[yarinka]

Я все думала, тащить к себе али как. Но привычка забирать все свое срабатывает. Поэтому три исполнение с РА-феста.

Гай Гисборн/Марион, Робин Гуд/Марион, шериф. Таймлайн: конец первого сезона. Гай все-таки женился на Марион. Через некоторое время он узнает, что она частенько уходит в лес, где встречается с Робин Гудом. Гай придумывет хитрый план по поимке Гуда через его связь с Марион. Его план срабатывает и заканчивается казнью Робина и Марион. Гай страдает, но идет до конца. Побольше драматичности и ангста. Рейтинг желателен, но не обязателен.

Рейтинг, смерть Мариан и Робина, Гисборн в роли первостатейной сволочи, но все так же прекрасен.

И растянул разврат на 1880 слов

- Это подло, - бросила Мариан через решетку.
Гай пристально рассматривал жену в тусклом свете через решетку камеры.
- Так же подло, как и ваш поступок, миледи, - легко парировал он.
Слишком давно к нему прилипло выражение безразличия, а то и презрения. И сейчас он именно так смотрел на ту, кто у алтаря клятвенно обещала блюсти его имя и честь.
- Гисборн, тебе больше заняться нечем? – Голос Локсли доносся с другого конца каземата. Гай даже не пытался подавить паскудную улыбку. Но смотрел он на Мариан, от чего та, прижалась к противоположной стене.

Она все-таки обманула его доверие. А ведь Гай открылся ей всей душой. Ну хорошо, это все относительно. Потому, что в заговорщические планы Вейзи он, само собой, ее не посвящал. Но на первый взгляд все казалось таким идиллическим. Леди Мариан занималась хозяйством, а по ночам занималась им.
Видимо, не им одним. Перед глазами Гая все еще стояла недвусмысленная картинка, в которой он и поймал жену, когда на рассвете увязался следом в лес, ведомый шестым чутьем. В общем, Робина взяли без штанов, в таком же виде и притащили в Ноттингем. Суд был коротким, решение – закономерным. И Гай не собирался противиться этому. Он был слишком зол.

- Ну почему же нечем, - невозмутимо откликнулся он. – Завтра утром вас казнят, а я пришел попрощаться с супругой.
Гисборн окликнул надсмотрщика, который торопливо впустил его в камеру. И вот до Мариан дошло, что сейчас будет происходить. Дошло и до Робина, но все, что он мог – наблюдать и кричать.
- Гисборн, ты решил опуститься еще ниже, чем есть?
- Вообще-то, леди Мариан моя жена. Которая, кстати, позволила себе роскошь отдаться не только мне.
Желание владеть этой женщиной, доказать то, что он может, когда захочет, взять ее в любом месте, было настолько сильным, что отбрасывало в сторону весь здравый смысл. К тому же он понимал, что это последний раз, когда он сможет прикоснуться с ней. Потому, что против Вейзи Гай не пойдет по многим причинам. И потому, что он помог ему выбраться из нищеты, на которую его обрек безответственный мальчишка. И потому, что заботился о нем, пусть и весьма извращенным способом. Так что как бы ни было больно завтра смотреть на казнь, но Гай промолчит. Как промолчал и сегодня. Мариан сама виновата.

