. Неудивительно, конечно, что с таким подходом к жизни на него быстро обратили внимание даже терпимые британские власти, и вскоре, опасаясь преследования, он бежал в Америку. От перформанса он перешел к музыке, используя те же принципы в своих группах Throbbing Gristle и Psychic TV. В общем, можно сказать, что он стремился изменить мир к лучшему, только делал это весьма радикальными методами», - считает Майлс.
Говоря с Барри Майлсом о панке, нельзя не спросить об отношении его собственном и его сверстников-единомышленников к новой, появившейся в середине 70-х субкультуре.
«Я всегда рассматривал панк как последнюю главу, как завершение хиппистского периода. Для меня панки - те же хиппи, только с короткими волосами. Взять хотя бы Clash - и Джо Страммер, и Мик Джоунс родом из хиппи, они читали International Times и ходили в UFO. Просто панковская идеология или, если угодно, мода требовали всячески поливать хиппи грязью», - ответил мне Майлс.
«Пожалуй, только Мальком Макларен и Sex Pistols были открыто агрессивно настроены к идеям 60-х. Макларен терпеть не мог хиппи и все, что с ними связано. Он ненавидел Beatles и считал, что рок-н-ролл закончился примерно в году 60-м, на Чаке Берри и других классиках жанра», - заявил он.
«На самом деле было две ветви панка. Одна вышла из уличной полукриминальной среды и, конечно же, шокировала молодых людей из среднего класса, которые до этого слушали интеллектуальный прогрессив-рок. Другие, как тот же Страммер, учились в дорогих частных школах и сознательно подражали простецкому акценту», - считает Барри Майлс.
«У них не было такого уж радикального отторжения прежних ценностей, и, как только появился шанс сделать респектабельную карьеру в шоу-бизнесе, они оказались поглощены музыкальной индустрией - взять хотя бы Элвиса Костелло. В начальный период, буквально первые несколько месяцев, панк был настоящим социальным прорывом - захватывающим и по-настоящему творческим. Пинок под зад застывшему британскому обществу», - продолжает автор книги «Говорит Лондон. История контр-культурного Лондона после 1945 года».
После панков были новые романтики, были готы, была рейв-культура, но с точки зрения социально-культурной географии Лондона важнейшим явлением последних десятилетий стало, пожалуй, перемещение андерграунда и контркультуры из центральных районов города на восток столицы.
«Художественная среда всегда стремится туда, где дешевле, - говорит Барри Майлс. – Когда-то давно таким районом был Челси, затем Ноттинг-Хилл и Кэмден, хотя сейчас в это трудно поверить. Смещение на восток началось еще на рубеже 70-х и 80-х. Именно там поселился, когда приехал в Лондон, Genesis P. Orridge».
«Художники получили от властей разрешение занимать пустующие дома - до того момента, когда появятся деньги на их ремонт. Возникают галереи, а вокруг них бары, клубы и рестораны, место становится модным. Процесс цикличный – когда-то заброшенные районы Ист-Энда Шордитч и Хокстон сейчас не многим дешевле Ноттинг-Хилла и Кэмдена, и художникам приходится двигаться еще дальше на восток. Там теперь буквально сотни галерей. Но тамошняя сцена скорее художественная, чем музыкальная», - замечает Майлс.
«Как же так, неужели нет ничего в музыке, что было бы характерно для этого времени и места?» «Честно говоря, и я не знаю...», - слегка растерянно отвечает мне Барри Майлс.
Источник: тут
@темы: Я уеду жить в Лондон