- Гай, нет, - прошептала женщина, практически влипая в стену, когда его пальцы прошлись по гладкой нежной коже. Гай мог быть нежным и ласковым. Мог быть грубым и несдержанным. И сейчас, широко распахнутые, наполненные страхом глаза Мариан, ее беззащитность, и Локсли в качестве зрителя – все это пробуждало что-то темное внутри. Заставить Робина наблюдать, как он будет иметь любовь всей его жизни перед смертью? Дать ему понять, что он к ней не прикоснется пред смертью? Или показать, что леди Мариан прекрасно получала удовольствие в постели со своим законным мужем? О да, Мариан могла этого не признавать, но Гай уже изучил ее тело и знал, как заставить жену стонать от наслаждения. Чем не месть им обоим?
- Вас чем-то не устраивает законной муж? – Голос Гисборна звучит зловеще, а на губах блуждает хищная улыбка. Мариан-Мариан, ты же знала, что твой муж опасный зверь. А сейчас еще и раненый в своих лучших чувствах.
Он легко перехватил за талию ринувшуюся к выходу женщину и прижал ее к стене. Практически впечатал ее своим телом. И то, как она все еще борется, пытаясь высвободить, подняло градус возбуждения и агрессии в крови. О, теперь уже Гай точно не собирался останавливаться. Словно волк, учуявший запах крови жертвы, он несся по ее следам. А Мариан все больше паниковала, но даже в сумраке камеры Гай заметил, как в ее глазах, то и дело, вспыхивают какие-то осколки желания. Крик Локсли, призванный его остановится, прошел мимо ушей. Гай цепко сжал подбородок Мариан и поцеловал ее, до крови прикусывая нижнюю губу. Ответом ему стал стон боли.
- Пусти, сволочь!
- О, какие громкие слова, Мариан. Что-то не помню, чтобы ты просила тебя отпускать по ночам. Или думаешь, этот мальчишка, не способный отвечать за свои поступки, мог дать тебе все? Если так, то ты дура!
В эту минуту Гаю очень хотелось сомкнуть пальцы на шее Мариан. Так просто, сжать и сдержать, пока та не забьется в конвульсиях. Потому, что поднялась вся накопленная обида. Он был с ней максимально честен. По крайней мере, настолько, насколько позволяла ситуация. А в ответ получил лишь ложь и боль.
Но Гисборн справился с первым порывом и снова поцеловал Мариан. Отзыв ее тела был мгновенным, оно стало податливым под ним, и даже сквозь всю одежду мужчина ощущал то, как растет уже и ее желание. И все равно, она продолжала сопротивляться.

Ты, идиот, Гай. Тебя именно это заводит. Ее способность сопротивляться тебе, в то время, как все эти бледные аристократки просто не интересны. Гай завел руки Мариан над головой, легко обхватил оба запястье ладонью. А второй рукой расстегнул штаны. Самым трудным было собрать достаточно высоко шелковистую ткань платья леди Мариан, она все норовила выскочить из рук. Но, наконец, и с этой задачей он справился, закинул ногу женщины себе на бедро и вошел одним движением в нее. Мариан всхлипнула, закусывая губу, снова попыталась дернуться. Да, Гай хотел, чтобы в эту минуту ей было больно. Так, как больно ему осознавать, что его променяли на разбойника, что ему не доверяли, не хотели, а теперь еще вынудят смотреть на казнь собственной жены. В новый толчок Гай вложил всю свою злость, ощущая даже некоторое удовлетворение от выступивших на глазах Мариан слез. Заодно согревала мысль о том, что щенок видит это.
Но этого было мало. Слезы – это для него. А вот сладострастные стоны для Робина. Движения Гая стали мягче, не такими резкими, более чувственными. Он нашел губы Мариан, стирая пальцами с ее щеки слезы. Новый поцелуй был другим. Таким, какими он целовал ее ночами в супружеской постели. От такого поцелуя в солнечном сплетении растапливался лед, тепло растекалось по всему телу и собиралось внизу живота, прося выхода. Мариан замотала головой, остатками разума стремясь все-таки взять верх над желаниями… да нет, над властью мужа над ее телом. Потому, что эта власть была всегда. И именно это заставляло ее предавать Робина, когда ночами слуги слышали из раскрытого окна господской спальни протяжные стоны, до хрипоты, до дрожи, до блаженства.

- Ты же помнишь, как это. Знаешь. Не молчи. Мариан, не молчи. Мы оба знаем, как тебе это нравится, - горячий шепот Гая был более чем убедителен. А его губы, прижавшиеся к бешено бьющемуся пульсу на шее, обжигали кожу.
И Мариан сдалась. В тот самый момент, когда Гай отпустил ее руки, она подалась навстречу его новому движению, закинула вторую ногу ему на бедро и обняла за шею, отвечая на поцелуй. Теперь уже не осталось ничего – ни стыда перед Робином, ни того, что утром ее казнят, ни того, что муж почти взял ее силой. Был только он, двигающийся в ней, и она, практически умолявшая стонами насаживать ее все глубже. Гай хрипло застонал, когда тонкие пальцы жены зарылись в его волосы. Он крепче сжал ее бедра, помогая ей двигаться.
А внутри росло отчаяние. Потому, что сейчас, чувствуя себя в раю, когда мышцы Мариан обхватывали его член с каждым погружением все сильнее, когда дрожь ее тела передавалась ему, а Мариан уже не заглушала голоса, он все отчетливее понимал – это больше не повторится. Потому, что сейчас он уйдет. И увидит ее только утром, на восходе, когда ее поведут на казнь вместе с этим изменником.
И от этого становилось больно. И снова хотелось причинить ей боль. Пусть уже не физическую, но хотя бы заставить ее понять, что она натворила. Только вот, сейчас…

…момент слабости минул вместе с оргазмом, яркой вспышкой охватившим все тело. Сначала Мариан, а потом и сам Гай. По телу прошлась волна слабости, сосредотачиваясь в ногах и руках. Тело леди Мариан обмякло, она судорожно впивалась в ворот куртки мужа. Гаю понадобилось несколько минут, чтобы придти в себя. Последний вдох запаха ее волос, последнее касание ее губ, последний взгляд в глаза, потемневшие от послевкусия секса. Он сжал запястья Мариан, преднамеренно сильно, разомкнул замок, чтобы высвободиться от ее объятий. Черты ее лица исказились непониманием, а затем болью. Но Гая это не остановило. Он дал удивленной жене съехать по стеночке. Демонстративно запоясал штаны и поинтересовался у Гуда, впервые поворачиваясь к тому лицом:
- И как, понравилось представление? – Да, Локсли было больно, к гадалке не ходи. Гай почти смаковал момент. Но этому мешали приглушенные всхлипы супруги у его ног. – А у нас так было каждую ночь, правда, Мариан?
Он опустил глаза вниз, на склоненную голову жены. Ждал, что будет умолять о прощении? Может и ждал. Хотя очень сомневался. И если прощение он смог бы в себе отыскать, хотя далеко не сразу, то вот помилования он подарить ей не мог. Гай не мог все время думать за нее. В конце концов, леди Мариан кичилась мозгами, так почему же не воспользовалась ими.
Последняя сцена. Гай легко наклонился и поймал руку Мариан, на которой было надетое им кольцо. Он приложился губами к дрожащим пальцам жены:
- Мое почтение, миледи.

И вышел.

***
Рассвет над Ноттингемом был прекрасен. То ли, чтобы приговоренные пожалели о том, что так бездарно разыграли свою жизнь, то ли чтобы скрасить им последние минуты. Гай стоял за креслом Вейзи, небрежно облокотившись на спинку. Весь затянутый в черное, собранный, без единой эмоции на лице. Словно все вымерло. Хотя внутри все пылало от боли, которую и словами не объяснить. И дело не в том, что он не мог помочь женщине, которую вели к помосту, а в том, что женщина слишком поздно поняла, кто на самом деле мог ее защитить. Если вообще поняла. Мариан выглядела жалкой, без преувеличения. Светлое платье за ночь в камере стало грязным, но не равномерно, а пятнами. Спутанные волосы, еще не успевшие отрасти после показательного пострига, устроенного Вейзи, живописно, но совершенно не впечатляюще, лежали на плечах. Серая кожа, потухший взгляд. Сердце Гая предательски задрожало, когда он встретился взглядом с женой. Вейзи покосился на помощника. Гисборн понимал, что если он сейчас проявит хоть каплю, самую крохотную, слабости, шериф просто затопчет его. Не все, кому волей высших дана власть, разумны и понимающи. У Вейзи с этим вообще недостаток. Пальцы в кожаной перчатке сжали рукоять меча. Но никто не видел ни судорожной хватки, ни побелевших костяшек.
По знаку шерифа глашатай зачитал список обвинений для Робина и Мариан. Народ у помоста зароптал, но слушать их никто не собирался. Последняя молитва, последнее отпущение грехов. Гай все не сводил глаз с Мариан. Ночная утеха, торжество самолюбия над Локсли, и все, что к этому прилагалось в бесплатном объеме – уже не давали о себе знать. Осталась лишь глухая тоска, безучастное повиновение обстоятельствам.
Мариан, что же ты наделала?
Все могло… все должно было быть иначе.
Внутренний голос взывал к разуму Гисборна. Но с разумом спорить бесполезно. Железная уверенность в том, что Мариан сама выбрала свой путь, не давала сдвинуться Гаю с места. И отвести глаза в сторону тоже.

Последние минуты жизни приговоренных. Мариан повернула голову, бросая последний взгляд на того, ради кого она оказалась тут. Рука дрогнула в тоскливой попытке поймать руку Робина в вечном пожатии. Наверное, она пыталась хоть таким образом заглушить страх, который с ночи ее преследовал. А может пыталась увериться, что ни в чем не ошиблась…
Робин руки не принял. Он первым преклонил колени перед плахой, так и не ответив на попытку Мариан попрощаться.
Месть Гисборна им обоим удалась. Робин явно оценил то, что видел, но что еще лучше – слышал. Звуки, стоны, всхлипы, а затем рыдания Мариан были намного красноречивее картинки перед глазами. Жаль, что Гай уже не чувствовал ничего. Внутри все умирало.

И, кажется, что-то надломилось, когда голова Мариан покатилась по деревянному помосту, а ее взгляд безжизненно уперся в мужа…


Лукас Норт. Первые недели после освобождения - первые попытки привыкнуть к благоустроенному быту, нормальной еде и т.п. Вылазка в магазин за новой одеждой перетекает в бесцельную прогулку по Лондону.

Получила кайф от написания, один сплошной хэдканон, спасибо Полипу

744 слова

Ощущение, словно попал в другой мир. И повторенные несколько раз Гарри слова о том, что мне нужно время освоиться, приобретают смысл. Восемь лет взаперти, в тесной камере, в оторванности от мира – и вот уже компьютеры стали в два раза круче, мобильные телефоны содержат в себе всю нужную информацию и почти всю твою жизнь. А еще мне нужно обновить права. Но это потерпит.
Возможно, чуть позже, мне станет интересно заново знакомиться с этим миром. Пока же чувствую только головную боль и одиночество. А еще не могу отделаться от тонкого привкуса гнильцы. Да, Гарри не мог рисковать всем ради одного-единственного слитого агента, пусть и лучшего на тот момент. Но того факта, что стране на тебя насрать, это не отменяет. Как и того, что тебя тут никто не ждал. Лиза? Замужем и счастлива. Гарри? Ему просто подвернулась возможность обменять меня на тех, кто был нужен ФСБ. В этом ракурсе и правда Кеша выглядит в стократ честнее. Тот хоть правду говорит. А все, что я слышу от коллег, что не готов к работе, что мне нужно время, обживись, потом поговорим. Мнимая забота обо мне. И все отводят в сторону глаза.

Квартира – коробка из четырех стен. Такая же безликая, как одна из многих нычек MI5. Ситуацию не спасают цветы в горшочках на подоконнике и безвкусные картинки. Стягиваю одну из них. Стена смотрится лучше.
Приветливая старушка с печеньками из квартиры этажом выше – мой надсмотрщик. Интересно, находится на постоянной оплате у агентства или разовая акция? Хотя, что мне до этого? Человек выполняет свою работу, а мне фиолетово. Я не буду пытаться скинуть это проклятое ярмо. Работать на Кешу в мои планы не входит, держать ему меня нечем. Где-то ты просчитался, русский товарищ…

Холодильник пуст. Шкаф тоже. Из одежды все, что есть – то на мне. Даже сменных трусов нет. Лезу в портмоне – старье, которое хранилось в MI5. А вот обручальное кольцо мое они потеряли, мудаки. Вылинявшая фотография, мы с Лизой в парке на прогулке. Виктория-Парк, Хэкни. Не самый лучший район, но нам там нравилось. Хорошо и уютно в любое время года. А вот и кредитка, на ней мое жалованье за проебанные восемь лет в России. Правда, какая-то сумма уходила чеками к моей жене. Забавно, как Гарри их подписывал, от кого они?

То ли я отвык, то ли и правда климат поменялся. А в памяти все еще хранятся серые ноябрьские дни и дождь. Тем не менее, со Дня памяти стоит ясная солнечная погода. Вдыхаю терпкий аромат осени. Кажется, надышаться им не могу. После клетки три на три, где стены обложены кафелем, кровать-стул, ведро вместо унитаза, начинаешь ценить размах улицы. И скопление людей. И тихий шелест листвы под ногами. Желтые краски смешиваются с еще зелеными листочками на некоторых деревьях. Пальто на распашку и ни одной мысли, за каким чертом я вышел из квартиры. Просто сунуть руки в карманы и идти вдоль набережной Темзы. Что не изменилось, так насыщенность людей на этом пятачке. А сегодня еще и выходной. Кто-то катается на роликах, кто-то выгуливает собаку. Пожилая пара медленно бредет по аллее, держатся за руки и выглядят счастливыми. Сколько они прожили? Лет тридцать, как минимум. А то и все сорок. И в каждом жесте сквозит любовь. На лавочке целуются парнишка и девчонка. Им не больше шестнадцати. Она заливисто смеется над его шутками. Может, и не считает смешными, но она влюблена.

Отвожу взгляд. Стыдно подсматривать за счастьем других. Хотя для меня счастье уже в том, что я вообще могу видеть что-то, кроме лиц моих дражайших «друзей». Опираюсь локтями на парапет. Темза затянута тиной, но от этого она не становится менее прекрасной. И на нее все так же хочется любоваться, особенно, когда солнце стеснительно высунулось из-за тучи. Правда, обоняние дразнит такой забытый запах свежей выпечки. Нет-нет, не печенек старушки-соглядатая. А именно булочных изделий, только-только вытащенных из духовки. Оглядываюсь по сторонам. И смутно припоминаю. Где-то тут была булочная. Мы с Лизой частенько тут затаривались. Торопливо перехожу дорогу, идя на аромат. И вот она – на том же месте, окно с наклейками, дверь с колокольчиком. Он приветливо бряцает, когда захожу. Останавливаюсь на несколько долгих секунд. Смешно. Но почему-то такая мелочь, как запах свежего хлеба и булочек, становится едва ли не тем, о чем ты мечтал долгими ночами.

- Что будете? – Булочница именно такая, какой ей положено быть. Полноватая, румяная и приветливая. В глазах смешинки. Русые волосы заплетены в причудливую прическу. – У нас как раз свежая порция булочек.
- Мне вот те. И вот те. И те…
…сажусь на лавочке, смотрю на Темзу, и все еще наслаждаюсь ароматом, от которого текут слюнки. И никак не могу себя заставить впиться зубами в булочку.

Лукас Норт/Майя Лоан - ПВП. Кинки: секс в публичном месте; самоконтроль. Каноничная сценка "пошел в булочную, вернулся через двадцать лет", когда Лукас огребает пощечину и "я думала ты умер!!", заканчивается крышесносным сексом за широмочкой. У обоих чувства-слезы-радуги-оргазмы, но приходится вести себя очень тихо.

Мне жутко оно не нравится, тем более, что я и Майя так далеки друг от друга, что не описать. Эту заявку я использовала, чтобы расписаться, но и только.

829 слов скромного безобразия

Пощечина выходит звонкой. И в первый момент Лукас обалдевает. Хотя с чего это? Он ведь понимал, что просто не будет. Нельзя заявиться к женщине призраком из прошлого. И платить приходится за все. И за свое исчезновение тоже.
А потом Майя делает спасительные шаги к двери. И это заставляет его собраться. Сжать пальцы на ее запястье и рывком дернуть на себя. Глаза Майи расширены от страха.
- Что ты делаешь, Джон?

Лукас отвык. Слишком долго он был другим человеком. И имя на губах Майи звучит обращением к мертвецу. От привкуса мертвечины хочется избавиться. Он целует ее, прижимая к себе, заглушая все ее слабые попытки вырваться из цепкой хватки. Всего-то слабая женщина, не сильнее кошки.
Чем глубже и увереннее становится поцелуй, тем меньше сопротивляется Майя. Начинает отвечать, закидывает руки ему на шею, прижимается всем телом. Даже через одежду, свою и ее, Лукас ощущает то, как от нее фонит желанием. Что-то непонятное и необъяснимое. Потому, что такого не бывает, когда позади пятнадцать лет смиренности со смертью мужчины. Значит, не отпускала его в мыслях. А ведь он о ней не вспоминал. Только первые пару лет, а потом просто забыл.

Желание волной разливается по всему телу, заставляя судорожно, между короткими поцелуями, стягивать с себя куртку и футболку, возиться с пуговицами Майи на жилете.
- Джон, нет… - ее шепот бьет по нервам, очередная попытка сопротивляться неизбежному. Они ведь оба понимают, что обратного пути уже нет.
- Да, - просто отвечает Лукас. Не поправляет, позволяя звать чужим именем. Оно чужое. Оно принадлежит ублюдку-террористу, сгинувшему в небытие много лет назад.
Да и эта женщина принадлежит ему. Но разве это повод останавливаться?
И Майя больше не противиться напору, когда его пальцы ловко справляются с застежкой бюстгальтера, отправляя сейчас ненужную деталь туалета к остальной куче вещей.

Последний всплеск здравомыслия – за дверью кто-то возится. Лукас замирает, глядя в глаза Майи.
- Не запирается?
- Это больница, Джон. Все, что у нас есть – дверь без замка и ширма.
- Значит, будем вести себя тихо.
Он устраивает ее голым задом на подоконнике. Майя возмущенно шипит, пластик непривычно холодит кожу, а стекло окна – спину. Почему-то койка Лукасу не нравится. В этот раз уже она начинает череду поцелуев, спускаясь на шею, находит бьющийся толчками пульс Лукаса. Он откидывает голову назад. Ее руки скользят по его телу, дразня забытыми прикосновениями. Майя не задает вопросов о татуировках, то ли не хочет, то ли делает вид, что не замечает. Выгибается от того, как его зубы осторожно, но требовательно прикусывают сосок правой груди. Дыхание сбивается, Майя старательно сдерживает рвущийся наружу стон.

Проклятье…
Почему все так сложно?
Все благочестивые мысли о сдержанности улетучиваются именно в тот момент, когда пальцы Лукаса проходятся между раздвинутых ног Майи. Он и сам не в состоянии сдержать сдавленного рыка от прыгнувшего по шкале вверх возбуждения. От того, насколько она влажная и готовая его принять. От того, какие жадные ее поцелуи, и как пальцы с коротким маникюром впиваются в его волосы, оцарапывают кожу на затылке. Правда, от того, как женщина управляется с ремнем его джинс, хочется спросить – часто ли практикует такой торопливый секс? Но все эти мысли уходят, стоит Лукасу при помощи Майи стянуть с бедер джинсы. И войти в нее одним резким движением на всю длину. А в благодарность услышать стон, больше похожий на всхлип. И с каждым движением сбивается его дыханием. С каждым толчком Майя стонет все громче, явно позабывшая о необходимости молчать. Сначала Лукас пытается справиться с этим поцелуями, сглатывает ее и свои стоны, накрывая ее губы своими. Но это лишь временная мера, пока хватает объема легких. А он стремительно уменьшается, и уже не хватает сил на поцелуи. Большая ладонь Лукаса закрывает Майе рот в тот момент, когда остановиться просто невозможно. А Майя уже проваливается куда-то, туда, где больше нет ничего кроме мужчины, умершего для нее так много лет назад. Она забыла его: его поцелуи, его прикосновения, его движения, его стоны. Ничего этого не помнила, но стоило Лукасу коснуться ее, взять ее, как тело предательски начало все вспоминать, и что еще хуже – отзываться. И Лукас это чувствовал. Но радости это не вызывало. Скорее, боль. Боль от того, что все это валится на них, нарушая их жизни, меня все, то ли к худшему, то ли к лучшему, и можно еще поспорить, повезло ли им.

На последнем толчке, совсем не помня, что нужно хотя бы спросить о средствах предохранения, Лукас впивается в ее губы поцелуем. С удивлением понимая, что вкус у него какой-то соленый. Проводит большими пальцами по щекам Майи, вглядывается в ее глаза. И понимает, что она плачет. Она обхватывает его голову, продлевая поцелуй.
Дверь тихо щелкает, впуская шум коридора.
- Майя, - коллега останавливается на пороге, не суясь за ширму. – Тебя потом ждут в восьмой палате. Родственники мистера Йоргена пришли.
- Да, я сейчас закончу. – Отвечает Майя, глядя в голубые глаза. Такие прозрачные, такие яркие. Удивляется сама себе, что и голос почти не дрожит. А тушь потекла, да и весь макияж коты под хвост. И пряди выбились из гладко зачесанного хвоста. Лукас проводит ладонями по ее волосам, ловя в очередном поцелуе.
- Тебе пора.
- Майя…
- Уходи, Джон. Тебе пора.